, то рано или поздно она все же одолеет нас, заставит прилечь. И
тогда...
     Валленброк обратился к нам с речью:
     --  Начинается последний этап  нашей  экспедиции!  События развернулись
несколько неожиданно для нас, однако мы преодолели все опасности. Я рад, что
в мире,  который считался вымершим, еще  сохранилась  жизнь,  что борьба  не
закончилась и победа еще возможна! Друзья! Понимаете  ли вы, что это значит?
До сих  пор речь шла о том, чтобы просто исполнить свой  долг до  конца, как
подобает  последним оставшимся в живых.  Но нет! Битва, которую враг, двести
лет назад применивший ужасное оружие, считал уже выигранной, продолжается! И
хотя  в  сражении  участвуют  лишь  жалкие  остатки наших доблестных  армий,
история в конце концов назовет их победителями, как они того заслужили!
     Это, однако, не означает, что  цель,  которую мы поставили перед собой,
уже  утратила  свое  значение,  наоборот!  Среди  нас  находится  предатель,
вражеский  агент, он  так же  быстро оценит  ситуацию, как  и  мы. Но  я эти
намерения уже раскусил и постараюсь вывести его на чистую воду.
     Как вы  понимаете, сейчас самое важное--прояснить до конца обстановку и
разоблачить изменника. И я надеюсь, именно сейчас нам удастся выполнить и то
и  другое: приближается  момент,  когда  он будет вынужден  сбросить  с себя
маску.  От  каждого  из нас требуется теперь бдительность.  Опасность грозит
всем  нам, под  угрозой  осуществление  великого  плана,  исполнение  нашего
священного долга. Я требую, чтобы вы  следили друг за другом, чтобы никто не
убаюкивал себя иллюзией безопасности! Возможно, ваша бдительность  усыплена,
возможно,  вы поддались  заразе  терпимости,  которая действует  разлагающе,
возможно, совместные испытания  породили у  всех вас  чувство  нерасторжимой
связи друг с другом, но не забывайте, что,  хотя вам приходилось действовать
заодно,  цели  у всех  были разные. Среди тех,  кто  верой и правдой  служит
нашему  блоку, затаился  враг, который лишь прикидывается, что он  со  всеми
заодно,  на самом же деле он только  выжидает  момент,  чтобы  сделать  свое
черное дело. Нет ничего отвратительнее предательства!
     Валленброк говорил с пафосом,  он прекрасно владел словом, совсем как в
былые  времена. Я  даже позабыл,  сколько  лет  прошло  с тех пор...  Призыв
подчиниться  приказу, неукоснительно исполнять  свой  долг,  предостережение
против коварных  предателей  -- все эти  давние слова снова были обращены ко
мне, словно не было этих  столетий, обернувшихся случайной паузой,  и теперь
нам снова предстояло собрать все силы для решающего удара.
     Неужели  я  остался  все тем же человеком,  который  послушно  следовал
приказам,  не задумываясь, куда они приведут? Неужели  я  не изменился с тех
пор, ничего  не  осознал  и ни  разу  не задался  вопросом  о вине, о смысле
случившегося?..  "Откликаясь на великие исторические  задачи..." Да, все это
было у меня в крови, но ведь появилось в душе и что-то другое, что-то нежное
и уязвимое, новое  и неожиданное... Я думал сейчас вовсе не  об исторических
задачах,  не  о  надуманных  велениях  долга  и чести--меня больше  занимали
собственные желания и  надежды, которые, казалось,  незаметно  прорастали  в
душе, пока еще неопределенные, смутные...
     Неужели  и  этому  суждено  погибнуть?  Прошлое  настигло  нас. Надежда
укрыться от событий  абсурдна. Поздно задавать  себе вопрос, почему я в этом
участвовал. И уйти уже невозможно, попытка к бегству равна самоубийству. Это
невозможно не только физически: я чувствовал, что и мысли мои словно опутаны
какой-то сетью  и  при малейшей попытке высвободиться знакомая  сила сжимает
все мои помыслы и устремления в одну тоненькую, затухающую полоску, подчиняя
меня высшей идее, по сравнению с которой дела и помыслы отдельного  человека
ничего не значат.
     Речь   Валленброка   возродила   в   нас   давнюю  привычку  к  слепому
подчинению... Но,  едва я подумал  об этом, я  понял, что это не совсем так.
Да, укрыться от действительности невозможно, как бы трезво я ее ни оценивал,
существуют непреодолимые препятствия... И все  же в  каком-то  уголке  мозга
жила  искорка  критической  мысли,  которая  дана   человеку,  вероятно,  от
рождения,-- искорка разумного скептицизма, которая помогает ему вырваться из
системы слепого повиновения, не поддаваться  инстинктивным порывам, которыми
так  часто  злоупотребляют люди...  еще живы  были  нравственные  заповеди и
близорукое добро -- все, что воспринимается как само собой разумеющееся. Да,
меня  парализовала привычка подчиняться ходу событий,  привычка к насилию...
Но  я сделаю все,  чтобы  эта  искорка самосознания не  погасла  во  мне  --
когда-нибудь она еще выведет меня на правильный путь.
     Но  как  велика сила  слов! Перед нами стоял  человек,  непоколебимость
которого граничила с безумием,-- и  все-таки он вызывал у всех восхищение; я
видел это  по лицам. Слова  Валленброка сделали свое дело.  При  всей  своей
демагогичности  они  действовали  безошибочно,  ибо  указывали  нам  цель  и
определяли наш дальнейший путь.
     Знать бы, что думают другие... Странно, как состояние подчиненности,  в
котором мы опять оказались,  мешало взаимопониманию. За короткий миг свободы
мы  еще не  научились говорить  то, что думали и чувствовали, а  не  то, что
полагалось говорить. И вот теперь,  когда  это действительно  стало важно...
Если  бы  кто-то вздумал пошептаться,  Валленброк  немедленно  заподозрил бы
заговор.  Любое   произнесенное   шепотом   слово,  любой  безмолвный   знак
приобретали в этой ситуации особый смысл.
     Всякий, кто почему-либо оказывался в  стороне, мог  заподозрить в  этом
угрозу... Да и слова  Валленброка о предательстве уже нельзя было так просто
отбросить.  Кем-то  что-то было разыграно  --  неизвестно,  с  какой  целью,
произошли какие-то события, а  о них даже не  знали,  кто-то решал их судьбы
без  их ведома  и участия... а главное -- произнесено слово "предательство",
посеяно  недоверие, отравлена  атмосфера  --  во  всем  этом  была  какая-то
неизбежность. Кому можно теперь доверять, кого считать союзником? А вдруг ты
ошибешься и станешь причиной таких событий, которых и сам не желаешь?
     Сейчас каждый  из  нас думал  и  действовал сам по себе, обособленно от
других, замкнувшись  в  собственном  мирке тайных  надежд  и страхов,-- пять
человек,  объединенных  общей  целью, вынужденных  действовать заодно,  а  в
сущности разобщенных...
     Я встрепенулся. Оказывается, на несколько секунд я отключился и  ничего
не  слышал,  ничего не видел. Между тем  Валленброк  закончил  свою речь  --
возможно, это и заставило меня очнуться.
     Мы снова  выступили  в поход. Правда,  на  этот раз никаких  сборов  не
потребовалось, мы шли налегке,  без какой-либо ноши.  Мы отправились  в путь
без припасов, без инструментов и  снаряжения, это было чревато опасностью. И
все же я  радовался,  что  иду  налегке.  Впрочем,  о какой  легкости  можно
говорить, если нестерпимо болели ноги, все тело онемело, спину покалывало, а
плечи были натерты рюкзаком. Да еще  и горло распухло, дышать было трудно. В
конце концов голод и жажда напомнили о себе: от пустоты в желудке и слабости
всех  пошатывало.   Как   и   предполагал  Валленброк,  к   залу   примыкала
разветвленная  система  коридоров. Хотя все повороты  были под прямым углом,
проследить за этими ходами было невозможно. Они то и дело  расширялись, и на
этих площадках были сложены строительные материалы. Несколько помещений были
приспособлены под машинные  залы, но по остаткам оборудования мы поняли: его
взорвали  то ли наши войска  при  отступлении, то ли прорвавшийся противник.
Следы боев виднелись повсюду: закопченные стены,  рухнувшие потолки; на полу
валялся всякий хлам: обгоревшие металлические гильзы, исковерканные автоматы
и огнеметы, истлевшая одежда,  а порой попадались  трупы,  превратившиеся  в
высохшие мумии -- человеческие скелеты с остатками кожи и клочками одежды.
     Все это быстро проплывало перед  глазами и казалось ненастоящим,  как в
театре. Я плохо соображал, похоже,  у меня был  жар. Лампы здесь уже никакие
не  горели,   но  от  светящейся  полосы  на  потолке  исходило  зеленоватое
свечение-- Катрин первая заметила это и сказала, чтобы я выключил  фонарь на
шлеме и экономил батарейки.
     Валленброк   шел  последним   и  все  время  подгонял   нас.   Если  мы
останавливались на  очередной  развилке, не  зная,  куда  идти,  он  выходил
вперед, держа пистолет на взводе, и быстро ориентировался, не  спуская с нас
глаз. Вид у него был ужасный.  Красный  костюм стал грязно-серым, ткань  под
действием  химикатов  расползлась  в  нескольких  местах.  Ядовитый  раствор
оставил  следы  и на  его лице  --  кожа  покрылась  струпьями.  Но  глубоко
посаженные глаза были необычайно светлы и блестели.
     Первым не выдержал Эллиот. Он шагал все медленней, отставал, жаловался,
что хочет пить... Валленброк подгонял его, тыча дулом пистолета ему в спину,
но это помогало ненадолго, Эллиота вскоре снова начинало шатать...
     Хотя воздух здесь был насыщен влагой, воды нигде не было видно. Наконец
мы добрались до небольшого сводчатого зала,  который,  судя по всему, служил
когда-то  местом отдыха; рядами стояли простые столы  и скамейки:  стойки из
металла и пластмассовое  покрытие. Вдоль самой длинной стены шел барьер,  за
которым стоял ряд автоматов для питья.
     Мы  прошли мимо,  не оглядываясь. И вдруг --  мы не  успели еще  ничего
понять--Эллиот, покачиваясь, бросился назад, к автоматам и принялся  вертеть
краны... Безрезультатно. В  отчаянии  он схватил  лежавший на земле железный
прут и ударил по пузатому резервуару. Мы подбежали к нему и были удивлены не
меньше его,  когда из  пробитой  дыры вдруг  потекла жидкость. Ему никто  не
успел помешать, он припал к струе ртом и стал жадно пить.
     --  Ты  с ума сошел!  --  Валленброк подскочил  к  Эллиоту,  попробовал
оттащить его, но тот, вцепившись в автомат, боролся за каждый глоток. И  тут
же рухнул на землю, хватая воздух ртом.
     Мне  тоже очень  хотелось пить,  я чувствовал,  как воспалилась и стала
сухой гортань, как потрескались язык и небо. Но,  едва подойдя к автомату, я
сразу почувствовал неприятный запах и остановился...
     -- Не смейте  брать в рот эту гадость! -- крикнул Валленброк и направил
на нас пистолет.-- Поднимите его и пошли дальше!
     Эллиоту  как  будто  полегчало, он  выглядел  немного  бодрее,  правда,
по-прежнему  прижимал руки к животу. Тащить нам его не пришлось, он держался
на ногах сам, хотя колени у него и подгибались.
     И вот снова мы стоим в коридоре, снова на прицеле у Валленброка.
     -- Чтоб больше  этого  не  было! Ничего не  есть и  не  пить  без моего
разрешения! Эллиот вел себя как скотина. Будем надеяться, что эта гадость не
ядовита. А теперь вперед!
     Никто  не  шелохнулся--все  будто  сговорились.  Валленброк  обвел  нас
удивленным взглядом. Эйнар выступил вперед.
     --  Долго  нам  еще оставаться  без  еды, без питья, без  сна?  Незачем
грозить нам оружием, мы здесь подохнем и так!
     -- Что вы все о  еде да о  питье!  -- рассвирепел Валленброк.-- Думаете
только  о  своем  брюхе! Да без конца  ноете,  что устали! Противно слушать,
честное слово! Можете вы еще потерпеть без сна?
     В своих  расползающихся  грязных  отрепьях,  с  бледным,  изуродованным
струпьями лицом, он выглядел хуже  всех нас, но совсем  не казался  усталым.
Лихорадочно-деятельный,   возбужденный,  он  словно  вел  счет  секундам.  Я
подумал: может,  на него так подействовало  купание  в ядовитом бассейне,  а
может, он облучился еще  раньше... Возможно, он чувствует,  что ему  недолго
осталось жить, и именно это заставляет его собрать последние силы.
     Он глядел на нас с презрением и, пожалуй, даже с состраданием.
     -- Ну и что же нам теперь делать, как вы считаете?
     Снова Эйнар ответил за всех:
     --  Я предлагаю поискать склад, там могут  быть консервы, напитки.  Нет
никакого смысла доводить себя до истощения. И  потом, нам нужно хоть немного
отдохнуть. Иначе я не в силах сделать ни шагу.
     -- Бунт? -- Валленброк держался прямо, но было видно, что ему это стоит
невероятных  усилий:  ноги  у него дрожали, он покачивался,  точно  какая-то
неведомая сила влекла его к земле. И вдруг он расслабился, лицо у него сразу
стало грустным,  разочарованным.--  Что ж, хорошо, тут  где-то  должен  быть
склад припасов для этой столовой. И потом, раз уж, черт побери, вы не можете
без этого обойтись, отдохнем часочка четыре, заночуем здесь.
     Заночуем! Как нелепо звучало  это  слово в подземном царстве, где давно
исчезли   границы   дня   и   ночи   и   вообще   всякое   представление   о
последовательности времен--кто сейчас скажет, что там на Земле: весна, лето,
осень  или  зима.  Но  никто,  конечно,  не   возразил  Валленброку,  и  все
направились к входу в боковой коридор, на который он нам указал.
     Валленброк остановился перед дверью в  стене  и  стал сбивать рукояткой
пистолета  крышку  с  магнитного  замка,  потом на минуту задумался и быстро
набрал  какой-то  цифровой  код.  Послышалось  короткое шипение,  затем  все
стихло.  Валленброк оглянулся,  убедился, что  никто не собирается  на  него
нападать  сзади, отодвинул засов и толкнул дверь -- она чуть-чуть подалась и
отошла тяжело,  со скрежетом. Открылась лишь узенькая щелка, потом  раздался
металлический  звук, дальше дверь не двигалась.  Валленброк навалился на нее
всем телом и  отодвинул еще немного, чтобы можно было пройти. За дверью была
кромешная тьма,  я успел лишь заметить, как Валленброк схватил фонарик и тут
же скрылся из глаз.
     Немного подождав, мы решили последовать за  ним.  Но только  я собрался
переступить  через   порог,  как  послышался  странный  звук,   напоминавший
пронзительный  многоголосый  свист,  а затем -- испуганный крик. Я  невольно
отпрянул назад.  Прямо на меня выскочил Валленброк. На руках и  ногах у него
висели какие-то  белые  гроздья. Это  были крысы-альбиносы  с  красными  или
закрытыми  бельмами  глазами. Они  хлынули из-за двери сплошным потоком,  их
были сотни,  тысячи...  Мы испуганно прижались к стене -- видение пронеслось
мимо.  Катрин сориентировалась  быстрее  остальных:  не  обращая внимания на
крыс, она подбежала к двери, рванув ее изо всех сил на себя..
     Валленброк сидел на земле. Он скинул с  себя крыс и рассматривал  укусы
на руках, однако, когда мы попытались к нему приблизиться, снова направил на
нас  свой  пистолет. Он успел  вытащить пластиковую  коробку с металлической
ручкой,  где  аккуратными рядами выстроились  покрытые густой пылью банки  с
пивом.  Валленброк достал  одну, открыл -- зашипела  пена... он  понюхал ее.
попробовал и  начал  пить...  Потом  стал бросать  банки  остальным: сначала
Катрин, потом мне. Эйнару, Эллиоту...
     На  миг мы забыли обо всем. Пиво оказалось  прохладным и очень вкусным,
оно  пенилось,  как свежее. С  наслаждением  глотая  его,  я чувствовал, как
наполняется желудок и как все тело наливается силой.
     Валленброк дал нам еще  по одной банке, а  две  последние  оставил  как
резерв.
     Мы вернулись в зал, который он назвал "столовой".
     -- Устраивайтесь,  как  можете, хотите--садитесь, хотите--  ложитесь на
столы. Там в углу куча стекловаты, можете укрыться.
     Сам он уселся на полу перед  входом,  упершись  спиной в  стену,  держа
пистолет на колене.
     -- Не вздумайте делать глупостей! Я не сплю.
     Не знаю,  действительно ли он  не спал.-- сам я мгновенно  провалился в
сон.

     * * *

     И вот я парю в пустоте. Вокруг --  черная бездна, я  крошечный  комочек
вещества,  обреченный  на распад,  отданный  во власть  вечности. Частица за
частицей   отделяются  от  моего  тела,  и  уже  через  мгновение  их  нет--
растворились...   Сначала  распад   этот   идет  как  бы   сам  собой,   без
сопротивления, я ничего не чувствую, не шевелюсь, но  вот напряжение растет,
пространство   искажается,   изгибается,   внезапные    разрывы   становятся
болезненными. Часть моего тела уже растворилась в пустоте, отдельные частицы
парят  в  пространстве,  однако сопротивляются,  не  поддаются  распаду,  их
окружает  оболочка из кристаллических иголок, обращенных внутрь,-- застывший
эфир, через  который беспрепятственно проникает неумолимый холод, а вместе с
ним -- оцепенение, бесчувственность, ничто.
     И  все  же  какая-то  частица  моего существа  еще осталась  жить,  она
чувствует, мыслит, страдает...

     * * *

     Сначала в пространстве  возникает шум,  его нужно  как-то  истолковать,
найти  ему  место. Этот тягостный звук,  похожий  на  крик  боли,  наплывает
откуда-то издалека.
     Я  пробую  встать, но  тело  не слушается меня,  оно  словно окоченело.
Оказалось, что  не только я--другие  тоже не сразу пробудились от сна и, еще
не вполне понимая, что с ними происходит, с трудом обретают власть над своим
телом.
     Разбудил  нас своим криком Эллиот.  Я пополз  к нему-- встать просто не
было  сил. Остальные тоже  потянулись к нам, и только  Валленброк  продолжал
сидеть возле двери,  привалившись к стене.  Сначала мне показалось, будто он
спит, но  потом я  увидел,  что он  внимательно  исподтишка  следит за нами,
наставив на нас пистолет.
     Эллиот  был без сознания,  но стоны,  которые  он испускал, и судорожно
прижатые к животу руки говорили о том, как ему больно. Он хрипел и то и дело
изрыгал какую-то пенистую вонючую жижу.
     Боли   стали,   по-видимому,   нестерпимыми,  он  извивался,  корчился,
вскидывал руки и тут же снова прижимал их к животу.  Было ужасно смотреть на
все это и чувствовать свое бессилие. Минут  через пятнадцать судороги  стали
слабей, крики  прекратились, дыхание  стало  прерывистым и  слабым,  наконец
Эллиот затих. Он лежал на боку, откинув голову на кучу стекловаты.
     -- Спасибо, мне уже лучше,--донесся до нас его шепот.
     Не  проронив ни слова,  мы  двинулись  обратно, каждый к своему  месту,
украдкой поглядывая  на  Валленброка,  который  все так же сидел, застыв как
изваяние. Каждое движение стоило мне такого труда, что  я сразу выдохся. Лег
ничком,  уткнувшись лицом в скрещенные руки, голова у меня кружилась. Больше
всего мне сейчас хотелось покоя. Я заснул.
     Никто не мог сказать, как долго мы спали, был ли это сон или обморок...
Неуют нашего временного пристанища, холод--температура  была, наверное, чуть
ниже  нулевой, но  мы все  продрогли до  костей,--  усталость и боль во всем
теле, донимавшие нас, заставили нас искать спасение в сне, и мы проспали  до
тех пор, пока не восстановили силы. Я стряхнул волокна стекловаты  с одежды,
с лица; всюду кололо и зудело.
     Не знаю, что чувствовал в это время Валленброк. Мне казалось, он на миг
отключился,  очевидно,  и его все-таки  одолел сон. Но  уже через  несколько
минут он очнулся  и,  упираясь спиной в стену,  стал  медленно  подниматься.
Казалось, он вот-вот потеряет равновесие, но  он каким-то чудом удержался на
ногах и  даже попытался принять величественную позу. Ужасный вид был у этого
человека  в  изодранной одежде, с красно-бурыми  струпьями на бледном  лице.
Один только шлем  оставался почему-то чистым, будто  совсем  новенький--даже
цвета эмблемы не поблекли. Голос Валленброка стал тихим и хриплым, но звучал
по-прежнему властно.
     -- Поднимайтесь! Еще два часа -- и мы у цели.
     О какой цели  он  говорит?  Это что-то из области абсурда, никакие цели
уже не имели для нас значения. Лично для меня имело значение лишь настоящее,
ни о прошлом,  ни о будущем я просто не способен был думать. Я не знал даже,
смогу ли стоять на ногах... Смогу ли полной грудью вдохнуть воздух... У меня
оставалась еще банка пива, я открыл ее и промочил глотку. Губы онемели, пиво
пролилось  мимо,  стекая  по  подбородку.  И  все  же  этот глоток  оказался
живительным, острый холодок прошел по пи