я на колени, чтобы взглянуть на отражающую солнечные  лучи
пыль под другим углом, и ему показалось, что он видит  круглую  впадину  с
крохотной ямочкой в центре. Недоумевая, Лармор принялся разгребать пыль  и
дюймах в трех ниже добрался до скальной породы.  В  ней  зияла  аккуратная
дыра, словно просверленная дрелью, диаметром дюйм. Он сунул туда  палец  и
тотчас его отдернул - сквозь изолирующую толщу перчатки он ощутил  сильный
жар. Камень тут был раскален почти докрасна.
     Лармор откинулся на пятки и растерянно вперил взгляд в черный кружок,
тщательно стараясь разгадать его тайну. Но тут всего шагах в трех от  него
подпрыгнул еще один  шар.  Порода  завибрировала,  и  он  сразу  же  нашел
устрашающую смертоносную разгадку.
     На Луне, где нет воздуха, в котором зависали бы отдельные ее частицы,
пыль взметывается плотным комом и тут же падает  с  такой  быстротой,  что
глазу трудно уловить это движение. А взметнуть такой комок кроме  человека
может только метеорит.
     Значит, он оставил надежно защищенный  луноход  и  (такой  уязвимый!)
разгуливал под метеоритным дождем - под градом пуль, выпущенных  миллиарды
незрячих лет  тому  назад.  Проклиная  свою  глупость  и  неопытность,  он
поднялся на ноги и плавными лунными прыжками понесся к луноходу.


     Старенький четырехмоторный самолет терпеливо полз по ночному небу над
северной оконечностью Гренландии. В его гулком цилиндрическом брюхе  Денис
Содермен зорко  следил  за  регистрирующими  приборами,  иногда  направляя
настройку,  чтобы  нечеловеческие  органы  чувств  воздушной   лаборатории
сохраняли максимум восприимчивости и  дальности  действия.  Он  работал  с
механической безупречностью человека,  который  сознает,  что  его  работа
важна, но убежден, что создан для более важных свершений.
     На некотором расстоянии от Содермена доктор Косгрув,  его  начальник,
сидя за импровизированным столом, пропускал сквозь пальцы  серые  бумажные
ленты, словно портной -  сантиметр.  В  клиническом  свете  люминесцентной
трубы его еще молодое лицо выглядело старым и усталым.
     - Для их обработки, Денис, нам компьютер не понадобится, - сказал он.
- Потоки заряженных частиц намного превышают норму. Ничего подобного я  не
видел  даже  в  периоды  самой  повышенной  солнечной   активности.   Пояс
Ван-Аллена  набухает  точно  губка,  а  учитывая  сообщения  о  колебаниях
солнечной константы, полученные сегодня из обсерватории МТИ, видимо...
     Денис Содермен перестал слушать. Он  давно  научился  отключаться  от
этого тягучего голоса, но на этот раз не просто  увильнул  от  воздействия
въедливой педантичности -  что-то  странное  творилось  с  самолетом.  Они
находились далеко от  центра  тяжести  машины,  и  Содермен  вдруг  ощутил
тошнотворную болтанку. Длилась она полсекунды, не дольше, но Содермен  был
неплохим летчиком-любителем, и его несколько смутила мысль, что  стотонный
самолет помахивает хвостом словно лосось, и  он  поставил  восприимчивость
собственных органов чувств на максимум, точно дело шло об его  электронных
подопечных.  Несколько  секунд  все  ограничивалось  обычными   ощущениями
полета, и вдруг... вновь мгновенный рывок с  поворотом,  от  которого  его
желудок тревожно сжался.
     - У них там что-то не так, - сказал он. - Мне не нравится, как  летит
этот драндулет.
     Косгрув оторвался от перфолент.
     - Я  ничего  не  чувствую.  -  В  его  голосе  сквозило  неодобрение:
Содермену не следовало отвлекаться от своих обязанностей.
     - Послушайте, доктор, здесь, в хвосте,  я  как  на  кончике  ветки  и
чувствую...
     Он умолк, потому что самолет резко  накренился,  завибрировал,  потом
выровнялся и окутался зловещей тишиной -  все  четыре  мотора  выключились
разом. Содермена вышвырнуло из кресла на приборы. Он кое-как  поднялся  на
ноги и прошмыгнул мимо доктора Косгрува. Пол под его ногами  уходил  вниз,
из чего следовало, что нос машины  заметно  наклонился.  В  дверях  кабины
управления он столкнулся с посеревшим вторым пилотом.
     - Идите в хвост и прижмитесь спиной к перегородке уборной! Мы идем на
посадку! - Он даже не пытался скрыть панику в своем голосе.
     - На посадку? - крикнул Содермен. - Но где? До  ближайшего  аэродрома
триста миль...
     - Это вы мне говорите?
     Даже в такую критическую минуту летчик ревниво встал на защиту своего
превосходства над простыми  смертными,  свирепея  от  того,  что  вынужден
обсуждать дела своего воздушного царства с посторонними.
     - Мы делаем все возможное, чтобы запустить моторы, но  капитан  Айзек
настроен не слишком оптимистично. Похоже, ему придется сажать нас на снег.
Так что идите в хвост!
     - Но ведь внизу темно! И посадить самолет невозможно...
     - Это уж наша проблема, мистер! - Второй пилот подтолкнул Содермена и
вернулся в кабину.
     Содермен последовал за спотыкающимся доктором  Косгрувом.  Во  рту  у
него пересохло.
     Они добрались  до  конического  хвостового  отсека  и  сели  на  пол,
привалившись спиной к холодному металлу перегородки. В таком отдалении  от
центра тяжести каждый маневр  пилота  ощущался,  как  колебание  огромного
маятника, и Содермен не сомневался, что роковая развязка  близка.  Теперь,
когда рев мотора  умолк,  было  слышно,  с  каким  угрожающим,  все  время
меняющимся  воем  фюзеляж  разрезает   воздух.   Злорадный   голос   неба,
заметившего, что силы врага иссякают.
     Содермен пытался смириться с мыслью, что еще несколько минут -  и  он
будет мертв. Ведь смягчить удар о землю не может никакое сочетание  удачи,
искусства пилота и прочности машины. При свете солнца или, хотя бы,  луны,
какая-то надежда сохранялась бы, но в черном мраке у такого стремительного
снижения мог быть только один финал.
     Он стиснул зубы и поклялся сохранить  хотя  бы  столько  достоинства,
сколько, казалось, сумел собрать  доктор  Косгрув,  однако  при  ударе  он
все-таки закричал. Голос его затерялся в грохоте  металла.  Потом  самолет
снова взлетел странным косым  рывком,  завершившимся  еще  одним  громовым
грохотом, к которому добавился стук и треск предметов, разметанных по всей
длине фюзеляжа. Кошмар это  длился  вечность,  во  время  которой  погасло
освещение. Но внезапно он кончился, и  Содермен  обнаружил,  что  все  еще
дышит - что против всякого вероятия каким-то чудом он жив!
     Несколько минут спустя он стоял у аварийного выхода и, задрав лицо  к
ночному небу, созерцал своего спасителя.
     Там от горизонта к горизонту изгибались полотнища красных  и  зеленых
огней,  одевая  снежный  ландшафт  фантастическим   театральным   блеском.
Северное сияние невиданной интенсивности!
     - Вот подтверждение того, что я говорил о перенасыщенности пояса  Ван
Аллена, - бесстрастно  констатировал  стоявший  рядом  доктор  Косгрув.  -
Потоки заряженных  солнечных  частиц  омывают  верхний  слой  атмосферы  и
увлекаются к магнитным  полюсам.  Этот  фейерверк,  которому  мы,  видимо,
обязаны жизнью, всего лишь одно из проявлений...
     Но Содермен уже не слушал, целиком отдаваясь наслаждению просто  быть
живым.


     Доктор  Фергес  Рафаэль  сидел  неподвижно  за  рулем  своей  машины,
уставившись  на  испещренный  масляными  пятнами  бетон  преподавательской
автостоянки.
     Он серьезно взвешивал, не поехать ли ему  дальше  -  прямо  в  океан,
чтобы в академических кругах о нем больше никогда не слышали. Было  время,
когда он вел свои исследования с  бурным  энтузиазмом,  который  не  могло
угасить даже сознание, что по самой природе вещей ему не  суждено  обрести
наград, поджидающих исследователей в других областях. Но годы взяли  вверх
- годы вне дворцов науки - и он очень устал.
     Как всегда прекратив ежедневную игру в  то,  что  он  все-таки  может
уехать от своей мании, Фергес Рафаэль вылез из машины. Под пасмурным небом
холодный ветер гнал шуршащие  листья  каштанов.  Рафаэль  поднял  воротник
пальто и зашагал к ничем не примечательному зданию университета. Начинался
очередной обычный день.
     Полчаса  спустя  он  завершил  приготовления  к   первому   утреннему
эксперименту. Добровольцем был Джо  Уошберн,  студент-негр,  показавший  в
предварительных испытаниях многообещающие результаты.
     Рафаэль поднес микрофон к губам.
     - Готовы, Джо?
     За  стеклом  звуконепроницаемой  кабинки  Уошберн  кивнул  и  помахал
Рафаэлю рукой. Рафаэль нажал кнопку и посмотрел на свою  ассистентку  Джин
Ард, сидевшую в такой же кабинке в противоположном углу  лаборатории.  Она
помахала ему с преувеличенной бодростью, и Рафаэль решил, что настроение у
нее тоже угнетенное. Он включил регистрирующее  устройство,  откинулся  на
спинку кресла, развернул сигару и приготовился  добросовестно  следить  за
экранами мониторов.
     Потом подумал - отнюдь не впервые: "Как  долго  будет  тянуться  этот
фарс? Сколько мне  еще  нужно  доказательств,  что  прямой  обмен  мыслями
невозможен?"
     Джин Ард набрала первый символ,  и  на  экране  его  монитора  возник
треугольник. За толстым стеклом кабинки ее лицо выглядело невозмутимым,  и
Рафаэлю  пришло  в  голову,   что   она,   наверное,   вовсе   не   всегда
сосредотачивается на проецировании, а просто думает о назначенном на вечер
свидании. Вскоре вспыхнул экран  Уошберна.  Треугольник.  Рафаэль  закурил
сигару и прикинул, скоро ли можно будет объявить перерыв и выпить кофе. На
экране Джин возник квадрат и на экране Уошберна тоже. Джин  снова  набрала
треугольник, Уошберн повторил. Круг и звезда - Уошберн  ответил  кругом  и
звездой. У Рафаэля забилось сердце, и он ощутил тот нервный азарт, который
превратил бы его в завзятого игрока, если бы он не предпочел сублимировать
свою  страсть  в  научных  исследованиях.  Теперь  он  уже  с  напряженным
вниманием следил, как Джин продолжает бессистемно набирать тот или иной из
пяти абстрактных символов, используемых  в  телепатических  экспериментах.
Восемь минут спустя она завершила серию из пятидесяти проецирований.
     Результат Джо Уошберна - пятьдесят попаданий.
     Рафаэль погасил сигару дрожащей рукой. Когда он  взял  микрофон,  его
пронизала ледяная дрожь, но он сумел придать своему  голосу  бесцветность,
чтобы не оказать на эксперимент ни малейшего эмоционального воздействия.
     - Для раскачки недурно. Джин и Джо. Сделаем еще серию. - Оба  кивнули
и, нажав на кнопку, он обратился уже к одной Джин: - На этот  раз  давайте
вместе абстрактные и ассоциативные символы.
     Сгорбившись над консолью, он впился в экраны мониторов с  напряжением
игрока в русскую рулетку. Добавление пяти конкретных  символов  -  дерева,
автомобиля, собаки, стула и человека -  увеличивало  выбор  вдвое,  снижая
вероятность случайных попаданий до ничтожно малой величины.
     В следующей серии Уошберн промахнулся только один раз из  пятидесяти,
а в дальнейших трех - ни  разу.  Рафаэль  решил  усложнить  задачу,  введя
факторы эмоций и осознанности.
     - Слушайте, оба! -  сказал  он  хрипло.  -  Не  знаю,  как  вы  этого
добились, но по всем сериям вы дали практически стопроцентный результат, и
не мне вам объяснять,  что  это  означает.  Ну,  так  продолжим,  пока  не
установим на сколько еще вас хватит.
     В следующей серии Уошберн промахнулся четыре раза, далее - два  раза,
а в последующих пяти не допустил ни одной  ошибки.  Только  когда  Рафаэль
выключил записывающее устройство. Джин с Уошберном не могли поверить,  что
Рафаэль вовсе не подделал результаты опытов с целью воздействия на них, но
что так было на самом деле. Когда же, наконец,  убедились,  то  посмотрели
друг на друга с опаской.
     - Мне кажется. Джин, - сказал  Рафаэль,  -  нам  сейчас  самое  время
выпить кофе. Все это необходимо осмыслить.
     Пока Джин варила кофе, Джо Уошберн бродил по  лаборатории,  ухмылялся
до ушей, поматывал головой и бил правым кулаком в  левую  ладонь.  Рафаэль
закурил было новую сигару, но тут же  погасил  ее,  чувствуя,  что  должен
немедленно поделиться с  кем-нибудь  тем,  что  произошло.  Он  подошел  к
телефону и уже протянул руку к трубке, когда раздался звонок.
     - Вас вызывает междугородняя, доктор Рафаэль, - сказала телефонистка.
- Профессор Моррисон из Кливленда.
     - Благодарю вас, - машинально произнес  Рафаэль,  ошеломленный  таким
совпадением. Ведь он  собирался  позвонить  именно  Моррисону,  ближайшему
своему другу из  горстки  людей,  которые  продолжали  упрямо  исследовать
область экстрасенсорного восприятия. Он  не  сомневался,  что  знает,  чем
вызван  этот  звонок,  и  возбужденный  голос  в  трубке  подтвердил   его
предположение.
     - Алло! Фергес? Слава Богу, я вас застал! Вы не за что  не  угадаете,
что у нас твориться.
     - Угадаю, - ответил Рафаэль.
     - Ну-ка, ну-ка!
     -  Вы  начали  получать  стопроцентные  попадания  в   телепатических
экспериментах.
     Он ясно расслышал, как Моррисон охнул от изумления.
     - Вот именно! Но как вы узнали?
     - Может быть, - мрачно ответил Рафаэль, - я и сам телепат.



                                    8

     Только к вечеру Джек Бретон справился с волнением, которое  пробудило
в нем случайно прочитанное четверостишие.
     Он расспрашивал о нем  Кэт  со  всей  настойчивостью,  на  какую  мог
рискнуть,  а  когда  узнал,  каким  образом  оно  появилось   на   листке,
притворился, будто очень интересуется автоматическим письмом.  Кэт  словно
была очень польщена и довольна  тем,  что  он  разделил  ее  увлечение,  и
подробно изложила все, что ей было известно о  медиумических  способностях
Мириам Палфри.
     Все больше и больше тревожась,  Бретон  просмотрел  сотни  листков  с
автоматическими записями и убедился, что до этого вечера ничего  подобного
из-под пера Мириам Палфри не выходило. И написала она эти строки всего  за
час-другой до его появления во Времени Б, что вряд ли могло быть случайным
совпадением.  Как  он  не   перегруппировывал   факты,   единственным   их
объяснением оставалась телепатия, а ему вовсе не  хотелось,  чтобы  кто-то
читал его мысли.
     На следующее  утро  его  догадка,  какой  бы  правдоподобной  она  ни
казалась,  подтвердилась  самым  неожиданным  образом.  С  его  появлением
отношения Кэт и Джона зримо ухудшились. Джон  замкнулся  еще  больше,  его
тон, когда он упоминал Кэт, словно  бы  мучительно  осмысляя  свою  жизнь,
обретал особую едкость. И как будто утверждая свое  право  на  независимое
существование в своей  вселенной,  он  непрерывно  расхаживал  по  дому  с
приемником под  мышкой,  включая  его  на  полную  мощь,  едва  начиналась
передача последних известий.
     Те, которые успевал услышать Джек Бретон, словно  бы  указывали,  что
происходят какие-то весьма неожиданные события, но  он  был  так  поглощен
своей личной судьбой, что не обращал внимания на аномалии, ставящие ученых
в тупик. И если бы он не начал пересматривать свои  планы,  учитывая,  что
Мириам Лалфри словно  бы  выхватила  что-то  прямо  из  его  сознания,  он
пропустил  бы  мимо  ушей  сообщение,  что  в   нескольких   университетах
телепатические эксперименты начали давать  потрясающие  результаты.  После
этого Мириам из необъяснимой угрозы была  низведена  до  уровня  множества
явлений, творящихся на заднем плане.
     А вот в отношениях со своим альтер эго Джек Бретон, как  ни  странно,
никакого ухудшения не обнаружил. Большой дом переполняло почти  физическое
напряжение, пока Кэт и Джон маневрировали в Ожидании, кто же из них первым
нарушит сковавшее их душевное  оцепенение.  Но  порой  Джек  оказывался  с
Джоном как  бы  в  тихой  заводи,  и  они  разговаривали  точно  близнецы,
встретившиеся после многолетней разлуки. С легким удивлением он обнаружил,
что их общее детство Джон помнит гораздо полнее и подробнее. Несколько раз
он принимался спорить с Джоном о подлинности  того  или  иного  случая,  и
вдруг в его мозгу словно открывался какой-то ящичек, и  калейдоскопические
обрывки воспоминаний убеждали его, что Джон прав.
     Джек предположил, что воспоминания  закрепляются,  если  их  вызывают
часто, а Джон Бретон в течение последних  девяти  лет  на  каком-то  этапе
начал жить в прошлом. Неполадки  жизни,  какой  она  стала,  толкнули  его
искать утешения в радостях былого.
     Как ни мало прожил Джек в их доме, он успел заметить интерес Джона  к
старым фильмам, настолько его поглощавший, что  он  то  и  дело  сравнивал
людей с прежними  звездами  экрана.  Мастерская  в  подвале  была  увешена
фотографиями автомобилей тридцатых годов  с  их  маленькими  вертикальными
ветровыми стеклами. ("Я бы с наслаждением прокатился на  таком  близоруком
старичке, - сказал Джон как-то. - Просто чувствуешь запах пыли, набившейся
в их широкие матерчатые сиденья!") А высвобождаясь из прошлого, он избегал
реальностей  человеческого  общения  в  настоящем,  с  головой   уходя   в
инженерные и коммерческие проблемы своей фирмы.
     Джек Бретон с радостью выслушивал все  сведения  о  ее  делах  -  ему
необходимо было располагать наиболее полной возможной  информацией,  когда
осуществится подмена. Кроме того это  давало  ему  возможность  установить
один факт, без чего его план был обречен на заведомую неудачу...
     - Гравиметрические съемки, естественно, стали невозможными, - заметил
после обеда Джон Бретон. - Утром Бюро стандартов так  и  объявило  -  сила
тяготения уменьшается. Она всегда флуктуировала, и я  побьюсь  об  заклад,
что мы просто переживаем нисходящую стадию необычно глубокого колебания, и
все же странно, что в радиопередачах этот вопрос затрагивается так мало. В
конце-то концов сила  тяготения  составляет  основу  основ.  Возможно,  на
что-то наложен запрет.
     - Не думаю, - рассеянно ответил Джек,  представляя,  как  Кэт  сейчас
наверху у себя в спальне приводит в порядок свое оперение.
     - Ну хотя бы гравиметры в  полной  исправности.  А  то  мы  с  Карлом
беспокоились. А у тебя он был? Карл Тафер?
     - Да. Фирма перешла к нему и  Хетти.  (Может  быть,  Кэт  расхаживает
голая в грешной полутьме за опущенными шторами.)
     - Да и выйди гравиметры из строя, это было бы не так уж страшно. Было
время, когда все мое оборудование исчерпывалось гравиметром, теодолитом да
парочкой армейских нивелиров, списанных, как устаревшие. До  того,  как  я
начал заключать контракты на бурение и вообще на обслуживание скважин.
     Джек неожиданно заинтересовался.
     -  А  новые  бессверловые  буры?  С  распылителем  вещества?  Вы  ими
пользуетесь?
     - У нас их три, - оживляясь, ответил Джон. - Мы  ими  пользуемся  для
бурения всех широких скважин. Карлу они, правда, не нравятся  так  как  не
дают кернов. Зато работают быстро и чисто. Можно пробить двухфутовую  дыру
в любой породе, а на поверхности подается одна микропыль.
     - Я  их  в  действии  никогда  не  видел,  -  сказал  Джек  с  хорошо
разыгранным огорчением. - Вблизи от города установки нет?
     - Ближайшая в двадцати милях к северу отсюда,  у  главного  шоссе  на
Силверстрим. - В голосе Джона было сомнение. - Только не вижу, как ты  мог
бы там побывать. Если нас увидят вдвоем, это вызовет разговоры.
     - Ну, с этим скоро все будет в порядке.
     - Да? - В тоне Джона Бретона появилось  подозрение,  и  Джек  спросил
себя, не догадывается ли он об уготованной ему судьбе.
     - Естественно, - быстро сказал Джек. - Должны же вы с  Кэт  придти  к
решению. Не понимаю, почему вы тянете. Почему не признаетесь, что  надоели
друг другу до смерти, и не положите этому конец?
     - Кэт тебе что-нибудь говорила?
     - Нет, - осторожно ответил  Джек,  не  желая  ускорять  кризис,  пока
полностью к нему не подготовится.
     - Что же... Как только она соберется  с  духом  сказать,  о  чем  она
думает, я ее тут же выслушаю.  -  По  квадратному  лицу  Джона  скользнуло
выражение мальчишеской воинственности, и Джек понял, что инстинкт  его  не
обманул: ни один мужчина не отказался бы добровольно от такого приза,  как
К