Неважно,  как  это  назвать,-  сказал  Тернбулл,-  если  ты  этому  не
поддаешься.
   Кусты расступились, и, перед друзьями встал главный врач клиники. На  сей
раз в его глазах не было и  тени  усмешки,  они  горели  чистой  ненавистью,
которая гнездится не в сердце. И в голосе его было не больше иронии,  чем  в
железной дубинке.
   - Через три минуты быть в больнице,- с сокрушительной четкостью  произнес
он.- Всех, кто останется в саду, расстреляем из окон. Выходить  запрещается.
Много разговоров.
   Макиэн легко и даже радостно вздохнул.
   - Значит, я прав,- сказал он и послушно пошел к дому.
   Тернбулл боролся  минуту-другую  со  страстным  желанием  -  ударить  как
следует главного врача, потом смирился. Им обоим казалось,  что  чем  меньше
они будут делать, тем скорее придет счастливый конец.


   Глава XX

   В ОНЫЙ ДЕНЬ

   Подходя к зданию больницы, наши герои увидели, что  главный  врач  сказал
правду: из  каждого  окна  торчали  какие-то  блестящие  стальные  цилиндры,
холодные чудеса современной техники. Свое действие  они  уже  оказали  -  не
только Макиэн и Тернбулл, но и все обитатели сумасшедшего дома, и все врачи,
и все санитары шли из сада в больницу. Когда же они все вошли в огромный зал
и железные двери закрылись за ними, Тернбулл чуть не упал, ибо в  нескольких
футах стояла девушка с острова - Мадлен Дюран.
   Она прямо смотрела на него, тихо улыбаясь, и улыбка эта освещала мрачную,
нелепую сцену, словно честный и радостный очаг. Как и прежде,  она  откинула
голову, а в мягкости ее взора было даже что-то сонное. Ее он увидел первой и
несколько  мгновений  видел  ее  одну;  но  потом   заметил   другие   лица.
Золотобородый  толстовец  беседовал  с  лавочником,  которого  они  когда-то
связали. Подвыпивший херфортширский крестьянин беседовал сам с собой.  Кроме
судьи Вэйна, здесь был его секретарь; кроме мисс Дрейк -  ее  шофер.  Однако
сильнее всего удивило Тернбулла  вот  что:  он  шагнул  было  к  Мадлен,  но
смущенно остановился, ибо увидел над ее  плечом  еще  одно  широкое  лицо  с
седыми баками. Тернбулл вспомнил Дюрана; вспомнил его скучное,  несокрушимое
здравомыслие, его приверженность к общим  местам,  и  поистине  крикнул  про
себя: "Ну, если _он_ здесь, на воле нет никого!" Потом он снова  двинулся  к
Мадлен, все так же улыбающейся ему. Макиэн уже подошел к  Беатрис  уверенно,
как наделенный неотторжимым правом.
   Тогда и раздался жестокий, леденящий кровь голос.  Глава  больницы  стоял
посредине зала, оглядывая его, как оглядывает художник только что оконченную
картину. Он был красив, но лишь сейчас стало  ясно,  чем  отвратительно  его
лицо: брови были так изогнуты, а подбородок так длинен, что казалось,  будто
оно освещено снизу, как у актера.
   - Итак, все в сборе,- начал он, но тут перед ним появился  мсье  Дюран  и
заговорил тем самым тоном, каким говорит с метрдотелем француз-буржуа: очень
быстро, но совершенно четко, и без каких бы то ни было эмоций. Сама  живость
его речи порождалась не гневной страстью, а разумом. Вот что он сказал:
   - Я привык пить за обедом полбутылки вина, а мне его не  дают!  Моя  дочь
должна быть со мной, а нас разлучают. Я ни  разу  не  ел  здесь  мяса,  хотя
сейчас не пост. Теперь мне запретили гулять, а в мои годы без этого  нельзя.
Только не говорите,  что  все  это  законно.  Закон  стоит  на  общественном
договоре. Если гражданин лишен удобств,  которыми  пользуются  даже  дикари,
этот договор можно считать расторгнутым.
   - Перестаньте болтать, мсье,-  сказал  доктор  Хаттон;  главный  же  врач
молчал.- Мы подчиняемся закону, что  и  вам  советую.  Кстати,  тут  повсюду
пулеметы.
   -  Прекрасные  пулеметы,-  признал  Дюран.-   Должно   быть,   смазываете
керосином. Так я говорю, если нет самого необходимого, договор  аннулирован.
Казалось бы, ясно.
   - Ну, знаете! -воскликнул доктор Хаттон.
   Дюран слегка поклонился и куда-то исчез.
   - Итак, все в сборе,- брезгливо  повторил  главный  врач.-  Должно  быть,
многим интересно, почему они здесь. Сейчас объясню, все объясню. К  кому  же
обращаться? А, вот, к мистеру Тернбуллу! У него научный склад ума.
   Тернбулл налился кровью, главный врач откашлялся.
   - Мистер Тернбулл прекрасно знает, как доказала  наука,  что  никогда  не
было так называемой крестной смерти. Подобных  суеверий  много,  и  все  они
похожи. Мы успешно опровергли так называемые чудеса.  Однако  в  наше  время
возникло новое суеверие - распространился нелепый слух о шотландце,  который
хотел сразиться за честь так называемой Девы. Мы разъяснили, что этого  быть
не может, но люди невежественны и падки на романтику. Этого шотландца и  еще
одного, его противника, стали считать чуть ли не  героями.  Мы  приняли  все
меры. Тех, кто заключал пари о мифической дуэли, мы арестовали  за  азартные
игры. Тех, кто пил за здоровье мифических лиц, мы  арестовали  за  пьянство.
Однако народ не унимался, и мы прибегли к проверенному методу.  Мы  доказали
научно, что история эта - выдумка. Никто никого не вызывал на дуэль. Никогда
не было человека по фамилии Макиэн. Все это миф в  мелодраматическом  вкусе.
Создали же его несколько человек с неустойчивой психикой. Так, некий Гордон,
владелец антикварной лавки, страдает викуломанией -  навязчивой  идеей,  что
его связали.
   - Одна несчастная женщина,- голос его  стал  ласковым,-  верит,  что  она
ехала с  мифическим  шотландцем  в  машине:  типичный  случай,  связанный  с
иллюзией быстрого движения. Другая, не менее несчастная женщина,  страдающая
манией  величия,  возомнила  себя  причиной  дуэли.  Мы  собрали  всех,  кто
вообразил, что видел что-либо, связанное с этим мифом, и доказали,  что  они
невменяемы. Поэтому вы все здесь.
   Оглядев снова сцену с жесткой улыбкой, профессор Л. удалился, оставив  во
главе санитаров Хаттона и Квейла.
   - Надеюсь, больше у нас  затруднений  не  будет,-  сказал  доктор  Квейл,
обращаясь к Тернбуллу, который тяжело опирался на стол.
   Не поднимая глаз, Тернбулл поднял стул и швырнул  его  во  врача.  Макиэн
схватил отлетевшую ножку  и  кинулся  на  его  коллегу.  Двадцать  санитаров
бросились к ним; Макиэн отбился от трех, Тернбулл - от одного,  когда  сзади
раздался крик.
   Коридоры, ведущие в зал, были полны голубого дыма.
   Через секунду наполнился дымом и зал, а в  нем  замелькали  пчелами  алые
искры.
   - Пожар! - крикнул Квейл,- Что такое? Как это могло случиться?
   Глаза у Тернбулла засветились.
   - Почему началась Французская революция? - спросил он.
   - Не знаю! - крикнул медик.
   - Тогда  я  скажу  вам,-  сказал  Тернбулл.-  Она  началась  потому,  что
некоторые люди думали, будто французский лавочник так солиден, как кажется.
   Он еще говорил, когда мсье Дюран  вернулся  в  зал,  вытирая  запачканные
керосином руки.
   - Теперь  доктора  уйдут!  -  закричал  Макиэн.-  И  санитары  уйдут,  мы
останемся одни.
   - Откуда вы знаете, что мы уйдем? - спросил Хаттон.
   - Вы не верите ни во что,- ответил Макиэн.- Значит, боитесь смерти.
   - А вы идете на самоубийство,- хмыкнул медик.- Нормально ли это?
   - Мы идем на месть,- спокойно ответил Тернбулл.- Она нормальна.
   Пока они беседовали так, все санитары и служители в полной панике  бежали
по саду. Но ни один из больных не шелохнулся.
   - Мы не хотим умирать,- сказал Тернбулл,-  но  вас  мы  ненавидим  больше
смерти. Это - удачный мятеж.
   Над их головами уже образовался просвет, и в него было видно, что в  небе
висит какая-то блестящая  штука.  В  дыре  появилось  лицо  главного  врача.
"Квейл, Хаттон! - сказал -он.- Полетите  со  мной".  И  они,  как  автоматы,
поднялись по спущенной им лесенке.
   Но существо с длинным подбородком сказало напоследок:
   - Кстати, какой я рассеянный! Вечно что-нибудь забуду. Этого  человека  я
как-то забыл на кресте св. Павла, а теперь вот  -  в  палате,  а  там  самый
пожар. Весьма неприятно... для него.
   Макиэн кинулся в полный дыма коридор.  Тернбулл  посмотрел  на  Мадлен  и
побежал за ним.
   Пробившись чудом сквозь горящие деревья, они добежали до знакомых  палат.
Однако разглядеть, где старец, мешал не мрак, а  ослепительный  свет:  пламя
стояло стеной, как золотая  пшеница.  Шум  был  такой,  как  на  многолюдном
митинге, но Макиэн расслышал сквозь него какие-то звуки и  кинулся  в  самое
пламя. Тернбулл схватил его за локоть.
   - Пустите! - воскликнул Эван.- Он жив, он зовет на помощь. Или кричит  от
боли.
   - Разве это крик? - сказал Тернбулл.- Он поет.
   Деревья упали, и голос стал слышнее. Старец пел, словно птица.
   - Да...- горестно сказал Тернбулл.- Хорошо быть слабоумным.- И крикнул: -
Вы можете выйти? Вы не отрезаны?
   - Господи! - сказал Макиэн.- Теперь он смеется.
   - Выходите, дурак вы этакий! - крикнул Тернбулл.- Спасайтесь!
   - Нет! - воскликнул Эван.- Не так.- И он закричал  очень  громко:  "Отец,
спаси нас!"
   Огонь поднялся высоко,  словно  деревья  дьявольского  сада  или  золотые
драконы, пытающиеся вырваться. Точнее сказать, что огонь был подобен сатане.
   - Отец,- снова крикнул Макиэн,- спаси нас всех! Огненный лес покачнулся и
распался надвое, словно поле пшеницы, по которому идет человек. Дым  уже  не
вздымался к небу, а стлался по земле, как побежденное знамя.  Когда  затихли
отзвуки Макиэнова крика, огонь лежал двумя мирными холмами,  а  между  ними,
как по долине, шел маленький старец и пел, словно гулял в весеннем лесу.
   Когда Джеймс Тернбулл увидел это, он протянул руку и, сам того  не  зная,
оперся о сильное плечо Мадлен. Заколебавшись на мгновение, он  положил  руку
на плечо Эвана.  Глаза  его  были  сейчас  сияющими  и  прекрасными.  Многие
скептики ругали его потом в журналах и газетах за то, что он предал  стоящий
на фактах материализм. До сих пор он и сам верил, что материализм  стоит  на
фактах,  но,  в  отличие  от  своих  критиков,  предпочитал  факты  -   даже
материализму.
   Старец шел и  пел.  Эван  упал  на  колени,  и  через  мгновенье  за  ним
опустилась Беатрис. Когда на колени упала Мадлен, за ней опустился Тернбулл.
Старец прошел мимо них, меж огненных холмов. На лицо его никто не глядел.
   Когда он прошел, они подняли головы. Высоко над  ними  сверкнул  самолет,
освещенный снизу. Вдруг от него отделились две черные точки и полетели вниз.
Кто-то крикнул, все отвернулись, ибо то были мертвые тела Хаттона и Квейла.
   - О Господи! - крикнула Беатрис,- Они погибли! Эван обнял ее и сказал ей:
   - Они спаслись. Он не забрал с собой ни единой души. Огонь  угасал,  и  в
пепле сверкали две тонкие линии - две шпаги, упавшие крестом.