шему у  стен
врагу о секретном оружии!
     Но почему же он тогда вернулся?  Может, там не нашлось никого, с кем он
мог бы поговорить? Может,  он не имел права раскрыть себя  или его просто не
поняли? Но, может быть, он действительно хотел помочь вам, выиграть время, и
ничего другого.  Что  вы  можете  сказать по  этому поводу?  Ну, какие у вас
соображения?
     Молчите!   Будем  надеяться,   что   не   из  ложно   понятого  чувства
товарищества.  Предателю   нет   прощенья!   Есть   у  кого-нибудь  какие-то
подозрения? Какие-либо догадки?
     Нет. Можете не сомневаться, я найду этого человека и без вашей помощи.
     Теперь  вспомним о  последних  минутах.  Тут  ваши  описания  никак  не
назовешь  точными.   Напряженная   работа,  все  внимание  сосредоточено  на
выполнении задачи --  все  это общие места. Эллиот  находился  у экрана,  он
выполнял  программу.  Остальные лишь  следовали его указаниям,  поворачивали
ручки, нажимали кнопки. Командовал всеми Эллиот. От него зависело, насколько
быстро  будет  продвигаться дело.  Он  мог  ускорить ход  работы,  а  мог  и
затормозить ее. И вот  работа  вдруг замедлилась  -- я правильно говорю?  Вы
помните?  СПИСОК ШЕСТЬДЕСЯТ  ОДИН. Вы думали, я не  обратил на это внимания?
Думали,  я  пропущу это  мимо ушей? Ошибочно набранная строка--и это в такой
момент!  Ведь  тут  секунды  решали  все.  Счет  шел  на  секунды -- а из-за
невнимательности Эллиота они были потеряны. Непростительная небрежность! Или
это была не просто небрежность, а умысел? Теперь, перед последней операцией,
с помощью таких  уловок можно было сколько угодно тянуть  время. Затормозить
работу, пока не ворвутся вражеские отряды...
     Ну что ты  на это скажешь, Эллиот? Это была ошибка? Простая оплошность?
Жалкие отговорки! Такими ошибками обычно занимается военный трибунал, имейте
это в виду.  А что, если это не просто ошибка? Неверно набранная строка--а в
конечном счете  срыв  всей операции и  весь наш  план летит к  черту. Есть у
кого-нибудь соображения на этот счет? Может, кто-то хочет признаться?
     Никто. Я так и думал.
     Теперь  Катрин. Она  здесь единственная  женщина. Но  исключает ли  это
подозрения?  Как  раз  наоборот:  возможно,  тут  имеет место  особо  хитрая
маскировка...  Мне  не сразу удалось  найти  в  действиях  Катрин какой-либо
изъян.  Но,  может, именно  это и подозрительней  всего?  Наконец, я обратил
внимание на одну мелочь,  совершенно незначительную,  не заслуживавшую  даже
упоминания.  Вспомните-ка  последние  минуты отсчета команд. Катрин внезапно
встает и направляется в соседнее помещение--якобы за шлемами. Но,  может, на
самом деле все было совсем не так? Может, в последний момент она попробовала
установить связь с противником? Может, она пробежала по коридору посмотреть,
не справился ли противник с последним препятствием--бетонным блоком? Или она
хотела  поднять этот блок,  чтобы освободить  проход?  Может, уже была щель,
через  которую  можно  было  переговариваться?  Или в  эту  щель  был  пущен
дурманящий  газ?   И  тогда  Катрин   помчалась  назад,  чтобы   отдать  вам
шлемы--очень  заботливо с  ее стороны. Как долго она отсутствовала? Никто из
вас не  может  этого сказать.  Была она  спокойна или взволнована? Держалась
нормально  или нервничала?  Кто из  вас может что-то сказать?  Или  сообщить
какие-то новые детали?
     Ничего не  видели, ничего  не слышали, ничего не  заметили... Я  крайне
разочарован.  Не на такое сотрудничество я рассчитывал. Но я  вас расшевелю.
До сих пор мы уютно отсиживались в теплых комнатах, в мягких креслах. Теперь
условия станут немного пожестче.

     * * *

     Валленброк отпустил нас.
     А  сам  остался  внизу,  в  своих  роскошных  апартаментах,  со  своими
припасами, со своим псом. Этой ночью он будет принимать решения в одиночку.
     Я был измотан, ненадолго задремал и вдруг проснулся.
     Мысли еще не улеглись,  хотя в голове была страшная путаница. Я думал о
судьбе,  о  предопределении,  в эти часы полубодрствования-полусна казалось,
что  выбора  не  существует -- все предначертано заранее,  случилось то, что
должно было случиться.
     Валленброк произнес слово -- предатель!
     Нам  и самим это приходило в голову, но мы держали  свои подозрения при
себе. Может, тут была  своего рода солидарность  с  товарищами по несчастью,
какими бы они ни были. А может, в нас говорил страх -- боязнь узнать что-то,
что  могло  усугубить чувство  вины.  Или  всех  нас охватила благодарность:
благодарность кому-то, кто  --  такое тоже не исключено  -- в конечном счете
спас нам всем жизнь.
     Валленброку такие сомнения были чужды. Он предупредил, что  восстановит
истину  во что  бы  то ни стало. Он не сомневался, что  разоблачит человека,
определившего  нашу судьбу. Может,  бывший шеф секретных служб знает больше,
чем  мы? У него, конечно, имеются кое-какие соображения, но  скорее всего он
просто  болезненно  недоверчив  и  готов  подозревать любого  --  мы в  этом
убедились.  Знай  он  что-то наверняка, он не  стал  бы  грозить.  А  так...
Намерения его уже понятны: он хочет, чтобы мы вместе с ним отправились вниз,
к подземным установкам--устроили,  так сказать, "следственный  эксперимент".
Он надеется найти  следы, которые помогут  разоблачить  саботажника. А потом
Валленброк  перешел   к  техническому   проекту,   который  нам   предстояло
осуществить.
     Вчера мы слишком устали, чтобы все это обсуждать. А сегодня...
     Спустившись после тревожной ночи в холл, я увидел у окна крытой галереи
Катрин  и подошел к ней. Она мельком  взглянула на меня и вновь уставилась в
окно  -- на  ледяной пейзаж. Мы находились в  задней  части здания, на  краю
плато, которое переходило в крутой склон. Отсюда открывался вид на  север...
Там, внизу, в долине, среди лесов  и лугов находился некогда маленький тихий
городок; это была часть горного заповедника. Именно здесь,  внизу, в стороне
от  больших  городов  и  промышленных  центров,  развернулось  строительство
укреплений. Под землей, так, чтобы со стороны  ничего нельзя было  заметить,
был выстроен целый  лабиринт  залов и  ходов --  один  из центров, где могло
укрыться  правительство.  Эллиот  Бурст,  как стало  известно,  был особенно
неравнодушен  к этим  местам. Он частенько появлялся  на телеэкранах на фоне
волнующихся нив, и все это подавалось в  духе рекламы для туристов: верность
традициям,  любовь  к  родному краю, связь  с корнями --  и горы  в качестве
декорации.  Эйнар  Фергюссон  больше  ценил  стратегическое  положение  этой
долины;  окруженная скалистыми горами,  она была очень удобна для обороны --
так полагали тогда. Валленброк же, как выясняется, держал в уме нечто совсем
иное--возможность   обеспечить   для   себя   лично   потайное   убежище   в
непосредственной  близости  от  Центра  управления,  туда  можно  без  труда
добраться подземными ходами, и в  то же  время убежище расположено в стороне
от больших дорог, в глухих горах, куда  прежде наведывались лишь альпинисты,
любители  острых  ощущений;  потом здесь  соорудили роскошную гостиницу  для
горнолыжников, ставшую центром  зимнего  спорта. Подобное строительство было
уже  давно запрещено,  зона на  высоте более  тысячи метров  была  объявлена
запретной; но перед самой войной гостиницу без лишнего шума  переоборудовали
якобы под метеостанцию.  Теперь-то я знал,  что  это была маскировка убежища
Валленброка.  Случайность  ли, что  новые  люди решили  его  использовать  в
качестве туристского центра? Конечно, случайность,  но,  с другой стороны, в
этом нет и ничего необычного -- в любом горном массиве есть вершины, которые
возвышаются и сейчас над покрытой ледяным  панцирем  равниной, и если на них
сохранились  какие-то  постройки: метеорологические  станции,  обсерватории,
военные сооружения  или  просто  отели  для спортсменов,--их  используют для
пассажиров, прибывающих с лунных станций или с космических поселений.
     Все это пронеслось у меня в голове, пока я смотрел на долину. Видимость
была неплохая, северный  ветер взметал над горными склонами снежные вихри, а
у крутых обрывов стихал. Но, как ни завораживал меня этот вид, сейчас больше
всего меня занимала Катрин. Я боялся  показаться ей  навязчивым и  потому не
двигался с места, делая вид, будто не могу оторваться от пейзажа. Я заметил,
как она повернулась ко мне--впервые за последние дни я почувствовал, что она
не уходит от встречи со мной,  а, напротив, ищет ее. Глазеть и дальше сквозь
толстые  стекла  было  незачем,  я  поднял  руку--и  встретил  ее ладонь, на
мгновение ощутив тепло и нежность...
     Сзади послышались  шаги, и этого тихого звука  было  достаточно,  чтобы
спугнуть охватившее нас чувство.
     Появился Валленброк. Вид у него был  весьма озабоченный,  и  даже голос
звучал без обычной резкости.
     -- Где остальные?
     Мы не знали. И тогда он объяснил:
     -- Нерону что-то нехорошо. Он со вчерашнего дня ничего не ест. Меня это
очень тревожит. Придется отложить нашу вылазку на день. Завтра, надеюсь, все
будет снова в порядке.
     Он  испытующе  поглядел  на нас,  словно  ждал  возражения--  а  может,
утешительных слов?--потом круто повернулся на каблуках и ушел.
     Я вновь посмотрел  на Катрин,  но  все уже  изменилось, что-то исчезло,
пронеслось  мимо.  Мы направились в  столовую,  и она все время держалась на
расстоянии, глядя прямо перед собой, словно меня и не было рядом.
     Позавтракали  мы без  всякого  аппетита,  половина  протеиновой  порции
осталась нетронутой.  Вскоре подошли Эллиот и Эйнар.  Мы рассказали им,  что
неожиданно нам подарили свободный день.
     -- А разве мы согласились в  этом участвовать?--  спросил  Эйнар.--Ведь
заставить нас никто не может.
     --  Ты прав, определенной договоренности не  было.  Если мы пойдем,  то
лишь по собственной воле.
     -- Ему, похоже, даже в голову не приходит, что мы можем отказаться.
     -- Ты так считаешь? А я думаю иначе. Достаточно посмотреть, как  он все
подготавливает, все планирует.
     -- У него есть оружие?
     -- Наверняка! Это такой человек... Но как он это себе представляет?
     -- Я,--сказал Эйнар, повысив голос так, что все на него посмотрели,-- в
любом случае не намерен безоговорочно подчиняться.
     -- Ну, а все-таки: ты идешь или нет? Эйнар помедлил с ответом.
     --  Пока сам  не знаю... С одной стороны, я думаю: что  мне теперь  эти
давние дела?.. С другой стороны...
     -- ...с другой стороны,  тебе хочется узнать, что же произошло тогда на
самом деле.
     Эти  колебания  мучили  каждого  из  нас:  с  одной  стороны--с  другой
стороны... На первый взгляд могло показаться, что мы просто подчинялись ходу
событий и, как  всегда, ничего не решали. Но это была не  вся правда: кто-то
из нас действовал по-своему, кто-то вмешался в события и  принял это решение
сам.  Он  предотвратил  ответный удар, не дал пустить в ход оружие массового
уничтожения-- и этим спас нам жизнь.
     Почему прошлое нас так  крепко  держит?--спрашивал я себя. Может  быть,
потому, что этот новый мир остается чуждым для нас, ведь здесь у нас  нет ни
цели, ни будущего. Нам нечего ждать... Вот против меня сидит Катрин, ее лицо
ничего  не выражает.  Всего лишь  час-другой  назад  зародилась в  моей душе
надежда. Надо было бежать -- напрячь  силы, преодолеть себя. Еще и сейчас...
Катрин  в  разговоре  не  участвует,  но,  судя  по  всему, она  согласна  с
остальными.
     Итак,  решено.  Может,  у каждого  были  свои  причины  последовать  за
Валленброком, но  это,  в конце  концов, не так  уж  важно. Желание получить
ответ на  неразрешенные  вопросы, старая привычка  к послушанию, да мало  ли
что... не знаю, какая из этих причин оказалась решающей для меня... Пожалуй,
существовала еще одна,  главная  причина  --  в чем  я и  сам себе  не хотел
признаться.  Может,  меня  просто  не покидало  чувство,  что драма  еще  не
завершена, а лишь прервана; может, именно это неосознанное желание пройти до
конца по цепи событий и влекло всех нас вниз, в глубину...
     Наверняка Эйнар тоже чувствовал это. Он обманывал себя, если думал, что
можно по собственной воле уйти от неизбежности.
     Итак, завтра мы  выступаем. Еще один день в  нормальных условиях, целый
день  внутри  безупречно  функционирующего  туристического  центра,  который
обеспечивает нам свет,  тепло и пищу, защищает от разгула  стихии. Завтра мы
покинем отель -- и будь что будет.
     Пищеварение у пса наладилось. Мы готовы выступать.
     Валленброк  явно почувствовал облегчение --  никаких следов тревоги или
слабости. Лицо высокомерное, держится прямо.
     Он повел нас в подвал, служивший складом. Каждому полагался комбинезон,
теплое  белье, шлем  с  противогазом, спальный  мешок  с подогревом,  лампы,
батарейки.
     Мы  получили также приборы: счетчик Гейгера, компас, высотомер, а также
двухнедельный запас продуктов, главным образом концентратов.
     Все надели комбинезоны, укрепили на  шлемах фонари, удостоверились, что
батарейки  заряжены.  Валленброк  предупредил  нас,  что   энергию   следует
расходовать  экономно,  да и продукты распределять разумно.  Сейчас, пока мы
еще были согреты  и сыты,  слова  его  показались  излишними; лишь  вскользь
мелькнула у меня мысль, что мы,  собственно, отправляемся в неизвестность --
кто знает, что ждет нас уже в ближайшие часы.
     Перед  выступлением  Валленброк устроил еще  одну  поверку.  Каждый  по
очереди  должен был делать шаг вперед, и он, подходя, проверял, правильно ли
надет  комбинезон,  хорошо  ли сидит шлем, затянуты ли ремни рюкзака. Затем,
отступив на два шага назад, он обратился к нам с речью.
     -- Мы выступаем в трудный поход, где нет никакой гарантии от опасности.
Своей цели мы сможем достигнуть только в том случае, если будем ощущать себя
солдатами, идущими  в бой. До сих пор я старался не быть слишком строгим, но
с этого момента я требую абсолютного повиновения. Обращаю ваше внимание, что
остаются  в  силе  законы  военного  времени:  нарушение  дисциплины,  отказ
повиноваться или дезертирство будут караться смертью. Следуя своему принципу
многократной  страховки, я хотел  бы вернуться к  вечеру,  проведенному нами
вместе,--вы  помните  этот  праздник  встречи?  Вряд   ли  кто-либо  из  вас
задумался, для чего  он  понадобился. Так вот, он нужен был  мне  для  того,
чтобы  предупредить малейшее ослабление дисциплины.  Объясняю вкратце: вино,
которое вы пили, содержало культуру  вируса. Инкубационный период составляет
ровно три  недели. Затем  начинается  смертельная болезнь, имеющая  симптомы
столбняка и чумы.  Против нее существует сыворотка, надежно спрятанная мною.
Когда мы, к общему удовлетворению,  выполним свою задачу и  вернемся сюда, я
дам ее вам, но не раньше. Надеюсь, вы меня поняли.
     И он кивнул,  давая понять,  что приветствие  окончено. Смысл  его слов
дошел до нас не сразу. Мы просто не успели  их осмыслить--пора было в  путь.
Валленброк  повел  нас  к  своему  подземному  убежищу  и  там, где  коридор
расширялся перед потайной дверью, показал нам винтовую лестницу. Мы включили
фонари на своих шлемах и стали спускаться. Заржавевшие металлические ступени
дребезжали.  Приходилось   внимательно   смотреть   под  ноги--ступени  были
скользкие  от  влажной пыли, тяжелые  рюкзаки  давили на  плечи,  узкий  луч
фонарика  выхватывал  из темноты лишь  небольшую  полоску,  а  все остальное
терялось во мраке.  Мы  двигались словно во сне --  машинально, с трудом. Мы
все были в шоке после заявления  Валленброка:  с помощью  своей  дьявольской
уловки он обеспечил нашу покорность.
     Мы спускались  уже двадцать  минут.  Болели  мышцы ног,  ремни  рюкзака
врезались в плечи.
     Впереди шел Эллиот, за ним  следовали Эйнар, Катрин, я и Валленброк. Он
тоже был в шлеме, с рюкзаком и держал на поводке пса, который, казалось, без
особого труда одолевал бесконечный спиральный спуск.
     Время от  времени нам попадались площадки, но Валленброк не  давал  нам
отдохнуть.  Лишь когда мы  добрались до входа в какую-то штольню,  он указал
нам на кучу полусгнивших досок,  сваленных  у стены. Мы сели.  Только тут  я
почувствовал, как сильно бьется у меня сердце, как трудно стало дышать.
     Валленброк был немногословен. Единственное, что он нам сказал: мы будем
спускаться  до  высоты  3000  метров, а  потом вниз  пойдет  крутой  длинный
коридор, который, если все будет в порядке, должен  привести нас к подземной
цитадели.
     -- Возможно, нам встретятся места, где порода обвалилась, но у нас есть
способы обойти их.
     Через несколько минут он дал  команду идти дальше. Мне  казалось, что я
успел  хорошо  отдохнуть, но  после первого же  шага опять почувствовал, что
болят ноги и  плечи.  Мы шли  бездумно, сосредоточившись  только  на  одном:
каждый неверный шаг грозит нам падением. От бесконечного движения по спирали
невероятно  кружилась голова, и скоро нам стало казаться, что мы движемся на
одном месте...
     Вдруг   снизу   послышался   испуганный   крик,   произошло    какое-то
замешательство  --  я  не  видел,  в  чем  дело,  только  почувствовал,  что
металлическая лестница под ногами заколебалась.
     -- Дальше ступенек нет,-- это был голос Эллиота.
     -- Не может быть! -- Валленброк намотал на перила поводок и протиснулся
мимо нас. Нерон уселся, скуля.-- Возвращаемся назад!
     Ничего  не  объясняя, Валленброк  отвязал  собаку  и  пошел  первым. Мы
поднялись  до  уже  знакомого  входа  в  штольню. Подниматься  было  гораздо
трудней, чем спускаться, и когда наконец мы вновь ощутили под ногами твердую
почву,  пришлось  сначала перевести  дыхание.  Валленброку тоже понадобилось
некоторое время, прежде чем он смог заговорить.
     -- Действительно... кусок лестницы обломился... хорошо еще, что верхняя
часть была закреплена как следует. К тому же я посветил вниз  и  увидел, что
дальше шахта завалена каменными глыбами, не ожидал, что препятствия начнутся
уже  с  первых  шагов.  Ничего  другого  нам  не  остается...  пойдем  через
гидрометрическую трубу.-- И он показал на вход в штольню.
     Мы немного передохнули и снова двинулись в  путь. Теперь  впереди шагал
Валленброк. Пройдя несколько сотен метров,  мы попали в круглый зал, который
наискосок   пересекала   громадная   металлическая   труба,   склепанная  из
цилиндрических   отрезков,  каждый  метра  три  в   поперечнике.  Валленброк
объяснил, что через эту трубу поступала когда-то  вода из ледникового озера,
приводя в движение электростанцию. Из зала можно войти в трубу;  этим входом
пользовались рабочие, очищавшие трубу от известковых отложений.
     Он показал нам  заглушку, вставленную в трубу и изогнутую  по ее форме.
Она крепилась восемью  большими болтами, которые открывались и закрывались с
помощью вентилей. Даже сейчас,  спустя  столько  лет,  они  были чистыми, на
гладкой  металлической поверхности отливала  голубизной обильная  смазка. Мы
открыли крышку, осторожно сняли  ее.  Валленброк,  изогнувшись,  посветил  в
трубу, затем снял рюкзак и достал веревку.
     -- Там  на стенках  есть  скобы--видите? Вы  трое пойдете первыми,-- он
обвел глазами Катрин, Эйнара и меня.--Эллиот останется со мной и поможет мне
спустить на веревке собаку. Пожалуйста, будьте предельно внимательны.
     Прямая труба шла вниз  под углом около шестидесяти градусов. Спускаться
здесь было невероятно трудно, остановиться было  негде, а если сорвешься, то
уже не удержишься. Вдобавок ко всему предстояло еще спустить собаку, которую
Валленброк обвязал веревкой вокруг груди.
     Только что, когда мы  стояли на винтовой лестнице, мне казалось, что  у
меня  больше не осталось  сил,  но лишь  теперь  я  понял, что может сделать
человек даже в  состоянии  полного изнеможения.  Спуск  казался бесконечным,
веревка опускалась снова и  снова, но даже во  время пауз, когда приходилось
дожидаться медленно сползавшего пса, мы не  отдыхали -- ведь  каждому из