ку, а харакири.  Во-вторых,
вскрывать живот лучше всего консервным  ножом. В-третьих, вы  мне нужны  как
посредственный, но надежный сценарист".
     Понимая  все это,  я не  стал  делать сеппуку. Вместо  этого я позволил
своему соседу слева набулькать огромную стопку.
     --  Скажите,  Сурен  Аршакович, --  сказала  Нина,-- а почему так много
выходит скучных картин?
     --  Ниночка  у нас, так сказать, анфан  террибль, -- испуганно хихикнул
именинник.
     -- Ужасный ребенок,-- басом пояснила его жена.
     --  Может, я и террибль, -- пожала Нина  своими могучими плечами, -- но
не ребенок. Я аспирантка Московского автодорожного института.
     Боже   мой,  умилился  я,  как   это  прекрасно!  Если  она  занимается
двигателями внутреннего сгорания, она вынимает и вставляет их голыми руками.
     -- А какая у вас узкая специальность? -- вдруг спросил я.
     Нина  изумленно посмотрела на меня. Непонятно было, что ее так удивило:
что я в состоянии сформулировать вопрос или что кто-то интересуется ее узкой
специальностью.
     -- Двигатели внутреннего сгорания.  Процесс горения. .Процесс  горения!
Какое романтическое занятие!
     -- Понимаете,  --  продолжала  Нина,-- сейчас, в связи с энергетическим
кризисом, эффективность двигателей внутреннего сгорания  приобретает  особое
значение. А  эффективность двигателя  -- это, строго  говоря,  эффективность
сгорания топлива в цилиндре.
     Нина закончила краткую лекцию и снова посмотрела куда-то сквозь меня.
     -- Очень хорошо при отравлении выпить стакан марганцовки, -- вдруг ни с
того ни с сего твердо сказал мой сосед слева.
     -- Я с вами вполне согласен, -- зачем-то полупоклонился я. -- Позвольте
представиться: Сеньчаков Геннадий Степанович, сценарист.
     --  Голубев   Иван  Анатольевич,--  наклонил   голову  мой  сосед.--  К
сожалению, не могу назвать свой род занятий. А вообще она хорошая девочка...
     -- Кто?
     -- Нинка. Моя  дочка. Метательница  копья. В пяти  странах была. Мастер
спорта. Но избалована  --  страшное дело. Никакого почтения  к'отцу.  У  вас
тоже, наверное, взрослые дети...
     -- Да,-- вздохнул я.-- Дочери сорок первый год, а сыну скоро пятьдесят.
     Он  долго  и подозрительно смотрел  на меня, нахмурил лоб, должно  быть
что-то считал, потом сказал устало:
     -- Ладно, давайте выпьем. А работаю я... -- он понизил голос,--  только
прошу вас, никому ни слова...
     -- Клянусь. Могу дать расписочку.
     --  Ладно.  Работаю  я  старшим товароведом в  комиссионторге. Страшная
работа. Ваше здоровье.
     -- Ваше здоровье, товарищ подполковник.
     Внезапно я  почувствовал, что моей щиколотки  коснулась чья-то нога.  Я
подвинул ногу,  но  чужая нога последовала за моей.  Нога явно  принадлежала
кому-то, сидящему напротив.  "Странно, -- подумал я.-- Наверное, это  вон та
молчаливая особа толкает Ивана Анатольевича, чтоб он меньше пил".
     --  А чего вы не рядом  с  женой? -- с  осуждением спросил  я  старшего
товароведа.
     Тот дико посмотрел на меня:
     -- Она умерла два года назад.
     -- Простите, я...
     Нога под столом явно напрашивалась на знакомство. Она тихонько касалась
моей ноги, отступала и снова поглаживала мою ногу.  Я  почти поджал под себя
ноги  и вдруг  заметил, что Нина  чуть  съехала  вниз  на своем стуле. Кровь
бросилась  мне  в голову.  Кто-то  включил  для  меня  цветомузыку,  которая
пульсировала в такт колотящемуся сердцу.
     ---- ...Сгорела за три месяца...
     -- Простите, я...
     Нина  посмотрела  на  меня  и  усмехнулась.  Фиолетовые  глаза смотрели
насмешливо. Она встала и вышла из комнаты.
     Кто-то  взял  меня  за  шиворот,  рывком  поднял на ноги. Я поднялся  в
воздух, легко пролетел  между спинками стульев и румынской  горкой и заложил
крутой  вираж в коридорчик. Я оглянулся. Никого не было.  Нина стояла  перед
зеркалом, ко мне спиной,  и поправляла прическу. Прически, строго  говоря, у
нее  никакой не было, была она подстрижена а  ля  мальчик, но  именно  этого
мальчика она зачем-то поправляла.
     Зачем  я  вышел?  Для  чего  смотрю  с  обмиранием  сердца  на спину  в
коричневом тонком свитере?
     -- Проводите меня,--не оглядываясь, лениво сказала Нина.
     Мы шли по улице, я старался попасть в шаг Нине и судорожно Думал, о чем
спросить ее, о процессе ли сгорания, .о метании копья  или о пяти странах, в
которых она побывала.
     Ветер  гнал  по тротуару  маленькие  снежные  смерчики,  выносил  их на
мостовую.
     -- Где вы живете, Ниночка? -- спросил я.
     -- А? -- встрепенулась она.-- На Семеновской площади.
     Я остановил такси. Я сидел рядом с  ней и думал, положить ли руку ей на
плечо. Она закрыла глаза, и в  полосах  света, скользивших по ее лицу, видна
была ленивая, загадочная улыбка.
     Бедная моя голова кружилась, сердце билось  гулко, с натугой, я уже  не
мог ни о чем думать.
     У подъезда она повернулась ко мне и спросила равнодушно:
     --- Подниметесь ко мне или вам нужно домой? К строгой жене?
     -- У меня нет жены, -- глупо пробормотал я и подумал зачем-то о Нинином
отце.'
     Мы поднимались в лифте, и Нина вдруг провела рукой по моему подбородку.
Словно говорила: выше голову, малыш, не бойся. Я хрипло рассмеялся.
     -- Чему вы смеетесь, Геннадий Степанович? --спросила Нина.
     -- Я, собственно...-- замялся  я, но она уже забыла  о вопросе, открыла
ключом дверь и щелкнула выключателем.
     Прямо на меня  смотрело огромное лицо бородатого человека с автоматом в
руках.
     -- Мне подарили  этот  плакат  на  Кубе... Как  бы мне  хотелось быть с
ним...-- сказала Нина.
     -- В каком смысле?
     --  Рядом.  С  автоматом  в  руках.  Стрелять,  бежать, любить...-- она
усмехнулась.-- Ну, ничего, процесс сгорания -- это тоже интересно. Почему вы
стоите в  пальто? По-моему, вы очень  стеснительный  человек.  Самолюбивый и
стеснительный.  Или  у  вас  это  возрастное?  Я  никогда не  встречалась  с
человеком ваших лет.
     С противоположной стенки  на бородатого смотрела  девушка, занесшая над
собой руку с копьем. Мне стало грустно. Я влез сюда через окно. Это место не
принадлежало мне, человеку с залысинами.
     Может  быть, если  бы в  руке у  меня был автомат,  и  я  был бы покрыт
дорожной горячей  пылью, и за  мной гнались бы... Я  бы  схватил ее за руку,
властно и не задумываясь, и она пошла бы за мной в сельву...
     Но  я  мог вытащить из кармана только  шариковый "паркер" и  героически
втянуть  живот. Боже, есть же на  свете счастливые люди, которых природа  не
приговорила к  постоянному самоистязанию.  Зачем мне орел, выклевывающий мою
деликатесную печень когда я сам постоянно расклевываю себя?
     -- Хотите кофе? -- спросила Нина.-- По-кубински?
     -- Не знаю,  -- печально  сказал я.-- Обычно я избегаю пить  кофе перед
сном...-- вот тебе, еще раз  и еще! Знай, как ухаживать за  юными девушками,
специалистками по двигателям внутреннего сгорания!
     -- Какой вы  скучный  и  рассудительный, --  вздохнула  Нина  и бросила
быстрый взгляд на плакат.
     Кофе был крепкий и обжигающий, и я пил его  маленькими глотками. Почему
я  не сделал харакири консервным ножом?  Нина смотрела  на меня, и улыбка ее
была ленива  и  презрительна.  Она.  поставила  чашечку  на  низкий  столик,
повернулась и положила руки мне на плечи.
     "Бежать, бежать пока не поздно", -- пронеслось у меня в голове. Но было
поздно.  Все  мои  защитные  системы  выключались  одна  за  другой.  Пробки
перегорели. Старый -- не  старый, смешной  -- не смешной -- все уже не имело
значения. Губы  ее были чуть-чуть шершавы,  теплы, и она водила ими по  моим
щекам.

     Потом  я  спросил,  почему  она  обратила  на  меня  свое  божественное
внимание.
     -- Не знаю,-- зевнула Нина.-- Так просто...
     Воздушный шар, который только что плавал в теплом бризе  седьмого неба,
со зловещим свистом терял высоту.
     -- Так просто...-- повторил я.
     -- Господи, какой же вы, Геннадий Степанович, ребенок, -- Нина  сделала
неудачную попытку подавить зевок, и я подумал, что даже с перекошенным лицом
она противоестественно прекрасна.
        "9"
     Когда я поднялся к себе на четырнадцатый этаж, я  вдруг  сообразил, что
ни  разу  не  вспомнил  о   сциндапсусах  и  Безымянке.  Мне  стало  стыдно.
Стовосьмидесятисантиметровая копьеметательница поманила меня, просто  так, и
я, как  дворняжка,  бросился  к ней  с  восторженным  вилянием хвоста. И  не
вспомнил ни разу о тех, кто -- я знал -- спас меня от  безумия,  кто нежно и
бескорыстно каждодневно награждал меня радостью бытия.
     Я открыл дверь и  бросился к братьям  сциндапсусам. Мне показалось, что
сердцеобразные их листочки обиженно съежились и отвернулись.
     -- Как вы поживаете, мои милые? -- спросил я.
     -- Ничего, спасибо,-- сухо ответил Приоконный брат.
     -- Как обычно,-- сказал Стенной брат.
     -- А ты, моя Безымяночка?
     Она не  была безразлична, она  не заговорила со  мной просто  так,  моя
милая Безымяночка. Мне было чего-то стыдно, грустно.
     -- Ты неспокоен,-- сказала Безымяночка.-- Тебе нехорошо на душе.
     -- Почему? Ничего особенного не произошло. Прекрасная девушка наградила
меня любовью. Просто так. Жизнь прекрасна, Безымяночка.,
     -- Когда  людям  грустно,-- сказала  Безымяночка,--  они  плачут.  Если
умеют, конечно.  Мы,  растения, не  умеем  плакать. Когда  нам  грустно,  мы
съеживаем листья. Мне почему-то грустно.
     -- Но  я же не предал вас! -- зачем-то крикнул я.-- Я не  могу  сидеть,
вечно привязанный к горшкам! Вы эгоисты!
     -- Ты ничего не понимаешь,-- вздохнул Приоконный брат.
     -- Нам жаль не себя, а тебя,-- пробормотал Стенной брат.
     -- Что, что? Почему меня  нужно жалеть? Вы должны были поздравить меня!
Соседи должны  были встречать меня  на  лестничной клетке с цветами! Так  же
нельзя  жить. Человек не может жить, когда каждый  его  шаг так  безжалостно
судят!
     Я знал, что был не прав, и поэтому сердился на своих друзей.
     --  Ты ничего не понимаешь,--  тоненьким дрожащим голосом  прошелестела
Безымянка.
     -- Нам стыдно,-- пробасил Стенной брат.
     -- За тебя,-- вздохнул Приоконный.
     -- Я не хочу с вами разговаривать и не хочу вас видеть, -- сказал я. --
Я не собираюсь вести из-за вас растительный образ жизни.
     Я рухнул на тахту и накрылся  одеялом с головой. Ее кожа пахла солнцем,
а глаза были непроницаемы. Если  бы  у  меня был автомат, я бы всадил  в нее
целую очередь, и тогда, может быть, в их равнодушной прекрасной фиолетовости
появилось  бы  человеческое  страдание. Пошло  и глупо,  Геночка.  Скоро  ты
начнешь ревновать ее к бородатому колумбийцу.
     Я подремал, наверное, час и  проснулся от  мысли  о сценарии, который я
обещал прочесть  знакомому.  Сценарий  был о  молодом человеке  с  мятущейся
душой. Он  не  вынес условностей  и фальши большого  города, поэтому бежал в
маленький северный городок. Там было  получше, но  и здесь он не нашел себя,
поэтому двинулся дальше на север, попал в оленеводческий колхоз и влюбился в
зоотехника. Зоотехником была она с большой буквы.
     Я вздохнул и начал  было писать рецензию, но  с  ужасом убедился, что с
листка бумаги на  меня  смотрели  Нинины равнодушные прекрасные глаза. Этого
еще  не  хватало. Мало  мне  духовных кризисов,  только-только  выползаю  из
последнего,  а  тут на  краю ямы здоровенная копьеметательница с фиолетовыми
глазами и автоматом в руках сталкивает меня с улыбкой обратно на дно. Просто
так.
     Простите,  товарищ аспирант,  сосредоточьтесь  на процессе горения. Мне
сорок  лет,  я  не мальчик  и я не буду страдать только оттого, что вздорная
глупая девица со скуки одарила меня своей спортивной любовью.
     Но странное дело, чем больше я себя распалял, тем четче ощущал на щеках
легкие дразнящие прикосновения чуть шершавых теплых губ.
     Я сопротивлялся сутки. Я узнал ее телефон (Нина Ивановна Голубева,  да,
да, на Семеновской площади) и позвонил ей.
     -- Кто, кто? -- лениво спросила она.-- Кто говорит? От ненависти к себе
у меня колотилось сердце, стучало в висках.
     -- Это Геннадий Степанович, сценарист. Помните? Мы с вами познакомились
у Бухвостова.
     -- А-а...--  неопределенно протянула Нина.-- Я  вас сразу не узнала. Но
вы молодец.
     -- Почему?
     -- Целые сутки не звонили. Сопротивлялись? Обычно звонят раньше.
     -- Знаете, кто вы, Ниночка?
     -- Знаю.
     -- Кто?
     -- Дрянь.
     -- Ну может, и не столь сильная формулировка, но...
     -- Геннадий Степанович, все это не имеет ни малейшего значения...
     -- Почему?
     -- Потому что я люблю вас.
     -- Что-о? -- заорал я в трубку. Если бы она закукарекала или призналась
бы,  что она на самом деле царевна-лягушка, я был бы куда  менее изумлен. Да
что изумлен! Потрясен!
     --  Почему  вы  так  недоверчивы? Вы  очень милый,  неуверенный  в себе
человек. Я чувствую себя с вами как  пожившая дама средних лет, соблазнившая
юношу.
     Я молчал. Кровь  прилила  к моему лицу, в глазах потемнело. Я испытывал
пугающую легкость и пустоту в груди. Сейчас у меня будет инфаркт. Его сердце
не выдержало, он  был посредственный сценарист, вздохнет Сурен Аршакович, но
нам так хорошо работалось. Может быть, и она придет на похороны. С  копьем в
руке. Или с двигателем внутреннего сгорания.
     -- Почему вы молчите? -- спросила Нина.
     -- Я... я не могу... это...
     --  Боже,  а  я   думала,  что  сценаристы  умеют  говорить  красиво  и
увлекательно. Как-то за мной  ухаживал  один  метатель молота.  Бедняга  мог
только крякать.
     Я заскрежетал  зубами. Как я ненавидел этого человека-гору, этот  набор
гипертрофированных мышц! Как он смел любить мое фиолетоглазое божество!
     -- Нина,  вы должны понять меня. Мне хочется лаять и прыгать. И  лизать
вам руку.
     --  Я понимаю,--  охотно поняла Нина.-- Но, честно говоря,  я  не очень
люблю собак.
     Я пригласил ее в Дом кино. После фильма мы поужинаем. Она согласилась.
     Я бросился гладить  брюки. Я  брился  и смотрел  на свое  отображение с
невольным  почтением. Человек, с которым  знается моя богиня,  не может быть
совсем уж никчемным.
     Я стоял у входа в Дом кино и боялся даже думать,  как  смогу жить, если
она не придет.  Но она пришла. Я  увидел ее, наверное, за квартал. Она  была
выше всех на голову и медленно шла со стороны Большой Грузинской.
     -- Геннадий Степанович, -- сказала она,-- я соскучилась по вас.
     Она обняла меня и поцеловала. Губы ее были  именно  такими, какими  они
запомнились мне: теплыми и чуть шершавыми.  Стоявший рядом  со мной солидный
человек в ондатровой шапке посмотрел на меня с ненавистью.
     По сей день я не могу  сказать, какой фильм мы смотрели в тот вечер.  Я
держал ее  руку в  своих ладонях. Рука была сухая, твердая и теплая. Она вся
была теплая. Она излучала тепло, как калорифер.
     Время застыло  и  остановилось. Не было ни прошлого, ни будущего.  Было
только настоящее, неправдоподобное,  растянутое настоящее, которое  никак не
умещалось  ни в моем сознании, ни в груди,  выплескивалось из меня, текло по
залу, по улице, но городу. Я не мог понять, почему люди не шикают на меня: я
видь светился, я должен был мешать им смотреть кино.
     После картины я  повел ее  в ресторан. Я  начал было объяснять,  где он
находится, но она сказала:
     -- Я знаю, милый. Я была здесь.
     -- С кем?
     --  С разными  людьми,--  усмехнулась она. Мы ели миноги,  и Нина вдруг
сказала:
     --  Тут  у  вас  на  кубометр  приходится,  наверное,  больше фальшивых
улыбочек, чем в любом другом месте.
     -- Может быть,-- согласился я. -
     -- Моя бы воля, я б их...
     -- А для чего?
     -- Чтоб  боялись,-- твердо сказала Нина и  поджала губы, отчего лицо ее
стало злым и мстительным.
     -- Но зачем бояться?
     -- Так люди устроены.-- Она вдруг  бросила на  меня быстрый взгляд:  --
Чего вы так на меня смотрите? Я вас пугаю?
     -- Немножко.
     -- А я всех пугаю,-- загадочно сказала она.
     --  Давайте лучше выпьем на брудершафт,-- предложил я.-- Может быть, на
"ты" вы будете меньше пугать меня.
     --  Нет,-- покачала головой Нина,-- я не  хочу быть с вами  на "ты". Вы
можете называть меня как угодно, а я вас -- на "вы".
     -- Но почему?
     -- Не знаю.
     После ужина мы приехали ко мне.
     -- А у вас мило,-- сказала  Нина.--  Вот уж не  думала, что у вас цветы
есть...
     -- Почему?
     -- Не тот вы тип.
     Я  хотел было рассказать  ей  про Александра  Васильевича, про  то, как
братья сциндапсусы и Безымянка отхаживали меня, как почтили  меня доверием и
заговорили со  мной, но понял, что  это невозможно. Невозможно. Я  суетился,
приготовляя кофе, Нина молчала, с легкой улыбкой глядела на меня.
     -- Как ваша диссертация? -- спросил я.
     --  Ну,  до защиты еще  далеко, я  аспирант второго  года, -- оживилась
Нина,-- но пока все идет хорошо. Вы не представляете, сколько загадок скрыто
внутри  цилиндра. Казалось бы, все  давно изучено, а ничего подобного! Взять
хотя бы такую вещь, как всасывающая труба. Ну, труба и труба. А оказывается,
мельчайшие изменения ее внутренней поверхности  как-то  влияют  на состояние
горючей  смеси.  И  представляете,  никто  в  мире  не  знает,  как  именно!
Эмпирически  кое-какой опыт  накопили, но теории  нет и  в  поми-не! -- Нина
замолчала,  посмотрела на меня, улыбнулась: -- Вам, наверное, скучно слушать
про мои двигатели?
     -- Что вы! -- с жаром воскликнул я.-- Наоборот.
     --  Вы  мне напоминаете  одного человека, который ухаживал  за мной. Он
тоже вот так говорил: что вы!  Что  вы,, Ниночка! Мне все интересно слушать,
что вы говорите. Забавный такой человек.
     -- Тоже метатель? -- угрюмо спросил я.
     -- Нет,-- улыбнулась  Нина,--  вы думаете, я кроме спортсменов ни с кем
не встречалась? Он историк. Кандидат  наук. Тридцать  один год, а совершенно
лысый.
     Так ему и надо. Неплохо бы ему и экзему на лысину.
     -- Такой забавный  человек,-- задумчиво повторила Нина.-- Он занимается
историей  средних  веков. Представляете?  Крестовые  походы.  Знает  латынь,
греческий, не  говоря  уж  о  всяких  там  английских  и  французских.  А  я
пятнадцать лет учу английский и все никак не выучу.
     -- Ну и что стало с лысым историком?
     -- Ничего,-- Нина пожала плечами.-- Он раза три делал мне предложение.
     -- А почему вы не согласились?
     -- Не знаю. Может, потому, что не боялась его. Женщина должна  немножко
бояться мужчину.
     Я  внутренне  застонал. Чем  я  могу напугать  свою  копьеметательницу?
Абсолютно ничем. Наверное, Нина догадалась, о чем я подумал. Она улыбнулась,
положила мне руки  на плечи  и  медленно  потянула меня к себе. Если  бы я и
сопротивлялся,  она  бы   все  равно  втянула  меня  в  объятия,  но  я   не
сопротивлялся.  Если  бы  только  понять,  что  таилось  там, в  глубине  ее
фиолетовых глаз...
        "10"
     Через две недели я знал уже довольно много о тайнах процесса горения, о
послойном  зажигании  и компьютерном регулировании качества смеси.  Я  узнал
также о ряде ее поклонников:  о молодом заместителе начальника главка одного
министерства, который готов был поставить из-за нее под угрозу свою карьеру;
о летчике-подполковнике; об автогонщике, который уже дважды переворачивался.
     Единственно, о ком я ничего не знал -- это  о самой  Нине. Я не понимал
ее.  То  она казалась  нежным  и чутким  существом,  то оборачивалась  вдруг
холодной,  равнодушной,  даже  пугающей. Иногда в ней вспыхивала  непонятная
злоба.
     У меня опять стало смутно на душе. Я считал часы и  минуты до очередной
встречи,  я  тысячи  раз представлял, как, не  мигая, она приближает  ко мне
лицо, и громадные ее глаза  закрывают весь мир. как шершавые  и  теплые губы
касаются моей щеки. Но  в подсознании  не было ощущения благополучия. В душе
не было порядка.
     Наверное,  это  было  потому, что  растения перес