ть,
как поведет себя в камере этот человек... Что бы он ни говорил, он полез в
трубу во второй раз... Чушь... Теперь не полез бы... А если  бы  полез?  И
как всегда, ясного ответа нет... И как всегда, я делаю глупости...  Сейчас
я сделаю глупость, и будет поздно, и я буду рвать на себе волосы и не буду
спать ночами... Но он же человек, он ее любит... Я тоже любил Мэри Энн,  и
она ушла. Ну и что... Он имеет право любить..."
   Цукки поежился от внутреннего холодка и  вдруг  понял,  что  уже  давно
решился. Он выглянул из окна. Никого не было. На всякий случай он задернул
зеленоватую занавеску, быстро подошел к запертой двери в стене  и  отворил
ее.
   - Пройдите сюда, Карсуэлл, - твердо сказал он.
   Дэн,  весело  ухмыльнувшись,  с  любопытством  посмотрел   на   тяжелую
металлическую дверь и вошел в нее. Он попал  в  небольшую  каморку,  стены
которой были покрыты множеством шкал. Подслеповато смотрели белесые экраны
осциллографов.
   - Садитесь, - приказал Дэну Цукки и закрыл за собой дверь.
   И в то же мгновение с мира кто-то разом смыл сияющий розоватый  отсвет,
наполнив его невыносимо пронзительным холодным колючим светом. Как и тогда
в трубе, мир наваливался на него своими острыми углами, каждый из  которых
ранил, причинял ему боль. Но это была его боль, и он застонал  при  мысли,
что может снова лишиться ее, оказавшись снаружи там в  блаженном  бездумье
сумасшедшего дома.
   - Я могу снова открыть дверь, - почему-то прошептал Цукки  и  посмотрел
на Дэна. - Вы хотите туда?
   - Послушайте, вы! - Дэн скрипнул зубами и сделал усилие, чтобы удержать
руки. С каким наслаждением он бы вложил весь вес своего  тела  в  удар  по
щурившейся  физиономии  этого  кретина  с  трусливыми  глазами  и   вялым,
безвольным ртом! - Послушайте, вы, - еще раз с силой выдохнул Дэн, - лучше
заткнитесь, пока я еще могу сдерживаться! Тюремщик должен быть тюремщиком,
а не строить из себя черт знает кого.
   - Вы совершенно правы, - пробормотал Цукки, и Дэну  показалось,  что  в
глазах его за толстыми стеклами очков скользнули веселые искорки.
   - Вы еще смеетесь надо мной? Мало  того,  что  из  меня  здесь  сделали
обезьяну, отвратительную обезьяну! Вам еще и смешно?
   - Нет, Карсуэлл, мне не смешно. И  вы  еще  многого  не  понимаете.  Вы
знаете, почему вы здесь стали думать, как тогда, в трубе?
   - Нет, - сказал Дэн и внимательно посмотрел на доктора.
   - Мы находимся в  экранирующей  камере.  Стенки  ее  из  металла  и  не
пропускают радиоволн.
   - А я что, приемник?
   - Да, - просто  ответил  Цукки.  -  Вы  приемник.  Под  вашей  черепной
коробкой находится крошечный, величиной с булавочную головку,  специальный
телестимулятор, который контролирует ваш эмоциональный настрой.
   Дэн судорожно схватился за голову, ероша волосы и ощупывая череп.
   - Вы не нащупаете его, - покачал головой Цукки. - Ультразвуковая  дрель
почти не оставляет следов, а сам стимулятор - под черепной коробкой.
   - Так выньте его, - застонал Дэн, - прошу вас!
   - Не могу, - сказал доктор Цукки. -  Вставить  его  -  дело  нескольких
минут, а вынуть - сложнейшая операция. Это вроде рыболовного крючка.
   - Ну прошу вас, - Дэн сжал кулаки, - выньте у меня эту  пружину!  Я  не
хочу быть заводным человечком! Вы понимаете - не хочу! Не хочу!
   - Мы еще поговорим на эту тему, -  мягко  сказал  доктор,  -  а  сейчас
подождите минутку. - Он подвинул к себе телефон и попытался набрать номер.
Палец его дрожал и дважды соскочил с диска. Наконец он получил  соединение
и сказал: - Мисс Кучел? Это доктор Цукки. Зайдите, пожалуйста, ко  мне  на
минутку... Да, да, в лабораторию.
   Дэн сжался в комок. Сердце рванулось, как гоночный  автомобиль.  Мысли,
отталкивая друг друга,  ринулись  вдогонку.  Секунды  набухали,  росли  до
бесконечности, растягивались и не хотели уходить.
   Минуты подавляли своей огромностью.
   Внезапно из комнаты за дверью послышался смеющийся голос:
   - Доктор Цукки, где вы?
   - Одну  минутку,  -  пробормотал  Цукки,  открыл  металлическую  дверь,
впустил Фло и тихо вышел из камеры.
   Дэн смотрел на Фло.  Казалось,  что  кто-то  невидимый  медленно  менял
диапозитивы в ее глазах. Прозрачное веселье тускнело,  темнело,  и  вместо
него приходило выражение острой и недоуменной боли. Фло  с  силой  провела
рукой по лбу и закрыла на мгновение глаза.
   - Дэнни, - вдруг прошептала она и заплакала. Слезы набухали в ее глазах
и по-детски скатывались по щекам и  носу.  -  Дэнни...  -  Она,  казалось,
колебалась с секунду, потом судорожно закинула ему руки за шею и прижалась
к нему. Она все сжимала и сжимала руки, старалась распластаться у него  на
груди и при этом все повторяла: "Дэнни, Дэнни", будто боялась  забыть  это
слово.
   Медленно и осторожно он положил ей руки на спину и ощутил под  ладонями
знакомое живое тепло. Он прижал губы к ее шее и замер, не думая ни о чем.
   Не  было  ни  экранирующей  камеры,  ни  колючей  проволоки,  ни  ужаса
самосознания, ни  стимулятора,  ни  доктора  Цукки  -  ничего.  Была  лишь
страшная и горькая, сладостная и огромная нежность  к  этому  трепетавшему
подле него существу. От этой нежности перехватывало  дыхание  и  на  глаза
навернулись слезы. Фло, Фло...


   Роберт Брайли не любил доктора  Цукки.  Неприязнь  эта  была  полной  и
гармоничной. Его раздражало мягкое, нерешительное лицо, безвольный рот,  и
даже очки доктора Цукки с толстыми стеклами и  толстой  оправой  были  ему
неприятны.  Его  смешили  костюмы  коллеги:  мешковатые  и  с   привычными
неопрятными складками на брюках  и  пиджаке.  Его  бесила  манера  доктора
говорить: он всегда мямлил, словно в нерешительности обдумывал  простейшие
вещи, прежде чем сказать их. Его угнетал  провинциальный  идеализм  Цукки,
умственная трусость и боязнь точных формулировок.
   Будучи ученым, Брайли не раз пытался  анализировать  свою  неприязнь  к
нему. Иногда ему казалось, что он не любит Цукки потому, что тот вышел  из
другой социальной среды. Но  тут  же  он  возражал  себе,  что  среди  его
знакомых многие выбились из самых  низов,  и  ни  к  кому  из  них  он  не
испытывал ни малейшей антипатии. Не мог он и завидовать Цукки.  Начиная  с
научной карьеры и до гольфа, он был гораздо удачливее Юджина.  Особенно  в
гольфе. Стоило посмотреть, как тот замахивается клюшкой и в глазах его при
этом появляется мучительно напряженное выражение  неудачника,  сознающего,
что он неудачник, как становилось ясным: далеко этот человек не пойдет.
   И хотя Брайли не мог сказать себе, почему именно он не любит Цукки, он,
не любя его, не мог заставить себя относиться к  нему,  как  относился  ко
многим на базе: сугубо сухо и официально. Казалось, что едкое раздражение,
которое он испытывал во время бесконечных  споров,  стало  уже  необходимо
ему, как некий странный наркотик.
   Он все время пытался  переубедить  его,  переспорить,  прижать  в  угол
бесспорными аргументами, заставить  выкинуть  белый  флаг.  И  не  мог.  В
последний момент тот отказывался сдаваться.
   Может быть, Цукки не  хватало  гордости?  Человека  негордого  победить
бывает труднее - у него не хватает гордости признать поражение.
   Порой он начинал думать, что пытается сломить не Цукки, а самого  себя,
но мысль была абсурдна, и он ее с презрением отбрасывал.
   Постепенно, сам не замечая того, он  принялся  внимательнейшим  образом
шпионить за Цукки,  находя  в  этом  какое-то  сладостное  удовлетворение.
Однажды, как он себя уверял - от скуки, он собрал  крохотный  микрофончик,
который  незаметно  спрятал  в  лаборатории  Цукки  и  время  от   времени
развлекался, прислушиваясь у себя в комнате к его свинячьему похрюкиванию.
Когда Цукки работал над особенно сложной схемой, он всегда похрюкивал.
   Сейчас похрюкивания не было слышно. Шаги. Кто-то вошел  к  Цукки.  Ага,
это новенький, Карсуэлл.
   Брайли  прижал  ухо  к  динамику.  Это  интересно.  В  высшей   степени
интересно. Странные  беседы  для  сотрудника  базы,  да  еще  с  объектом.
Оригинально! Объяснять действие стимулятора!  Они  ведь  подписывали  кучу
бумаг, в которых клялись никогда и никому не  разъяснять  работ  на  базе.
Смешно. Как он сразу не мог раскусить эту толстую неопрятную свинью! Он же
предатель, Цукки. Он из тех,  кто  прикрывает  свое  предательство  такими
гладенькими и гаденькими фразами о моральной ответственности  ученого.  Он
из тех, кто, побив себя  кулаками  по  впалой  груди,  бросался  продавать
военные секреты страны любым врагам. И даже бесплатно.  Лишь  бы  предать.
Само по себе предательство не вызывало в Брайли ненависти. Он был  слишком
умным человеком, чтобы приходить в ужас от таких вещей.  Но  Цукки,  мямля
Цукки со своими сомнениями... Ему вдруг стало  легко  и  весело  на  душе,
словно с нее свалился груз.  Вот,  оказывается,  в  чем  дело:  предатель!
Предатель! Предатель! Вот она, его правда! Вот они, его принципы! Вот она,
его душевная чистота! А он, Брайли, хорош, нечего сказать.  Споры,  споры,
споры... Аргументы и контраргументы... С кем? С элементарным предателем.
   А это кто? Ах да, мисс Кучел. Ну конечно, Цукки что-то говорил  о  том,
что они любят друг друга. Почему они все замолчали? Странно! А может быть,
экранирующая камера? Не может быть!..  А  почему,  собственно?  Почему  не
может? После объяснения действия стимулятора все может быть!
   Брайли почувствовал острую, ни с чем не сравнимую радость. Цукки у него
на веревке. Он проденет ему кольцо в нос и будет  водить  его,  как  быка.
Безрогого быка. Ах, Цукки, Цукки! Цукки-брюки. Цукки провалился  в  брюки.
Не в  брюки,  дорогой  Юджин,  а  значительно  глубже!  Завести  объект  в
экранирующую камеру -  великолепно!  Не  надо  только  спешить.  Надо  все
хорошенько обдумать и наметить план действий. Ах, Цукки-брюки, кто бы  мог
подумать!..
   Можно было бы, конечно, тотчас же сообщить Далби и Уэббу. Мало того: не
"можно было бы", а  "нужно  было  бы".  Но  не  стоит  себе  отказывать  в
маленьком удовольствии. Сообщить будет не поздно и через  несколько  дней.
Совсем не поздно...
   Ему даже стало жарко от всего случившегося. Он  расстегнул  воротник  и
вытащил из кармана сигарету. Он закурил и глубоко затянулся.  Смешно,  что
он так радуется чужой подлости. А подлости ли? Конечно,  это  подлость,  с
какой стороны ее ни рассматривай. Он пригладил волосы  и  вздохнул.  Проще
нужно смотреть на вещи. Проще. Кому нужна в наш век достоевщина? Разве что
таким, как этот Цукки...



УБИТЬ ЧЕЛОВЕКА

   Земля была сухая и твердая, и лопата никак не хотела входить в нее. Дэн
наступил ногой на загнутую кромку штыка, несколько раз дернул за  ручку  и
наконец вывернул ком земли.
   "Здесь так сухо, что нет червей", - подумал  он,  вспомнив,  как  копал
мальчишкой червей для рыбной ловли. Они пытались спрятаться, целиком  уйти
в землю, но он цепко хватался за скользкий,  извивающийся  конец  червя  и
торжествующе вытаскивал его. Каждый раз он удивлялся,  что  червяк,  такой
слабенький и мягкий, не рвался пополам, а целехоньким оказывался у него на
ладони, откуда шлепался в консервную  банку  и  присоединялся  к  медленно
копошащейся куче своих собратьев. Иногда он думал: а понимают они,  что  с
ними случилось что-то страшное и что никогда снова не  смогут  они  лениво
сверлить головами влажные пласты земли? Он не мог ответить себе на  вопрос
и, не зная ответа, быстро забывал о нем.
   А знает ли он ответы на все вопросы сейчас,  стоя  с  лопатой  в  руках
около клумбы, которую ему поручили вскопать? Наверное, нет, и  поэтому  не
хочется думать ни о чем. Фло... Как это невыразимо странно! Он помнит, как
его губы прижимались вчера к ее коже, и она все сжимала и сжимала  руки  у
него на шее, и ее ладони, всегда прохладные, были сухи и горячи. Помнит  и
не помнит. "Наверное, - лениво подумал Дэн, - человек хорошо помнит тогда,
когда не только  вспоминает  свои  чувства,  но  и  снова  переживает  их,
воскрешая в памяти пережитое и перечувствованное. Но  позволь,  Дэн,  тебе
вот сейчас хорошо и покойно на душе. А вчера, ты это помнишь, сердце  твое
съеживалось в комок, словно кто-то выжимал его, как губку". Он безразлично
пожал плечами. Он уже привык к  вопросам,  которые  остаются  без  ответа,
вымываются из него радостью бытия и,  словно  оглушенные  рыбки,  уносятся
кверху животами ровным током блаженного забвения. Но сегодня,  впервые  за
последние дни, рыбки не сразу переворачивались животами кверху и не  сразу
уносились прочь. Фло... В этих коротких звуках, которые  он  повторил  про
себя несколько раз, еще угадывался волшебный трепет, который он так  остро
чувствовал раньше. Слово это казалось ему почему-то  округлым  и  сильным,
как голова моржа, и сегодня оно впервые сопротивлялось  потоку  радостного
спокойствия, струившегося в него откуда-то извне. Теперь он  знал,  откуда
оно берется, но знание ничего не меняло, ничего.
   Он уже вскопал почти половину клумбы и  приспособился  к  земле.  Нужно
было вогнать штык наполовину или  чуть  меньше,  несколько  раз  энергично
покачать ручкой лопаты, а потом уже  вложить  всю  тяжесть  тела  в  ногу,
упирающуюся в кромку штыка. Ловко. Молодец, Дэнни. Дэнни... Как она  вчера
повторяла: "Дэнни, Дэнни, Дэнни..."
   Клумбу разрезала пополам длинная фиолетово-черная тень, остановилась  и
сказала голосом доктора Брайли:
   - Как дела, мистер Карсуэлл?
   Дэнни воткнул лопату в уже  вскопанную  землю,  отер  тыльной  стороной
ладони пот со лба и улыбнулся:
   - Спасибо, доктор Брайли. Просто не  верится,  что  в  эдакой  суховище
будут расти цветы!
   - А мы сюда  подведем  воду.  Над  клумбой  будет  вращаться  маленький
разбрызгиватель, все время увлажняя землю. Представляете себе, какая будет
клумба? Хоть на конкурс цветов.
   Удивительно, как все без исключения люди на базе  были  ему  приятны  и
симпатичны! Какой он милый, этот доктор Брайли! Такая жарища,  а  он,  как
всегда, безупречно одет, и пробор у него точно лакированный.
   - Послушайте, дорогой мой Карсуэлл, вы меня, право, обижаете.
   - Я? - испугался Дэн. - Помилуйте, я и в мыслях того не держал!
   - К моему коллеге Цукки вы заходите, а ко мне никогда.  Знаете,  народа
тут у нас не так уж много, и радуешься каждому новому собеседнику.
   "Смешной какой! - подумал Дэн. - Обидчивый, как девочка".
   - Не знаю, доктор Брайли, мне просто  было  как-то  неловко  беспокоить
вас.
   - "Беспокоить"! Еще что! Я ж вам говорю: у нас здесь  ценишь  беседу  с
каждым новым  человеком.  Вчера,  например,  вы,  наверное,  часа  полтора
просидели в лаборатории моего коллеги.
   - Вы меня прямо конфузите, доктор Брайли! Конечно,  я  с  удовольствием
беседую с доктором Цукки, но я был бы счастлив зайти и к вам.
   - Завидую я Цукки! - мечтательно сказал Брайли. - О чем вы,  интересно,
болтали там весь вечер? Такое общество... Ведь и мисс Кучел тоже зашла  на
огонек? Наверное, доктор Цукки показывал вам  лабораторию  и  экранирующую
камеру? Готов поспорить,  что  он  рассказывал  вам  об  очень  интересных
опытах, которые мы здесь проводим. А? Вы должны быть ему  благодарны.  Без
него вы вряд ли бы узнали о таких вещах - верно ведь?
   Дэн уже открыл было рот, чтобы сказать "да,  конечно",  но  округлое  и
сильное слово "Фло" почему-то снова на мгновение вынырнуло на  поверхность
его сознания, отчаянно борясь с течением.
   "Но ведь доктор Брайли милейший человек, мне так хочется рассказать ему
обо всем, о чем он меня спрашивает", - мысленно сказал  Дэн  Фло.  "Доктор
Цукки  рассказал  нам  вчера  то,  что  не  должен  был  рассказывать",  -
прошептала  Фло  из  последних  сил.  Течение  подхватило  ее,  закружило,
понесло. Но странным образом ее настойчивый шепот все  еще  стоял  в  ушах
Дэна.  Он  почувствовал,  что  дрожит,  словно  на  спине  у  него   лежал
непосильный груз. Он слабо улыбнулся и, не понимая, как может лгать такому
милому, симпатичному человеку, как доктор Брайли, сказал:
   - Рассказывал об опытах? Каких опытах?
   Брайли разочарованно поморщился. Он взглянул на Дэна, на лице  которого
блуждала слабая глуповатая улыбка, и спросил:
   - Но о чем-нибудь интересном вы говорили? У мисс Кучел...
   - Не знаю, - засмеялся Дэн и протянул руку к лопате, - не помню, доктор
Брайли. Но я обязательно зайду к вам. Спасибо за приглашение.
   Фиолетово-черная длинная тень на  клумбе  качнулась,  рывками,  в  такт
шагам, соскользнула с взрытой земли и исчезла.
   "Я... я... соврал! - крикнул про себя Дэн. Ему  почудилось,  что  поток
бессмысленной радости, нагнетаемой в его голову, чуть  ослабел.  -  Должно
быть, потому, что я  выстоял",  -  подумал  он.  Но  усилие  было  слишком
большим.  Он  больше  не  мог  сопротивляться  привычной  улыбке,  которая
растягивала его губы. Через минуту он уже не помнил, почему улыбался.


   Когда доктор Цукки закрыл за  собой  металлическую  дверь  экранирующей
камеры, Дэн долго молчал, с силой растирая себе ладонью лоб.
   - Скажите, доктор, - наконец спросил он, - возможно ли волевое  усилие,
когда человек находится под воздействием телестимулятора?
   - В принципе нет, - сказал доктор Цукки и тревожно посмотрел на Дэна, -
но вообще трудно сказать... У нас еще  слишком  мало  данных.  Хотя  пока,
повторяю, мы с такими вещами не сталкивались. Сильное  возбуждение  очагов
наслаждения в мозгу.
   - Оставьте, доктор. Мы не  на  лекции.  Не  знаю  как,  но  сегодня  я,
кажется, устоял перед стимулятором.
   - Интересно, в высшей степени  интересно!  -  Глаза  доктора  Цукки  за
толстыми стеклами очков подслеповато заморгали. - Как же это произошло?
   - По-моему, Брайли не только знает, что вчера мы были здесь у  вас,  но
знает и про ваши объяснения, и про камеру.
   Полное смуглое лицо Цукки бледнело постепенно. Сначала кровь отлила  от
носа, сделав его почти синим, потом от лба и щек. Губы его  затряслись  от
испуга. Он оглянулся вокруг и прошептал срывающимся голосом:
   - Не может быть! Боже, что со мной будет?  Я  погиб,  погиб!  Бежать  к
нему, броситься на  колени,  умолить...  -  Внезапно,  опомнившись,  Цукки
сказал, подбадривая себя: - Не может быть! Вам просто показалось.  Как  он
мог подслушивать? Каким образом? Нет, это чушь какая-то.
   - Не знаю. - Дэн испытывал теперь легкую брезгливость к этому  пухлому,
трусливому человеку. - Не  знаю,  как  он  мог  подслушивать,  но  у  меня
впечатление, что он обо всем знает и о многом догадывается. Не впечатление
даже, а уверенность. Скажите спасибо, что я каким-то чудом смог удержаться
и не выболтал ему все, что знаю. Я ведь прекрасно помню, как ябедничал вам
на самого себя. Это один из ваших лучших трюков. Но другой  раз  я,  может
быть, и не выдержу. Если бы Брайли помучил меня еще несколько минут, я  бы
с кретинской улыбкой предал вас и себя.
   Дэн криво усмехнулся и не мог удержаться, чтобы не ощупать себе голову.
Но под корнями волос череп был гладок, и он не мог найти ни бугорка.
   - Что же делать, что же делать? - заметался доктор  Цукки.  Пальцы  его
шевелились,  каждый  сам  по  себе.  -  Мы  же  все  пропадем!  Вы  и   не
представляете себе, какие здесь строгости. Боже мой,  боже  мой!  Зачем  я
только...
   - Перестаньте, доктор, -  ровным  голосом  сказал  Дэн.  Он  чувствовал
безмерную усталость, и странное спокойствие охватило его, как тогда  дома,
когда, выбросив труп Клеопатры в мусоропровод, он стоял перед зеркалом.  -
Я знаю только один выход: Брайли нужно убить.
   Цукки,  словно  подброшенный  пружиной,  подскочил  на  стуле,   нелепо
взмахнул обеими руками и крикнул:
   - Прекратите дурацкие шутки, Карсуэлл! Я запрещаю вам так шутить!
   - Я не шучу, - скучно сказал Дэн.
   Сигарета заплясала в пальцах Цукки, и он  никак  не  мог  усмирить  ее,
чтобы попасть ею в огонек зажигалки.
   - Я запрещаю вам говорить об этом!
   - Во-первых, плевать я хотел на ваши запрещения, - тихо сказал Дэн, - а
во-вторых, прекратите истерику. Если вы сейчас же не во