днем  он  действительно
видел Кэт. Неужели, холодно спросил себя Бретон, его одинокое,  измученное
виной создание отвергло все законы природы и вернулось назад сквозь время?
Предположим, извечное человеческое желание сделать невозможное - вернуться
в прошлое и исправить ошибки, было психической силой, скрытой за всеми его
переходами? Это объяснило бы, почему воссоздаваемые сцены всегда совпадали
с критическими моментами, когда ход  его  жизни  катастрофически  менялся.
Неужели он - потерпевший неудачу путешественник во времени, прикованный  к
настоящему неопровержимой реальностью своего плотского тела,  но  каким-то
образом  высвобождающий  нематериальный  аспект  своей   личности,   чтобы
оглянуться на прошлое и бить кулаками по его невидимым стенам?  Если  так,
то - Боже, избави! - он обречен вновь и вновь переживать ужасную последнюю
сцену с Кэт до конца своих дней. И три вяза замаячили...
     "Надо уйти отсюда! - подумал Бретон. -  Найти  шумный  ресторанчик  с
проигрывателем, клетчатыми скатертями, пошлейшими огромными помидорами  из
пластмассы на столиках, с нормальными людьми, спорящими о  том,  о  сем  с
другими нормальными людьми".
     Он погасил свет во всем доме, переоделся и уже открыл входную  дверь,
когда в ворота свернул видавший  виды  "седан"  и  забарахтался  в  снегу.
Распахнулась правая дверца, из нее выбралась Хетти Колдер,  с  откровенным
отвращением оглядела снег и в отместку выстрелила в него колбаской пепла.
     - Решили пройтись? Мы с Гарри заскочили проверить,  не  требуется  ли
вам что-нибудь.
     - Требуется! - Бретон даже удивился радости, какую ему  доставил  вид
ее плотной облаченной в твид фигуры. - Приглашаю вас  пообедать  со  мной.
Ваше общество доставит мне большое удовольствие.
     Он залез на заднее сиденье и обменяются коротким приветствием с Гарри
Колдером, лысеющим библиофилом лет пятидесяти. Хаос  хозяйственных  сумок,
шарфов и журналов на широком сидении вокруг ободрил его, он  почувствовал,
что вернулся в  нормальный,  ничем  не  осложненный  мир.  Он  внимательно
всматривался в скользящие  за  стеклом  рождественские  витрины,  подмечая
каждую мелочь, не оставляя места для мыслей о Кэт.
     - Как вы, Джек? - Хетти оглянулась на  крохотное  уютное  королевство
Бретона. - А то, когда я вас отвозила днем, вы не очень хорошо выглядели.
     - Ну, тогда я и чувствовал  себя  не  очень  хорошо,  но  теперь  все
прошло.
     - Но что с вами было? - не отступала Хетти.
     Бретон поколебался и решил испробовать правду.
     - Откровенно говоря, что-то со зрением. Словно  правый  глаз  окутали
цветные огни.
     Неожиданно к нему  обернулся  Гарри  Колдер  и  сочувственно  поцокал
языком.
     - Радужные зигзаги, э? Так, значит, и вы такой?
     - Какой - такой? О чем вы говорите, Гарри?
     - У меня тоже так бывает, а потом начинается боль,  -  ответил  Гарри
Колдер. - Это обычный предварительный симптом мигрени.
     - Мигрени? - У Бретона точно что-то всколыхнулось в подсознании. Но у
меня голова никогда не болит.
     - Да? В таком случае, считайте себя одним  из  немногих  счастливцев.
То, что я переношу  после  того,  как  эти  прелестные  огоньки  перестают
перемигиваться, описать невозможно. Вы просто не поверите.
     - Я не знал, что  между  такими  расстройствами  зрения  и  мигренями
существует связь, - заметил Бретон. - Видимо,  вы  правы,  и  мне  следует
считать себя редким счастливцем.
     Его голос даже ему самому не показался убедительным
     Вера  Бретона  в  возможность  путешествий   во   времени   рождалась
болезненно, на протяжении многих месяцев.
     Он  приступил  к  работе,  но  обнаружил,  что  неспособен  принимать
разумные решения даже по самым простым  административным  решениям,  а  уж
технические  проблемы  оставались  и  вовсе  непреодолимыми.   С   помощью
состоявших в штате трех инженеров, Хетти поддерживала  деятельность  фирмы
на более или менее нормальном уровне. Первое время Бретон сидел  за  своим
столом, бессмысленно уставившись на схемы и чертежи, не в силах думать  ни
о чем, кроме Кэт и роли, которую он сыграл  в  ее  смерти.  Были  моменты,
когда он тщится писать стихи,  чтобы  выкристаллизовать,  а,  может  быть,
сделать отвлеченными чувства, обуревавшие его из-за Кэт.
     Глубокие снега зимней Монтаны  погребли  мир  в  белом  безмолвии,  и
Бретон следил, как оно смыкается над рядами автомобилей на стоянке под его
окном. Безмолвие словно вторгалось в его собственное тело,  и  он  начинал
слышать его  слепую  деятельность  -  непрерывное  перемещение  жидкостей,
попеременное вторжение воздуха, вкрадчивый радиальный дождь холестерина  в
артериях...
     И с промежутками в шесть-семь дней он совершал переходы  -  всегда  к
этой последней сцене с Кэт. Иногда вязы бывали так прозрачны, будто  вовсе
не существовали, а иногда они стояли черные, реальные, и у него  возникало
впечатление, что он сумел  бы  различить  две  фигуры,  двигающиеся  у  их
стволов, если бы не свет витрин и автомобильных фар.
     Его восприятие все обострялось, и  он  уже  яснее  различал  явления,
предшествующие  переходу.  Сначала   -   постепенное   повышение   нервной
активности,  вызывавшее  впечатление,  будто  он  избавился  от  отчаяния,
поскольку подъем  этот  завершался  пьянящей  радостью  бытия.  И  тут  же
возникали  нарушения  зрения  -  мерцающая  точка  перед  правым   глазом,
постепенно  перекрывающая  все  вокруг.  Едва   мерцание   исчезало,   как
реальность смещалась, и он оказывался в прошлом.
     Бретон очень удивился, узнав, что другие тоже  испытывают  зрительные
аберрации, так как в детстве он рассказывал  о  них  своим  приятелям,  но
встречал только  недоуменный  взгляд.  Даже  родители  выслушивали  его  с
притворным интересом в твердом убеждении, что все сводится к яркому свету,
запечатлевшемуся на сетчатке. Он научился молчать о переходах и обо  всем,
с ними связанном, и с годами у него  сложилось  убеждение,  что  он,  Джон
Бретон, уникален, что только с ним бывает подобное. Случайный  разговор  с
Гарри  Колдером  все  это  изменил,  и  вызванный  им   интерес   оказался
единственной подлинной зацепкой в унылом и горьком настоящем.
     Бретон начал по вечерам засиживаться в библиотеке, сознавая, что ищет
воплощения идее, подсказанной его фантазиями об убийце Кэт  и  лихорадочно
бьющейся у него в  мозгу.  Он  прочитал  специализированную  литературу  о
мигренях,  очень  скудную,  потом  взялся  за  более   общие   медицинские
исследования, за  биографии  знаменитостей,  страдавших  мигренями,  и  за
многое другое, что, как подсказывал инстинкт, могло навести его на  верный
путь. Прежде Бретон никогда не думал о мигренях, не связывал их  с  собой.
Ему смутно казалось, что они  -  недавнее  порождение  стрессов,  присущих
цивилизации. Из книг он узнал, что они  были  широко  известны  и  древним
культурам,  в  частности,  древнегреческой.  Античные  греки  пользовались
термином "гемикрания"  -  полуголовная  боль.  В  подавляющем  большинстве
случаев за зрительными расстройствами следовала сильнейшая  боль  в  одной
половине  головы,  приводившая  к  рвоте.  У  некоторых,  на  их  счастье,
отсутствовал  один  из  этих  двух  симптомов,  а  в   редчайших   случаях
отсутствовали оба. Такое состояние называлось "гемикрания сине  долоре"  -
гемикрания без мук.
     Бретона  особенно  поражала  точность,  с   какой   его   собственные
зрительные  ощущения  описывались  другими  людьми   в   другие   времена.
Медицинские термины были разными - тейкопсия, мерцающие помрачения зрения,
но ему особенно понравилось "крепостные фигуры" как наиболее выразительное
определение. Термин этот первым употребил Джон Фотерджилл, врач, живший  в
XVIII веке, который написал: "...особое мерцание в глазах, предметы быстро
меняют  видимое  изображение  и  обведены  радужными  зубцами,  по   форме
напоминающими крепостные стены".
     Фотерджилл указал и на причину: слишком большое количество  сухариков
с маслом  за  завтраком.  Объяснение  это  Бретон  счел  лишь  чуть  более
неудовлетворительным по  сравнению  с  новейшими  теориями,  неопределенно
трактовавшими о  временных  раздражениях  зрительных  центров.  Как-то  на
исходе сумрачного дня он сидел в зале старинного  здания,  словно  на  дне
каменного колодца,  и  перелистывал  мало  известный  медицинский  журнал.
Внезапно он оледенел, увидев очень точные рисунки - не крепостных фигур, с
которыми не справился бы ни  один  художник,  но  черной  звезды,  которая
иногда появлялась вместо них.
     Один рисунок принадлежал  Блезу  Паскалю,  французскому  философу,  а
другой был набросан в XII веке аббатисой Хильдегардой в Бингене.  Аббатиса
написала:
     "Я узрела великую звезду, дивную и  красивую,  рассыпающую  множество
искр, с коими она следовала к югу... и внезапно все они  были  уничтожены,
обращены в черные уголья и сброшены в  бездну,  так  что  более  я  их  не
видела".
     Бретон поспешно перевернул страницу, но,  как  и  в  других  подобных
описаниях, никакого упоминания о последовавшем затем видении  прошлого  он
не нашел. Видимо, в этом отношении он и правда был уникален.


     Год спустя Бретон аккуратно записал в тетради:
     "Теперь я  все  больше  склоняюсь  к  выводу,  что  люди,  страдающие
мигренями  -  это  не  удавшиеся  путешественники   во   времени.   Силой,
обеспечивающей  темпоральную  мотивацию,  является  желание  вернуться   в
прошлое, возможно, в надежде вновь пережить периоды  особого  счастья,  но
скорее,  чтобы  исправить  ошибки,  которые,  как   показало   дальнейшее,
неблагоприятно воздействовали на ход событий.
     До смерти Кэт я представлял собой случайный пример человека,  который
почти мог вернуться в прошлое, но не благодаря особой мотивации,  а  из-за
пониженной сопротивляемости, какого-то врожденного порока нервной системы.
(Расстройства зрения могут  вызываться  некоторым  темпоральным  смещением
сетчатки, которая ведь тесно связана с мозгом и потому является  сенсорным
органом, соучаствующим в деятельности центральной нервной системы).
     После  смерти  Кэт  мой  ретроактивный  потенциал  достиг   аномально
высокого уровня, что привело к учащению  переходов.  Не  касаясь  проблемы
философского истолкования, которое согласовывалось бы с  законами  физики,
надо  сосредоточиться  на  вопросе,  как  претворить  теорию  в  практику.
Эрготамины, мочегонные и  прочие  препараты,  используемые  для  смягчения
гемикрании, явно совсем не то, что мне требуется..."


     И через пять лет:
     "Сегодня получил ежемесячный чек от Хетти. Сумма больше обычной,  так
что я смогу уплатить по счетам компании "Клермонт сайентифик". Это большое
облегчение, так как я не хочу пока лишаться у них кредита. Правда, у  меня
остается в резерве дом, причем его стоимость заметно  возросла.  (Отличная
была  мысль  передать  управление  моей  фирмой  Хетти  и  Таферу,  новому
сотруднику. Единственно, что меня тревожит, так это навязчивое подозрение,
что она добавляет к моему чеку собственные деньги.)
     Нынче знаменательный день. От предварительных исследований я перехожу
к экспериментальной стадии. Я мог бы достичь  ее  и  раньше,  если  бы  не
сбивался на ложные пути. Все  они  были  подсказаны  доктором  Гарнетом  в
клинике, специализирующейся по мигреням, и я рад, что  моя  связь  с  этим
учреждением подходит к  концу.  Продромальные  симптомы  и  кровоснабжение
мозга, реакции на различные препараты,  аминокислотный  обмен  -  сплошные
тупики. (То есть для моей работы. Не хочу быть несправедливым к Гарнету.)
     Подумать только: своим  успехом  я  обязан  тому,  что  натер  ладонь
отверткой со скверной ручкой!
     Не  знаю,  что  толкнуло  меня  использовать  жидкость  из  огромного
волдыря, вздувшегося на правой  ладони,  но,  видимо,  причиной  были  мои
размышления о том, нельзя ли использовать гемикральную боль  для  усиления
хрономотивных импульсов.  Работа  в  клинике  подтвердила,  что  во  время
припадков мигрени у людей, на свое несчастье страдающих "гемикранией  сине
долоре",  в  головных  артериях  возникает  особое  вещество,   называемое
"кинин".
     Серозная жидкость волдыря  сама  по  себе  боли  не  вызывает,  но  я
установил, что по извлечении и после  соприкосновения  со  стеклом  в  ней
появляется кинин, который  -  если  вернуть  жидкость  в  волдырь  -  боль
вызывает, и довольно-таки сильную. Вводя себе кинин при  начале  тейкопсии
перед последними тремя переходами,  я  вызвал  настоящую  гемикранию  и  -
впервые! - я услышал шум этих вязов на ветру!
     Данный этап моей работы завершен, и теперь передо мной стоит проблема
темпорального перемещения значительной физической массы -  иными  словами,
моего тела.
     Для этого потребуется многократное усиление нервных импульсов, и меня
мучает предчувствие, что придется отыскивать лазейку в правилах Кирхгофа.
     Но моя уверенность непоколебима. Однако мне  необходимо  успокоиться,
не  то  я  ускорю  новый  переход.  Волнение  -   общепризнанный   фактор,
способствующий  гемикрании.  Где-то  у  меня  хранится  выписка  из   речи
французского патриота доктора Эдуарда Ливейна который в 1873 году  сказал:
"Нам всем известно, что далеко не всякий может позволить себе удовольствие
содействовать театральным представлениям,  ежедневно  превозносящим  славу
Франции в грохоте и дыме..."


     И еще через три года:
     "Обойти правила Кирхгофа оказалось проще, чем я ожидал,  -  четвертое
измерение открывает множество возможностей  -  но  я  неверно  представлял
предстоящие расходы. Продажа дома и мебели принесла  лишь  ничтожную  долю
требовавшейся суммы.  К  счастью,  мне  удалось  убедить  Хетти  и  Тафера
аннулировать наше восьмилетнее соглашение и просто  выкупить  фирму.  Они,
особенно Хетти, обеспокоена моим состоянием,  но,  по-моему,  мне  удалось
убедить их, что я совершенно  здоров  и  психически,  и  физически.  Хетти
заметно постарела и слишком много курит.
     Кэт, милая моя, последний раз  я  говорю  с  тобой  посредством  этой
тетради. Недалеко время, когда мы будем вместе перелистывать ее  страницы.
Так до того дня, любовь моя, до того дня..."


     Бретон дождался сумерек и только тогда отправился в парк. Он  оставил
теперь  уже  дряхлый  "бьюик"  в  нескольких  сотнях  шагов  от  входа   с
Пятидесятой авеню и  потратил  несколько  минут  на  проверку  снаряжения.
Сначала шляпа. Она лежала на заднем сиденье - обычная, уже не новая шляпа,
только из-под ее полей порой пробивались оранжевые отблески. Он  взял  ее,
аккуратно надел на голову и занялся соединением проводков, выведенных  под
ленту, с проводками, торчавшими из воротничка рубашки. Покончив с этим, он
поднял воротник дождевика  и  для  проверки  пошевелил  руками  и  ногами.
Проводки, скрепленные с кожей, натягивали ее довольно болезненно,  но  его
движений это не стесняло.
     Затем Бретон взял ружье. Собирая личные вещи после продажи  дома,  он
случайно обнаружил это ружье в шкафу  в  подвале,  покрытое  густой  белой
пылью, и забрал с собой в квартиру, которую снял в восточном  районе.  При
осмотре выяснилось, что затвор заело - очевидно,  в  результате  какого-то
забытого происшествия - и он отдал его починить  в  оружейную  мастерскую.
Изящные очертания ружья портил массивный инфракрасный прицел,  который  он
добавил,  учитывая  ночное  время.  Бретон  вставил  в  обойму  прохладные
латунные цилиндрики, которые вынимал из  кармана,  вложил  ее  в  ружье  и
передернул затвор. Возможно,  в  его  распоряжении  будет  не  более  двух
секунд, чтобы обнаружить цель, прицелиться и выстрелить - ни единого  мига
из этого скудного запаса времени нельзя было потратить зря.
     Он несколько минут тихо сидел в машине, дожидаясь, пока вокруг никого
не будет. Со времени последнего  перехода  миновала  почти  неделя,  и  он
чувствовал, что выбрал верный момент. Сердце билось от волнения - один  из
факторов, вызывающих гемикранию. Электрическая активность его  мозга  была
выше нормальной и  рождала  напряженное  ожидание.  Почти  галлюцинаторное
изменение в восприятии, знакомое всем, кто страдает мигренями, как  первый
симптом очередного припадка,  одевало  самые  обыденные  предметы  ореолом
неожиданности -  печалью,  скрытой  угрозой,  пьянящим  очарованием.  Едва
последний прохожий скрылся из вида, Бретон вышел из машины, взял  ружье  и
спрятал его под дождевиком, держа приклад сквозь прорезь  кармана.  Ночной
ветер набрасывался на него с разных  направлений,  шарил  по  нему,  точно
пальцы слепца, пока он шагал неуклюже и осторожно - мешало ружье.
     Когда он подходил к воротам парка, начались первые нарушения  зрения.
Перед правым глазом замерцал свет и начал  расплываться  сложным  радужным
пятном. Бретону почудилась стайка водомерок, натыкающихся друг  на  друга,
дробящих солнечный свет глянцевыми бронзовыми  спинками.  Он  обрадовался,
что это не заходящая черная звезда - крепостным  фигурам  на  формирование
требовалось больше времени.
     Бретон вошел в парк и направился к его центру по должке, по которой с
металлическим шуршанием катились сухие  листья.  На  скамейках,  там,  где
горели фонари, сидели влюбленные парочки, но он быстро пересек  лужайку  и
через секунду-другую был проглочен глухим мраком. Он  вынул  ружье  из-под
дождевика и приложил приклад к  плечу,  чтобы  проверить  прицел,  но  его
правый глаз был ослеплен вращением цветных фигур, и  он  вспомнил,  что  у
него есть  только  один  выход:  положиться  на  заранее  отрепетированную
систему действий. Когда он нашел три  вяза,  слепящий  свет  почти  достиг
максимума.
     Он приблизился к треугольной купе на тридцать ярдов,  просунул  левую
руку под широкий ремень  ружья  и  упал  на  одно  колено  в  классической
снайперской позе.  Сырая  земля  охватила  его  ногу  овалом  холода.  "Я,
конечно, сошел с ума", - подумал он, но его губы снова и  снова  повторяли
ее имя. Кэт! Кэт! Он дернул шляпу, и под ней послышалось тихое жужжание  -
прибинтованные к его телу мощные аккумуляторы начали подавать  энергию.  В
тот же момент автоматический шприц впрыснул кинин в  выбритый  кружок  над
правым виском. Словно ледяное жало пронзило  кожу,  и  облако  мучительной
боли начало разливаться по его голове  вместе  с  поступающим  в  височную
артерию кинином. Бретон машинально отметил, что вокруг никого не  было,  и
он  напрасно  потратил  столько   усилий,   чтобы   закамуфлировать   свои
приспособления... И тут завеса радужных геометрических фигур начала  резко
стягиваться. Пора!


     Они неуверенно шла в темноте, ее светло-голубое платье и  серебристая
накидка, казалось, фосфоресцировали. Из-под мохнатой арки  вязов  появился
силуэт, тоскливо клекоча, точно отвратительная хищная птица. Вскинув руки,
он надвинулся на Кэт, и  у  нее  вырвался  стон  ужаса.  Бретон  совместил
перекрестье нитей с черной фигурой, но палец на  спусковом  крючке  замер.
Слишком тесно сомкнулись  два  силуэта.  Он  чуть  приподнял  левую  руку,
перекрестье ни миг совместилось с  головой,  и  палец  инстинктивно  нажал
крючок. Приклад ударил Бретона в плечо, а  черная  голова  перестала  быть
головой...


     Бретон долго лежал, уткнув лицо в микрокосм дерна. Ружейный ствол под
его левой рукой нагрелся от единственного выстрела, потом остыл, но он все
еще был не  в  силах  пошевелиться.  Его  охватило  такое  утомление,  что
требовалось нечеловеческое усилие даже для того, чтобы додумать  мысль  до
конца. "Сколько  времени  я  лежу  здесь?"  -  спрашивал  он  себя.  Вдруг
кто-нибудь пройдет мимо и увидит, что он валяется тут?
     Грызущий страх стал ураганным, но  его  тело  по-прежнему  оставалось
телом мертвеца.
     Сознание тоже претерпело  изменение.  Давящая  тяжесть  исчезла,  все
потенциалы  разрядились  в  фантастическом  мозговом   оргазме   перехода.
_В_е_л_и_к_о_г_о _п_е_р_е_х_о_д_а_