бо  лица,
которое погибло при невыясненных  обстоятельствах,  и  передать  дело  для
судебного  решения  шерифу.  Он  впервые  столкнулся  с   делом,   которое
неожиданно разверзлось перед ним черной бездной, где в жутком мраке сейчас
возникали, словно зловещие тени, химерные чудовища.

   "Если после всего этого он начнет поддаваться,  размякать  от  ласковых
слов и пожелает кое-что рассказать из того, что он иногда  слышал  от  тех
еретичных учителей про евангелие, святые послания или  что-либо  подобное,
то сразу же, по горячим следам надо спросить его - учили ли те  наставники
тому-то и тому-то, а именно: что чистилищного огня  нет,  что  молитва  за
умерших не помогает, что заносчивый клирик, который сам погряз  в  грехах,
не может и другим отпускать грехи, и вообще про таинство церкви.  А  потом
осторожно спросить, считает ли он сам их учение  верным  и  здравым,  если
так, то он уже признал свою вину в исповедывании ереси... Если же ты прямо
спросишь его, верует ли он сам во все вышеназванное, он отвечать не будет,
опасаясь, что ты хочешь подловить его и обвинить в ереси, потому и следует
плести тенета осторожно, другим способом, как я и советовал,  ибо  хитрого
лиса нужно ловить лисьими же приемами".

   Теперь коронеру дело не казалось уже ясным как на ладони.
   "А я еще радовался..."
   Сам ли он, тот Марло, составил эти наставления,  или  же  прятал  чужую
рукопись?
   И кто такой вообще-то Марло? Что, собственно, он, Джон, знает про него?
Почему его убили? Кто его убийцы? Что они жгли?  Какую  тайну  обратили  в
пепел?
   Рой вопросов без ответа  пронесся  в  его  голове.  Нет,  с  виселицей,
возможно, стоит подождать...
   Джон Шорт положил на стол  два  обгоревших  листка,  которые  сообразил
отыскать  маленький  Питер.  Какой  славный  мальчишка!  Оба  листка  были
исписаны той же рукой, что и рукопись. На первом он едва разобрал:

   При чем здесь вера? Тьфу!
   Мне стыдно, хоть в притворстве я искусен,
   Что может быть порукой и основой
   Великих планов столь пустое слово.
   [Кристофер Марло. "Герцог Гиз"
   (Парижская резня), сцена 2]

   Жаром огня полыхнуло от этих строк. "Вера  -  пустое  слово..."  Да  за
такие мысли и в Англии отправляют на костер...
   На втором листке уцелело больше строк:

   Не он ли в семинарию близ Реймса
   Навез попов английских из Дуэ
   И против государыни законной
   Их возмущал?
   [Кристофер Марло. "Герцог Гиз"
   (Парижская резня), сцена 22]

   И об этой школе кое-что слышал коронер из разговоров в порту. Будто  бы
сам папа римский на собственные деньги основал в городе Дуэ, во  Фландрии,
специальную семинарию для  обучения  католических  шпионов  из  английских
предателей-беглецов. А когда нидерландские протестанты  заключили  военный
союз с Англией, глава французской католической  лиги  герцог  Генрих  Гиз,
вдохновитель подлой Варфоломеевской резни, взял  эту  семинарию  под  свою
защиту и опеку и перевел во Францию, под Реймс, город,  где  венчаются  на
престол короли франков. Возглавляет школу еще одни изменник - Джон Аллен.
   Кто же такой Марло?
   Католический шпион?
   "Кит всегда таскался с сэром Френсисом, когда тот бывал  на  берегу,  -
всплыли в памяти слова боцмана Хинта. - Он собирался написать  про  нас  с
адмиралом целую книгу. Очень толстую книгу! Толще Библии".
   Выходит,  много  расспрашивал,  маскируясь  разговорами  о   том,   что
собирается писать библию пиратов? А ведь  сэр  Френсис  -  это  английский
военный флот...
   Но тогда почему же эти трое молчат?
   Вместо того чтобы разоблачить шпиона и изменника - ни  единого  намека!
Да еще и предали огню какие-то бумаги.
   Говорят: случайное убийство, самозащита... Возможно, сказать  правду  -
для них опасно? Но если так...
   - Кто же он такой, этот  Марло?  -  грохнул  кулачищем  по  столу  Джо,
путаясь в собственных догадках. Что о нем может добавить Хинт?  Разве  что
пересчитать все  корчмы,  где  вместе  побывали.  На  это  у  деда  память
исключительная. А у Элеоноры тоже одно на языке: был  человек  вежливый  и
приветливый. Женщина есть женщина! Однако кто-то должен его хорошо  знать.
Он был драмоделом, так что надо заглянуть в театр и  там  расспросить.  Он
был магистром, воспитанником колледжа  Тела  Христового,  значит,  следует
побывать в Кембридже...
   Утром коронер Джон Шорт не повез задержанных и свидетелей  к  окружному
шерифу, а оседлал крепкого верхового коня. Уже сидя на нем, он подозвал  к
себе констебля Томаса Доджа и сурово  приказал,  воспользовавшись  опытом,
полученным из рукописи:
   -  Слушай  внимательно,  Том.  Я  оставляю   убийц   на   твою   личную
ответственность. Так вот!  Никого  к  ним  не  допускай,  сам  с  ними  не
разговаривай, еды и питья не давай, чтобы они упали духом и отощали телом.
Будь начеку до самого моего возвращения. В случае чего - стреляй!
   - Будьте уверены и положитесь на меня, шеф! -  горячо  поклялся  верный
Том. - Пули для них у меня отлиты.
   Свистнула плеть, и конь зацокотал  в  утреннем  тумане,  наплывавшем  с
Темзы.



   ДНЕВНЫЕ ПОЕЗДКИ КОРОНЕРА

   Наибольшее  из  лондонских  зрелищных  сооружений  -  "Театр"   Джеймса
Бербеджа  находился  на  северном  берегу  Темзы,  за  городской   чертой,
недосягаемый для  ханжей-пуритан  из  богатого  Сити.  Вместе  с  мрачным,
известным зловещей славой, пригородным  местечком  Нортон  Фольгейт,  этот
земельный  участок,  к  большому   сожалению,   не   подлежал   юрисдикции
лондонского шерифа, так как относился к графству  Мидлсекс.  Темза  словно
разделяла два враждебных лагеря - с одной стороны разбросанные деревянные,
размалеванные линяющей  краской  театры,  ободранные  балаганы  ярмарочных
лицедеев и зверинец с медвежьим  цирком,  с  другой  -  из  серого  камня,
надменные в своей архитектурной  суровости  правительственные  и  торговые
здания, над которыми четко вздымалось  Вестминстерское  аббатство,  где  с
Большого Бена [название самой высокой башни аббатства] ежечасно раздавался
звон, гулко отбивая время.
   Правительственный, деловой Лондон высокомерно и презрительно взирал  на
расточительные,  а  значит,  и  бессмысленные  народные  гульбища   с   их
непристойными  представлениями  из  жизни  монархов,   которые   полностью
отвечают распущенным вкусам развратного люда.
   Про  это  полузабытое  административное  разделение  вспомнили,   когда
степенные  толстосумы  из  торговых   корпораций   добились   распоряжения
лондонского шерифа о разрушении всех без исключения театриков, ибо в  них,
мол, процветало безобразие и гнездилась крамола. Разве не лучше  было  бы,
если бы с обеих сторон Темзы солидно и благопристойно высились торговые  и
банковские конторы? И оказалось, что напрасно добивались.
   В Нортон Фольгейте  осели  буйные  морские  волки,  бродяги,  нахальные
проститутки,  темные  людишки,  которым  не  стоит  попадаться  на   глаза
констеблей,  не  охочие  к  наемному  труду  лодыри,  клейменные  палачами
преступники и, само собой, актеры с драмоделами.  Представляете,  господа,
какая образовалась компания? Порядочному человеку не стоит даже глядеть  в
ту сторону. Да и что там увидишь, кроме преступных рож, при одном  взгляде
на которые хочется вытащить кошелек? Тьфу! Неудивительно,  что  весь  этот
воровской люд ежевечерне охотно направляется на  представления,  ведь  там
выставляют на постыдный  и  глумливый  показ  коронованных  особ  и  людей
стоящего дела. И как? Как самых больших в мире преступников!  Учтите,  все
это повелось со времен бунтовщика Уота Тайлера. Многозначительный  факт...
Предать бы их кощунственные капища огню - дерево хорошо горит.
   Джон Шорт намотал уздечку  на  крюк  коновязи  возле  входа  в  "Театр"
Джеймса Бербеджа и решительно ступил было, гремя ботфортами, в темное, без
окон, помещение. Но сразу же должен был остановиться и минутку постоять  с
закрытыми глазами, чтобы привыкнуть к темноте. Только потом направился  за
кулисы, где, как  ему  показалось,  беспорядочно  громоздился  театральный
реквизит. Откуда-то слышались голоса, и Джон пробирался, будто в зарослях,
ориентируясь по слуху.
   Говорили трое, сидевшие  возле  военного  барабана,  на  котором  среди
кусков хлеба, колбасы и  головок  чеснока  горела  свечка,  вставленная  в
горлышко  пустой  бутылки.  Двое  были  усатые  вояки,  с  головы  до  ног
закованные в железо, при мечах на  поясе.  Третьей  особой  была  хрупкая,
стройная и довольно миловидная, хотя и сильно накрашенная девушка.  И  эта
малышка, что больше всего поразило коронера, молодцевато и с удовольствием
курила толстую трубку,  мастерски  выдувая  кольца  дыма  или  же  тонкими
струйками выпуская его из ноздрей на губы и,  словно  седые,  мягкие  усы.
Одну ногу в широком, в красную полоску, чулке она задрала на барабан.
   Вояки, жуя колбасу, молча  уставились  на  Джона,  а  девушка  спросила
звонким с хрипотцой голосом:
   - Кого ищете, мистер? Не меня лир - она захохотала. - Рановато пришли -
до ночи еще целый день!
   - Я ищу кого-нибудь из ваших шефов, мисс, -  под  взглядом  вооруженных
вояк вежливо ответил Джон. - Как мне пройти?
   -  Обними  меня,  красавчик,  и  поцелуй.  Тогда  скажу!  -  ничуть  не
стесняясь, пожелало это дитя и сложило сердечком пухлые губы, из  которых,
однако, шел дым.
   - Постыдились бы вы, мисс, вот так некрасиво вести себя, -  раздраженно
заметил Джон. - Это вам, милочка, совсем не к лицу.
   Вояки загоготали из своих железок,  как  из  бочек,  а  девушка  быстро
стащила с головы парик. Оказалось, это была совсем  не  девушка,  а  юноша
приятной наружности, одетый и накрашенный, как женщина. Джон вытаращил  на
него глаза и этим вызвал новый взрыв хохота.
   - Правильно делаешь, красавчик, что не целуешь, - продолжал  куражиться
юноша, манерно виляя бедрами, вероятно накладными. -  Я  не  такая,  чтобы
вешаться каждому на шею!
   - А, чтоб вам! - не удержался и засмеялся  Джон.  -  Такой  чертовщины,
наверное, и в пекле не увидеть.
   - "Где  осужденье  терпите?"  [Кристофер  Марло,  "Трагическая  история
доктора Фауста", сцена 3] - басовито загудел один из вояк.
   - "В аду!" - со зловещим шипеньем ответил юноша.
   - "Но как же ты сейчас вне сферы ада?"
   - "О нет, здесь ад, и я всегда в аду".
   - Все это великолепно, господа, - сказал Джон. -  Однако  я  прибыл  по
делу, и, поверьте на слово, мне совсем не до шуток.
   - Тогда, мистер,  стучите  вон  в  те  двери.  Только  имейте  в  виду:
неизвестно, в какой личине вы увидите наших шефов. Они - тоже актеры.
   И действительно, за обычным канцелярским Сюро сидел мужчина в жестяной,
крашенной  под  золото  короне,  густо  украшенной  цветными   стеклянными
драгоценностями. Он был закутан в мантию короля, на  которой  горностаевые
хвосты имитировались клочками ваты. Высокий лоб, полузакрытые тяжеловатыми
веками пронзительные глаза, крючковатый нос, аккуратные  рыжеватые  усы  и
бородка клинышком, которая еще больше удлиняла его и  без  того  вытянутое
лицо. Но вид у него был действительно королевский. А в углу комнаты, прямо
на полу, словно притиснутое плечами к стене,  полулежало  какое-то  пугало
явно мужского пола,  взлохмаченное,  в  рваной  одежде  странника,  сквозь
прорехи которой выглядывала мелко плетенная кольчуга.
   - Добрый день, господа, - поздоровался Джон.
   - Мир тебе, человек, - величественно изрек бутафорский король.
   - Я к вам по делу и хотел бы видеть директора.
   - Кто же ты, что требуешь беседы с властелином?  -  отозвался  из  угла
странник разбойничьего вида.
   - Я - коронер ее величества из города Дептфорда,  мистеры.  Мое  имя  -
Джон Шорт.
   - Оно было бы точным, если бы фамилию укоротили на голову, -  враждебно
произнес странник.
   - Оставь, Том, - прервал его король. - Это же не налоговый агент! -  И,
уже обращаясь к коронеру,  он  спросил:  -  А  не  удовлетворитесь  ли  вы
услугами брата моего брата?
   - То есть? - ничего не понял Джон.
   - Наш директор - Джеймс Бербедж, а я - его брат Ричард [Ричард  Бербедж
- первый исполнитель  ведущих  ролей  в  трагедиях  Вильяма  Шекспира],  -
разъяснил король. - Но директор вместе с частью труппы гастролирует сейчас
в графстве Кент. Садитесь и говорите, что вас интересует.
   Джон сел и выложил на стол два обгоревших листка. Ричард лишь бросил на
них взгляд и, уже не глядя, взволнованно продекламировал:

   При чем здесь вера? Тьфу!
   Мне стыдно, хоть в притворстве я искусен,
   Что может быть порукой и основой
   Великих планов столь пустое слово.

   - Том! - возбужденно вскрикнул он. - Это же отрывки из "Герцога  Гиза",
которые побывали в огне!
   Странник вскочил на ноги.
   - Откуда они у вас, коронер? - спросил Ричард. - Извините, это нас тоже
волнует. Дело в том, что на днях у нас исчез единственный  экземпляр  этой
трагедии.
   - Каким же образом исчез?
   - Как у вас говорят, - сказал взлохмаченный Том, подсев к столу, -  при
весьма загадочных обстоятельствах.
   - Кстати, позвольте отрекомендовать: Томас Неш - актер и драматург.
   - Если эти обрывки из того экземпляра, - задумчиво заметил Джон,  -  то
рукопись сгорела в камине.
   - Что произошло с Кристофером? - вдруг спросил Томас Неш.
   - Постойте, господа, иначе мы ничего не выясним.
   Он хорошо понимал, что,  если  сейчас  скажет  про  неожиданную  смерть
Кристофера Марло, допрос устроят ему самому.
   - Я вижу, вы сообразили, о  ком  речь.  Что  вам  известно  про  вашего
коллегу?
   Ответ его поразил.
   - Ничего определенного, коронер. - Ричард Бербедж забарабанил  пальцами
по столу. - Все время куда-то исчезает, а когда появляется, кладет на стол
новую прекрасную пьесу. Только и всего!
   - И вы никогда не расспрашивали его?
   - А зачем? - Монарх в жестяной короне от  искреннего  удивления  поднял
брови. - Если человек сам не хочет чем-нибудь поделиться...
   - Или же не имеет на это права! - добавил Томас Неш.
   - ...Он либо уклонится от прямого ответа, либо солжет.
   - Вы правы, - вынужден был присоединиться к этому высказыванию Джон.  -
Значит, вы ничего не знаете? - подытожил он, уже собираясь идти.
   - Почему бы это  нам  не  знать?  -  остановил  его  грозный  странник.
(Неужели он в таком виде шляется по улицам? А впрочем, в Нортон  Фольгейте
чего только не увидишь!) - Кое-что знаем, точнее - догадываемся.
   - О чем именно?
   - К примеру, я готов поклясться, что он не однажды находился во Франции
и причастен к уничтожению враждебной нам  Католической  лиги  во  главе  с
Генрихом Гизом. Не имею представления только о степени его причастности.
   - Откуда вы знаете?
   - Известно откуда, - Том  пожал  плечами,  словно  речь  шла  о  чем-то
незначительном, - из его же трагедии "Герцог Гиз".
   - Вот как! - Наконец-то разговор приобретал чисто специфическую форму.
   - А вы читали трагедию?
   - К сожалению, только эти два отрывка. Но по вашим словам выходит,  что
в ней речь идет о действиях нашей разведки?
   - Ничего подобного не выходит, - почему-то начал раздражаться Томас.  -
И я об этом не говорил.
   - Как вас понимать?
   - Господи! Да это же ясно: когда мы, драматурги, читаем  художественное
произведение, то видим в нем намного больше, нежели обычный  зритель.  Это
же очевидно!
   - Что-то я ничего не соображу. Объясните,  пожалуйста,  что  именно  вы
имеете в виду?
   - Если вы этого не понимаете, то как я вам объясню?  -  уже  совершенно
разозленный, ответил Томас. - И вообще, есть вещи,  которые  не  поддаются
объяснению, если человек сам к ним непричастен.
   -  Извините,  но  я  должен  это  понять,  потому  что  пришел  не   из
любопытства, а по делу.
   - "По делу, по делу!" - пробурчал Томас.
   - Не злись, Том, - повысил голос Ричард. - Попробую объяснить я. Видите
ли, в чем дело, коронер: работа драматурга, независимо от  того,  о  каком
времени идет речь и какие лица  действуют,  всегда  персонифицирована.  Он
слышит голоса реальных людей, возобновляет в  памяти  реальные  разговоры,
отыскивая  в  них  точное,  колоритное  слово,  многозначительную  деталь,
присущую лишь данной конкретной личности. Это  помогает  и  нам,  актерам,
сценично воссоздать правдивый образ. Так что в любом произведении  заложен
личный житейский опыт автора, его мировоззрение, его отношения к событиям,
их общественная оценка. Все это  порой  видно  по  еле  уловимым  нюансам.
Выделить их, ощутить - значит, в какой-то мере составить биографию  самого
автора,  которая  в  общих  чертах  обязательно  будет  более  или   менее
вероятной, ибо за спиной героев произведения незримо стоит сам автор.
   - Ну и что из этого? - спросил Джон.
   - А вот что, - терпеливо продолжал Ричард. -  Автор  всегда  опирается,
что бы он ни писал, на современные ему реалии. Когда речь  идет  о  давнем
прошлом, происходит лишь как бы перенос современных идей в то время.  Если
же речь идет  об  исключительно  современных  событиях,  как  в  случае  с
"Герцогом   Гизом",   все   эти   признаки   приобретают    еще    большую
выразительность. В таких случаях  автора  поневоле  выдает  наглядность  и
точность изложения. Да это и понятно, потому что  иначе  он  не  отважится
взяться  за  разработку  темы,  заранее  зная,  что  непременно   допустит
некоторые ошибки  и  над  ним  будут  смеяться  живые  участники  событий,
особенно когда  дело  касается  острого  политического  материала,  острых
проблем современности. Итак: внимательно изучая "Герцога Гиза",  мы  можем
сделать логический вывод, что Кристофер Марло был во Франции и причастен к
некоторым событиям, однако в то же  время  по  произведению  мы  не  можем
определить степень этой причастности, как совершенно  справедливо  заметил
уважаемый Томас Неш.
   - И это всегда так? - недоверчиво покачал головой Джон.
   - Мудрый вопрос, коронер, - весело усмехнулся Ричард Бербедж.  -  Такое
исследование, которое мы только  что  сделали,  невозможно  лишь  в  одном
случае: если за искусство берется творчески несостоятельный человек.  Ведь
если в произведении не отражена живая  человеческая  индивидуальность,  то
это  мертвое  произведение.  Это  маленькое,  но  существенное  отличие  и
позволяет нам  отличать  действительно  талантливую  вещь  от  беспомощных
поделок халтурщиков или графоманов.
   - Но как же он, магистр из Кембриджа...
   - Отвечу и на  это,  коронер.  Первое:  Кристофер  Марло  -  храбрый  и
сообразительный человек. Второе: как талантливый драматург  с  необычайной
фантазией, он - прекрасный стихотворец, а это немало  значит.  Третье:  он
мастер психологического перевоплощения, ибо драматург -  один-единственный
исполнитель  всех  ролей  в  собственных  произведениях,  от  ведущих   до
второстепенных. А  этих  трех  условий  уже  достаточно,  чтобы  выполнять
некоторые деликатные поручения ведомства сэра Френсиса Уолсингема.
   - Выходит, Кристофер Марло - шпион сэра...
   - "Шпион"! - сразу же вскипел буйный Томас Неш. - Не произносите  этого
грязного слова, коронер! Крис - патриот и солдат. Прошу не оскорблять  его
в  моем  присутствии.  Будьте  добры,  называйте  шпионами  глупых   ищеек
лондонского шерифа, которые выслеживают, кто из нас сколько  выпил  и  что
сболтнул за чаркой. Ха, я смеюсь над ними, хотя они повсюду суют свой  нос
и  неутомимо  строчат,  переводя  бумагу,  немощные  доносы.  Разве   этим
деревянным остолопам, по макушку  напичканным  инструкциями,  когда-нибудь
понять, что самый первый и самый полный донос на настоящего творца  -  это
его собственное творение? Для этого  им  самим  следует  стать  вровень  с
великаном. Но тогда, - он даже зло оскалился, - зачем переводить бумагу на
мелочные доносы, если ты сам способен создать шедевр, отдать жар сердца  и
непокой мыслей другим людям?
   Большой Бен отбил двенадцатый час.
   Коронер Джон Шорт поднялся.
   - Однако я у вас засиделся, - сказал он. - Весьма благодарен,  господа,
потому что вы мне очень помогли в расследовании.