Игнатий Феоктистович.
   - Прошу прощения, хотя суть была именно такова,  -  внушительно  сказал
таинственный зам и поправил свою безукоризненную шевелюру.  -  Дело  ведь,
товарищи, не в формулировках. Перед нами  возникает  картина,  которая  не
может не вызвать самых серьезных опасений. С легкостью необыкновенной  нам
уготавливают некую машинную цивилизацию...  Нас  призывают  отказаться  от
всего, что с таким трудом достигло человечество в борьбе за существование.
Нас призывают отказаться от человеческих эмоций, от человеческом культуры,
от человеческого, наконец, общества. Возможно, в ящиках  будет  спокойнее,
но  спокойствие  никогда  не  было  целью  лучших  умов  человечества.   -
Таинственный зам строго осмотрел всех нас,  и  я  заметил,  как  сжался  и
втянул голову в плечи наш Сергей Леонидович. -  Я  считаю,  товарищи,  эту
работу принципиально опасной и вредной. Если бы я не был уверен в  научной
добросовестности ее авторов, я бы назвал ее некой современной  электронной
поповщиной.
   Таинственный зам сел, и в ту же секунду вскочил  Реваз  Константинович,
тот самым, которым так неосторожно высказался про директора.
   - Очень четко  и  очень  правильно  сформулированная  точка  зрения!  -
выкрикнул он. - Именно современная электронная поповщина!  -  Видно  было,
что профессор решил пуститься во все тяжкие. Впрочем,  терять  теперь  ему
было нечего. - Я считаю, товарищи, что работы следует прекратить,  приборы
размонтировать.
   Боже, думал я в каком-то странном оцепенении, неужели эти взрослые люди
могут всерьез нести такую чушь? Нужно вскочить на ноги, нужно уличить их в
злобном искажении фактов, в клевете! Может быть, Яша  даст  им  отпор  или
Бис. Но они молчали. Зато вместо  них  медленно  и  неуверенно  встал  наш
Сергей  Леонидович.  На  лице  его  лежала  печать  трусливого  страдания.
Предаст,  тоскливо  подумал  я  и  вспомнил  березовую  рощу,  косые  лучи
предзакатного  осеннего  солнца,  ковровую  упругость  опавших  листьев  и
исповедь завлаба. Слабый человек. Предаст.
   - Э... несколько слов, Ивам Никандрович, я ведь в  некотором  смысле...
как заведующий лабораторией... - На нашего Сергея Леонидовича было  больно
смотреть. Он замолчал и тяжело задышал.  О  господи,  сядь  же,  сядь,  не
позорься. Но он не сел. - Я  хотел  сказать,  товарищи,  что  я  не  автор
Черного Яши, но я... э... горжусь, что стоял рядом с таким великим научным
событием.
   Как я его понимал! Только несмелые люди могут понять,  чего  нам  стоит
такое! Ура нашему завлабу!
   - Ну что ж,  товарищи,  подведем  итоги,  -  сказал  Иван  Никандрович,
откинулся на спинку кресла и положил руки на стол. - Здесь были  высказаны
весьма различные точки зрения, что,  в  общем,  неизбежно  при  обсуждении
столь  небанальных  проблем,  Ясно  лишь  одно.  Работа  эта,  безусловно,
переросла  рамки  нашего  института,  и  мы  уже  поставили  вопрос  перед
президиумом академии  о  создании  специальной  межинститутской  комиссии.
Вопрос, следовательно, можно  теперь  сформулировать  так:  продолжать  ли
работу или подождать создания комиссии...
   - Позвольте, Иван Никандрович, а вам не кажется, что сначала  следовало
бы спросить и нас? - с какой-то студенческой лихостью спросил мой  Бис.  -
Мы ведь как-никак не только институтское  имущество,  мы  еще  и  думающие
индивидуумы.
   - Не спорю, - сказал директор нарочито сухо, - но  и  индивидуумы,  как
известно, переводятся с одной работы  на  другую  и  даже,  между  прочим,
увольняются. Впрочем, - теперь он лукаво улыбнулся, - вас  уволить  нельзя
хотя бы потому, что вы в  штате  не  состоите  и,  следовательно,  мне  не
подчиняетесь.  Так?  -  Иван  Никандрович  посмотрел  на  меня  и   Сергея
Леонидовича, и мне показалось, что он едва заметно подмигнул.
   Таинственный зам демонстративно  подошел  к  Ревазу  Константиновичу  и
пожал ему руку.



11

   Кончилась  программа  "Время",  и  начались  какие-то  соревнования  по
фигурному катанию.
   - Ты посмотри, - сказала мама, - пять три, пять два, это же смешно.  Ты
видел, какой она сделала тройной прыжок...
   Я  тупо  смотрел  на  экран  и  ничего  не  видел.   Память   услужливо
проворачивала замедленный повтор сегодняшнего совещания.  Как  могут  быть
люди так слепы, так трусливы? И так смелы.
   Я вскочил, натянул куртку.
   - Куда ты? - испуганно спросила мама.
   - В институт.
   - В институт? В десять часов вечера? Зачем?
   Я и сам не знал, зачем. Я знал лишь, что должен быть в эту минуту около
Черного Яши и  Биса.  Почему,  почему  я  пошел  домой,  а  не  остался  в
лаборатории? Да, мы долго разговаривали с Сергеем  Леонидовичем,  снова  и
снова переживали перипетии схватки. Веселые,  говорливые  и  возбужденные.
Команда после выигрыша финального матча. И ни разу, ни  на  секундочку  не
подумал я, что кроме нашей петушиной гордыни, может быть и другая  реакция
на ученый совет. Особенно у Яши.
   От остановки автобуса до института я  почти  бежал.  И  чем  быстрее  я
несся, разбрызгивая мокрый снег, тем острее саднило в душе. Я  ворвался  в
подъезд почти в истерическом состоянии.
   - Ты что? - поднял голову Николай Гаврилович. - Забыл чего, что ли?  Ты
вот  лучше  послушай,  что  тут  пишут  об   этой...   погоди,   сейчас...
фри-гид-ности у баб. Слышал? А я-то со своей всю жизнь прожил и слыхом  не
слыхал. Чаю хочешь?
   Я никак не мог попасть ключом в дверь. Наконец  я  открыл  ее.  Свет  в
комнате горел, было почему-то очень холодно. Я посмотрел на  окно:  так  и
есть, открыто. Кто забыл его закрыть? Я думал об  этом  очень  медленно  и
обстоятельно,  потому  что  уже  знал:  стоит  этой   никчемной   мыслишке
ускользнуть из моей головы, как на смену ей придет нечто страшное.
   И оно пришло. Я слышал голос Биса.
   - Он был все-таки не совсем человеком. Толя.
   - Что ты говоришь? - заорал я.
   - Он понимал все, он не мог только понять трусов и идиотов.  Он  молчал
весь вечер, Толя. Потом он сказал: "Передай  Толе,  что  я  не  хотел  его
огорчить. Я люблю его. Никто в этом не виноват. Просто я появился  слишком
рано. Люди еще не готовы принять меня"... О, если бы у меня была  тележка,
как у него! Но я ведь до сих пор недвижим. Я что-то кричал, вопил,  но  он
не слушал меня. Он подъехал к окну, раскрыл  его,  отъехал,  разогнался  и
перевалил через подоконник. - Бис всхлипнул и долго молчал. -  Мы  забыли,
что он все-таки не был человеком в полном смысле этого слова. Он не прошел
курс эмоциональной закалки. У него просто не было иммунитета к  тупости  и
ограниченности. Он был гениальным, но абсолютно не  защищенным  младенцем.
Как мы могли  с  тобой  не  подумать,  что  это  совещание,  нам  с  тобой
казавшееся победой, может стать для Яши страшным шоком...
   Бис замолчал, и речевой синтезатор  донес  до  меня  какие-то  странные
звуки. Наверное, он плакал. Мы плакали.
   - Ничего, транслятор остался, и все еще только начинается.
   Я не знаю, то ли это я сказал Бису, то ли он мне.
   Я закрыл рамы и медленно пошел вниз, туда, куда  выходило  окно  триста
шестнадцатой комнаты.