д  разговорчики  о  чаинках   и   живых  душах?   И   Ниночка  моя,
копьеметательница.  Мало ей физиологов-вольников и гонщиков, задурила голову
сорокалетнему дураку. Будьте вы, друзья мои, все прокляты!
     Помню,  что подходил к каким-то незнакомым  людям,  помню,  как  кто-то
твердо стискивал мой локоть и  вел меня куда-то, как я вырывался, как кто-то
уверял меня, что я талант, а я все пытался вырваться.
     Немножко  пришел  я в себя  в лифте. По  нескольким привычным надписям,
изящно  выгравированным  гвоздем на  стенках, я понял, что подымался  к себе
домой. Старушки с апельсинами не было.
     Не раздеваясь,  я прошел в  комнату,  щелкнул  выключателем. -- Ну что,
милые братики  си...  ци... ну,  вы понимаете...  И  ты, луковица лукавая...
Думали, будете морочить мне голову, дряни зеленые?
     Мне показалось,  что  я  услышал  испуганный крик. Я  замолчал и  стоял
покачиваясь.  Кровь  водопроводно  шумела  в ушах,  сердце колотилось.  Было
нестерпимо жарко и душно. Я раскрыл дверь на балкон.
     -- Гена, -- послышался испуганный голос Приоконного брата -- ты...
     -- Врешь! -- заорал я..-- Врешь! Нету вас, нет! Понимаете, сорняки, нет
вас!  Теперь-то  я это  точно  знаю! Вы га... галлю...  вы  иллюзии, химеры,
фантомы,  миражи,  фата-морганы.  Вы не существуете, и  нечего  смущать  мой
покой...
     -- Гена, -- голос Стенного брата дрожал от ужаса, -- Гена...
     -- Хватит! -- завизжал я.-- Хватит! Будьте вы все прокляты!
     Мутная сильная волна подхватила меня, подняла. "Сейчас я сделаю  что-то
непоправимое", --  пронеслось у меня в  голове, но волна была неудержимой, и
ниточка мысли тут же лопнула. Я перестал сопротивляться. Волна несла меня, и
в  отрешенном  страшном  подчинении ей была противоестественная сладость.  Я
схватил  горшок  с  Приоконным братом  и  трахнул  его о пол.  Где-то  тонко
зазвенела чашка. Глиняные черепки хрустели у меня под ногами. '
     -- Вот вам! Вот  вам!  -- застонал  я  и наступил ногой на  разорванный
стебель. -- И ты, и ты! -- я швырнул на пол горшок со Стенным братом, горшок
Безымянки.
     Стало тихо. За стеной знакомый женский голос сказал:
     -- В Москве и Подмосковье ночью до  минус десяти, на востоке области до
минус шестнадцати, днем около нуля.
     Кто-то медленно двигал ручку реостата, и свет гас плавно, как в театре.
И  так  же  томительно  плавно я  падал,  падал  на  тахту,  проваливался  в
спасительную темноту.
     Я проснулся сразу, будто вышвырнутый из  сна катапультой. Страшное горе
распирало  грудь.  Дышать  было  невозможно. Жить  было  нельзя.  Впервые  я
отчетливо понял, что должны чувствовать люди, кончающие с собой.
     И  в  этот момент  в  вязкой мертвой  тишине  я услышал тонкий  голосок
Безымянного цветка, Я не сразу понял; что шепчет мне Безымянка, но шепот был
так полон  сострадания, так трепетала в нем любовь, что слезы хлынули у меня
из глаз.
     Туча, что  собиралась  годами,  пролилась  очищающим  дождем.  Все было
проще. Все было неизмеримо проще.
     Я стал на колени и благоговейно поднял с пола зеленые стебли...