льное  влияние  на  всю
внутреннюю политику; это влияние он вначале тайно, а затем все более открыто
использовал  для  подготовки  к  войне.  Не  в  последнюю  очередь он  несет
ответственность за  использование  в  неблаговидных  целях средств  массовой
информации, которые, с  одной стороны, координировали общественное мнение, с
другой--разжигали   военную   истерию.   Манипулируя  общественным  мнением,
Валленброк ломал любое сопротивление пагубной политике своего правительства.
     Катрин  Блийнер оказалась во главе объединения женских союзов с помощью
хитрых  уловок  Эллиота Бурста  во время  избирательной кампании. Делая вид,
будто  она  отстаивает  интересы  женщин,  Блийнер  на  самом  деле  активно
содействовала   военным   приготовлениям;   благодаря   довольно    успешным
выступлениям  в  печати  и  по  радио  ей  удалось, взывая к  патриотическим
чувствам  своих сограждан,  довести  их  до  фанатизма. Деятельность женских
организаций сыграла не последнюю роль в развязывании тотальной войны.
     Приведенные здесь  в обобщенном виде пункты обвинения будут дополнены и
развернуты  в  ходе  процесса.  Поскольку  действия  подсудимых  были  тесно
взаимосвязаны,  вносится  предложение  провести  единый  судебный  процесс с
учетом политического характера их деятельности.
     Адвокат: Защита считает  необходимым  указать на то обстоятельство, что
неприменение   положения   о  сроке   давности  преступления  к   подсудимым
представляется  отнюдь  не  таким  бесспорным, как  это  можно заключить  из
выступления  судьи.  Однако  по   желанию   моих  подзащитных   я  не  стану
предпринимать  никаких  юридических  шагов в  этом направлении,  ибо  они не
намерены поднимать вопрос о сроке давности, хотя и могли бы это сделать. Тем
не   менее   они  настаивают  на  своей  невиновности,  ссылаясь  на   некое
обстоятельство,  которое  не  кажется  мне  убедительным.  Однако  по  долгу
защитника  я   обязан   огласить   следующее  заявление   моих  подзащитных:
"Присутствующие  здесь лица  протестуют  против утверждения,  будто являются
Эллиотом  Бурстом,  Эйнаром  Фергюссоном,  Рихардом  Валленброком  и  Катрин
Блийнер". Они  заявили,  что являются  Джонатаном  Берлингером,  Жан-Оскаром
Шольцем, Абрахамом Шульхаймом и Симоной Эрне. Поэтому я, согласно требованию
моих подзащитных, ходатайствую о том, чтобы заседание суда было  прекращено,
а арестованные--немедленно освобождены.
     Обвинитель: Это утверждение абсурдно. Личности обвиняемых установлены с
достаточной  достоверностью.  Прошу  отклонить   ходатайство   и  продолжить
заседание.
     Адвокат:  Вынужден  довести  до  сведения  суда,  что  в  таком  случае
обвиняемые отказываются  отвечать на вопросы и давать какие бы  то  ни  было
показания.
     Судья:  Что могут предъявить обвиняемые в качестве доказательства своих
утверждений?
     Адвокат:   Они   требуют,   так   сказать,   произвести   хирургическое
вмешательство,  косметическую  операцию...  Они просили  об  этом  и  раньше
экспертную комиссию, однако их просьба была отклонена.
     Судья:  Коль скоро высказаны сомнения  в том, что  личности  обвиняемых
доподлинно установлены, необходимо с этим  разобраться. Надо дать обвиняемым
возможность привести свои доказательства. Объявляется перерыв.

     * * *

     Что-то  оторвало  меня  от  моих  мыслей... в  лицо неожиданно  пахнуло
холодом.
     Снаружи  завывает  вьюга,  она  обрушивается на  окна  и стены, силится
сорвать крышу. Жалобно поскрипывают балки.
     Может, холод проникает сквозь щели? Или это сквозняк оттого, что кто-то
приоткрыл окно? Или вошел в дверь? Но кто? Катрин?
     Я встал и направился к  лестничной клетке, где коридор, ведущий в холл,
слегка расширялся.
     Я был уверен, что  сейчас увижу  Катрин. Хорошо бы, а то мне здесь  так
одиноко! Прошло всего  несколько  часов, как  отель опустел,  а я прямо-таки
физически ощущал  гнетущую тишину, которая с  каждым  часом  становилась все
невыносимей.
     Нервы  пошаливают.  Видимо,  столетия  анабиоза не проходят  бесследно.
Впрочем, физически  я, похоже, здоров,  и  даже память  у меня на  удивление
сохранилась.  Дело в том,  давнем времени... Нет,  все-таки  между прошлым и
настоящим -- пропасть. То, что осталось там,  кажется не просто далеким, оно
стало  как бы ирреальным. А  может,  именно  настоящее  рождает это  чувство
ирреальности? Может, все дело  в тех невероятных переменах,  с  которыми мне
пришлось столкнуться... Нельзя  же относиться  к абсурду  просто как к некой
данности, сколь  реальной  она  бы  ни  представлялась!  С одной  стороны, я
сознаю, что все это  явь  и что я действительно  живу, а  с другой--какой-то
внутренний голос повелевает мне не принимать эту реальность...
     Я стал медленно  подниматься по лестнице. Прошел по коридору, свернул в
другой коридор, ответвлявшийся от  первого... Комната  Катрин!  Постучаться?
Сердце забилось сильней. Долгие годы мы были вместе, днем и ночью. И вот что
странно: та Катрин Блийнер,  которая находится сейчас за этой дверью, близка
мне и одновременно чужда. По-настоящему я не  знаю ни  той, за кого она себя
выдает, ни той, что скрывается под этой личиной.
     Уже тогда мучительной была необычность всей ситуации: вечная лихорадка,
желание выполнить свой долг и сомнение--зачем все это?  Потом--разрыв  между
прошлым и будущим, существование без настоящего. Мы с Катрин вместе пережили
темную  фазу  сознания--вот что  нас, очевидно, связывает.  Но, едва подумав
так, я  почувствовал,  что это  неверно.  Ничего мы не пережили вместе!  Тут
каждый сам по себе. Ничто  нас не связывает,  такую пустоту не может одолеть
никакая  мысль, никакое  слово,  наше  одиночество  абсолютно...  Просто  мы
случайно выжили, случайно очнулись для жизни в одном  и том же месте, в одно
и то же время. С таким же  успехом одного из нас могло унести куда-нибудь  в
просторы вечности.
     Из всего, что представляется нам сейчас таким странным, самое странное,
пожалуй, то, что  мы все-таки  оба  живы, оба существуем. Сблизит ли это нас
или еще более отдалит?
     Я поднял руку, чтобы постучать... и снова опустил ее.
     Потом повернулся и пошел прочь. Неважно куда, лишь бы прочь...
     Спал я  плохо, несмотря на  непривычную черноту,  которая  наваливается
здесь  на  тебя  ночью,  она   окутывает   одинокий  дом  на  вершине  горы,
просачивается через оконные стекла и затопляет комнату.
     Я включил свет, чтобы отогнать эту невыносимую тьму. Она напоминала мне
о бесконечно долгом времени...
     Спал  я  плохо.  Не  привык  бездельничать.  Мне  не  хватает  каких-то
поставленных  передо мной задач,  строгого распорядка, не хватает отупляющей
усталости.  Здесь  почти  нет  разницы  между  сном  и  бодрствованием, одно
незаметно переходит в другое. Никто не указывает мне, что делать. Верно ли я
поступил, что  приехал сюда? Почему я откликнулся, когда меня  позвали? Надо
ли что-то предпринимать? Разумно ли я себя веду? Логичен ли ход моих мыслей?
     Я встал под горячий  душ. Вода здесь хорошая,  и напор сильный. Оделся,
спустился  в  столовую.  Неистребимая  привычка  к  порядку:  утренний  душ,
гимнастика, завтрак...
     В столовой  я увидел Катрин. Мне ни разу не  приходило в голову назвать
ее Симоной.
     Я взял завтрак, упакованный в фольгу: "белковые ломтики", разогретые за
одну минуту в инфракрасной печи.  Сел рядом с Катрин так, чтобы не видеть ее
лица. Только я начал есть, как женщина  рядом со  мной вдруг  стала  другой;
вокруг  теснились  ряды скамеек, а на стене появились  панели с  сигнальными
лампочками:  синий  сигнал тревоги,  желтый сигнал  тревоги,  красный сигнал
тревоги.   На   экранах   телевизионных   мониторов  мелькают   изображения,
громкоговорители  приглушены,  слышно  лишь  какое-то  бормотание.  На  этих
экранах я частенько  вижу нас самих,  а из громкоговорителей  доносятся наши
голоса.

     Эллиот: ...боевой потенциал, достаточный, чтобы одним  ударом покончить
с  Северной  Америкой  и  Европой.   Программы,  заложенные  в   их  ракеты,
предусматривают прорыв  нашей электронно-защитной системы, уничтожение наших
военных  баз,  промышленных центров,  разрушение  наших мирных  городов.  Их
гигантские  субмарины, каждая из которых несет в своем  чреве тысячи черных,
коричневых и  желтых солдат, ждут  лишь сигнала к всплытию у  наших берегов,
сигнала  к  началу  вторжения.  Они  хотят завоевать  нашу землю,  они хотят
превратить   наших  людей   в  рабочую  силу.   Их  попытки   найти  путь  к
благосостоянию  завели  их в тупик, и теперь они, отчаявшись, не видят иного
выхода, как только изгнать  нас  из нашей страны, чтобы собрать  плоды того,
что  посеяно  нами. С тех  пор, как окончились провалом  мирные  переговоры,
стоившие нам таких усилий, мы с  растущей тревогой наблюдали за происходящим
на  противоположной  стороне.  Однако прошло  время, когда мы ограничивались
пассивным  наблюдением  за  тем,  как  Черный  блок  готовит  свою агрессию.
Единственный шанс выжить--опередить  удар.  Мы этим  шансом воспользовались.
Два часа назад наши  войска приступили к  активным действиям.  Благодаря  их
смелости  и решительности удалось  после  первой  же атаки вывести из  строя
большую часть  ракетных баз противника.  Его ответный удар не  имел  успеха,
лишь немногие ядерные ракеты противника смогли преодолеть наш защитный  вал,
поражена только незначительная часть наших баз и городов. В этот суровый час
я призываю союзные  народы напрячь  все  свои силы  для нашей защиты и  дать
отпор ордам с юга. Я объявляю войну. Она принесет нам победу и вечный мир.

     --  Хочешь ароматку? -- Катрин пододвинула мне коробочку с  коричневыми
палочками.
     Я механически взял одну, втянул запах пряного эфирного масла.  Женщина,
искоса поглядывающая на меня,-- вовсе не Катрин. Что со мной?
     Наконец я вернулся к действительности. Огромный зал  отеля пуст,  и эта
пустота  гнетет меня.  Катрин,  новая Катрин, о  которой, как мне только что
стало ясно, я вообще ничего не знаю, все еще глядит на меня. Она моложе, чем
та, другая, она нежней ее, и это удивительно  после двухсот лет. А  впрочем,
может быть, мы эти годы не  потеряли,  а выиграли... Тогда  ведь  нам нечего
было терять. А теперь? Может, это все-таки выигрыш...
     -- Это Эллиот придумал нас созвать?.. Он мне позвонил...
     Я кивнул. Да, Эллиот звонил и мне.
     -- А где остальные?
     -- Остальные? Должны быть здесь. Ведь Эллиот пока тоже не появлялся.
     -- Пожалуй, не стоило сюда приезжать. Если подумать...  К чему копаться
в прошлом?
     Катрин смотрела прямо перед  собой, прищурясь; рассеянный тусклый  свет
сужал ее зрачки.
     -- Или есть в  этом смысл? Как  ты считаешь?--Она повернулась на стуле,
смахнула со стола  крошки.-- Я  работаю  в  регуляционном центре,  слежу  за
регенерацией   воздуха,   за   поддержанием  температуры.  Жизнь   вроде  бы
продолжается. А зачем?
     В самом деле, зачем?
     --  Я  прилетел  сюда,--  сказал  я,--  потому  что  для  меня  еще  не
закончились расчеты  с прошлым. Я надеюсь... хотя  я и сам не знаю, на что я
надеюсь.  Мне трудно жить с  этими людьми, не потому, что  приходится  много
работать, нет, дело в другом.  Ведь никто из них не родился на Земле. Может,
в этом все дело?
     -- Может быть. Вероятно, я прилетела сюда по  той же причине.  Впрочем,
зачем нас позвали, я не знаю. А ты?
     Я покачал головой. Нет, мне ничего не известно.
     -- В ближайшие четыре месяца улететь  отсюда нельзя.  Придется остаться
здесь.
     Она смотрела  на меня, а я на нее. Хорошо знакомая и потому близкая мне
женщина, но она же и незнакома, а потому пленительна.  И вдруг я взглянул на
нее совсем  по-другому. То, что было  бы  немыслимо с прежней Катрин,  вдруг
стало казаться возможным. Ведь мы  здесь вдвоем,  одни, единственные на всей
Земле.  А вокруг нас вечный холод и ледяная пустыня.  Ничего на  свете я  не
боюсь так, как холода. Но здесь, в этих стенах...
     Догадывается ли она, о чем я думаю?
     --  Дорога  была  утомительной,--  сказала  она.--  Впрочем, устала  я,
наверное,  совсем  от другого.  Да  ладно,  ничего страшного...  Есть  время
отдохнуть... Пойду прилягу. Мы еще увидимся.
     Она  кивнула  мне, повернулась  и вышла.  Ее фигура  в  дверном  проеме
напомнила мне картину в раме. Слабый свет слегка размывал силуэт. Последнее,
что я видел, было гибкое движение ее тела, потом она скрылась.
     Я отнес остатки еды в мусоропровод, туда же полетела хрустящая фольга и
пластиковые тарелки с пластиковыми вилками и ножами.
     Что  же  теперь?  Меня  охватило странное беспокойство.  Я побродил  по
отелю, поднимаясь и спускаясь по лестницам, вышагивая по коридорам, я словно
искал что-то, как будто надеялся здесь что-то найти... Одна  дверь,  другая,
на каждой -- трехзначный порядковый номер. Открыл какую-то дверь, заглянул в
комнату--пусто, убрано, все точь-в-точь как у меня.
     Я долго  глядел  в  окно; белый ландшафт действовал  на меня удручающе.
Потом повернулся, вышел из комнаты. Все эти коридоры так хорошо мне знакомы,
я ведь обошел их десятки раз.
     Здание вдруг  показалось мне похожим на  тюрьму;  было  такое  чувство,
будто я сейчас  задохнусь--ведь  все  последние  годы я  провел  практически
только  в  закрытых помещениях:  в глубоких  атомных  убежищах, в  подземном
командном центре связи, в госпитале, а под конец несколько недель просидел в
одиночке, пока  шло  следствие. Затем  я работал в  этих хрупких  зданиях из
стекла и металла, с  помощью  которых  нынешние люди  отвоевывают  у космоса
убогое  жизненное  пространство,  где есть тепло и  воздух.  Меня никогда не
включали в  какую-либо из тех групп,  которые надевают защитные скафандры  и
работают  в свободном пространстве,  вдали от  гравитационных  установок. Не
знаю,  справился  ли  бы  я  с  такой  работой.  Да  это  и  не  то открытое
пространство, не та свобода передвижения, о которых я мечтал.
     И вот теперь--совсем другая ситуация. Я оказался на обледеневшей земле,
на  одинокой  горной  вершине. Что говорить,  давно  я  не располагал  такой
свободой передвижения, как сейчас. Никто не указывает мне, что делать, никто
не закрывает передо мной двери или шлюзы. Хочешь, ступай на улицу, где царят
стужа и вьюга,  где повсюду только  лед  и вечный снег, где обманчивая гладь
скрывает глубокие трещины,  провалы  и пропасти... Нет, меня совсем не тянет
туда, и я не воспользуюсь этой внезапно обретенной свободой.
     Неожиданно  для  самого  себя  я обнаружил, что  вновь  очутился  перед
комнатой Катрин; подошел на цыпочках к  двери, прислушался...  Тихо. Спит? О
чем она думает? Единственная здесь женщина, одна-единственная на всей Земле.
Я вдруг понял, что  хочу быть  с  ней. Невыносимо  так  долго  оставаться  в
одиночестве. Говорить с другим человеком,  чувствовать его близость--это  же
настоящее  счастье, что может быть.  Мне захотелось открыть дверь, объяснить
Катрин...
     Я остановился. Поспешный шаг, необдуманный поступок--как  легко сломать
то, что  так тонко, так хрупко и соткано  из  одних чувств. Повернувшись,  я
ушел так же тихо, как и пришел.
     Когда я  спускался  по лестнице, мне  снова  почудились чьи-то  шаги. Я
прислушался... Ни звука. Может, это Катрин?
     -- Катрин! --позвал я.-- Катрин!
     Молчание.
     Может,  там,  внизу, стоит  кто-то, замерев, как и я, и так же, как  я,
прислушивается?
     Я вдруг сорвался с места, бросился по ступеням вниз, миновал один этаж,
второй.
     Никого. Я огляделся по сторонам, но ничего необычного не увидел. Сердце
у  меня  колотилось, я  задыхался. Я  сам себе  казался смешным.  Может, это
галлюцинации?
     Маленькое приключение пошло мне на пользу, оно заставило меня очнуться,
вернуло  к действительности, напомнило,  где я и что  со мной. Ничего нельзя
делать, забыв про  все,  что  произошло, и про то, что  из этого получилось.
Любое решение  должно  исходить из сегодняшнего положения дел.  Катрин--это,
конечно, серьезно, по-настоящему серьезно; тут надо все хорошенько обдумать.
Мои мысли о ней, мои желания--естественное следствие наших отношений. Но и с
другими, с Эллиотом, с Эйнаром, меня тоже связывают особые отношения. Только
их тут нет. А Катрин здесь, и она--женщина. Что же в ней так привлекает меня
сейчас?   Что-то   новое,  непривычное...   Новая,  неожиданно   открывшаяся
личность...
     Тогда, двести лет назад... Мы  встретились после того, как нам изменили
внешность,  то  есть  после  пластической операции,  которая  позволила  нам
принять чужой облик, надеть  чужую личину, а значит, переменить и внутреннюю
сущность. Разумеется,  мы  находились на службе  не  круглые сутки,  могли и
поболтать,  так  сказать, по-приятельски--о  политике,  о  своих  проблемах,
мечтах, надеждах. Джонатан был ведущим развлекательных  программ, он работал
в какой-то провинциальной студии.  Актером он не  был, но свое дело знал. От
него исходила какая-то  уверенность,  он вызывал доверие у людей и так умело
заставлял публику подыгрывать себе,  что люди даже не замечали, что выглядят
смешными. Его звали  Джонатан  Берлингер, но  мы употребляли в общении между
собой  лишь  имена  и  фамилии  тех людей, которых  играли. Для  нас  он был
Эллиотом  Бурстом. Понятно, почему его выбрали на роль президента:  это  был
солидный,  крупный   мужчина  с  намечающимся   брюшком,  а  все  это  якобы
располагает людей к себе,  да  и голос у него был почти неотличим  от голоса
главы нашего правительства.  Даже черты  лица  пришлось изменить  не  так уж
сильно:  добавили чуток  жиру  под  подбородком,  сделали  нос  помясистее и
порельефнее  надбровные дуги... А  уж короткая стрижка  "ежиком"--и вовсе не
проблема для парикмахера. Однажды мне довелось увидеть их рядом, "подлинник"
и "копию"--  признаюсь,  на несколько мгновений я растерялся, потому что  не
мог понять, кто из них настоящий.
     Эйнар Фергюссон на  самом деле звался Жан-Оскар Шольц.  Наверное, с ним
пришлось повозиться больше всего, чтобы сделать из него  главнокомандующего.
Черты лица были значительно  изменены, пришлось поработать даже над плечевым
поясом и спиной, чтобы добиться чопорно-прямой, истинно адмиральской осанки.
Труднее всего было усвоить четкость движений, поскольку Шольц от природы был
человеком живым и суетливым. Решающим при выборе Шольца на эту роль оказался
его талант пародиста--он замечательно имитировал голос адмирала и манеру его
речи. Поскольку политическая  обстановка была весьма напряженной,  Шольц мог
выступать со своими  пародиями только перед  небольшими аудиториями, но зато
очень успешно -- публика хохотала.  Теперь же он произносил речи куда  более
серьезные.
     Что до меня  самого,  то я  почти  уже забыл,  что меня зовут Абрахамом
Шульхаймом,--настолько сжился со своей ролью. Когда-то я  собирался заняться
электротехникой, даже  проучился несколько семестров в университете. Как раз
в  это  время  я  познакомился  с  несколькими  молодыми  людьми  из  театра
марионеток. Мне открылся совершенно новый мир: куклами управляли с пульта, а
мы сидели перед  ним  и,  глядя на  экран, могли следить за происходящим  на
сцене.  Мы  были очень  ограничены  в  средствах,  и потому роли приходилось
озвучивать самим. Это  и помогло мне  приобрести  новую  профессию:  я  стал
озвучивать  фильмы.  Однажды  я  получил  секретное задание  --  проговорить
несколько  фраз  за  Рихарда  Валленброка.  Насколько  я  понял, нужно  было
радикальным образом изменить несколько  его прежних высказываний.  Студийная
запись  очень удалась, поэтому,  вероятно, меня и  мобилизовали  позднее для
особо секретной работы.
     О Симоне Эрне, игравшей роль Катрин Блийнер, я знаю не очень много. Она
была  диктором  на радио, из тех, кому подсовывают листок  с текстом  и  они
читают   его  с  таким  пафосом,  словно  глубоко   убеждены   в  истинности
произносимых слов. Тут,