ступлений. Всякий мыслящий, вернее, просто всякий человек в  те  дни  с
большим интересом относился к убийствам и  прочим  преступлениям,  которые
все еще совершались в изобилии. И в самом деле:  нельзя  представить  себе
более  увлекательную  и  полезную  для  нас  тему.  Ведь  при   правильной
постановке вопроса расследование любого преступления могло  бы  как  ничто
другое осветить проблемы  права,  воспитания  и  охраны  порядка  в  нашем
сумбурном обществе. Даже бедняк - и тот, побуждаемый  почти  инстинктивной
потребностью  в  умственной  гимнастике,  покупал  хотя  бы   еженедельную
газетку,  чтобы  поломать  себе  голову  над  загадочным   убийством   или
посмаковать подробности скандального развода...
   Однако истории Конан-Дойля  не  отличались  богатством  психологических
наблюдений: автор искусственно запутывал  все  нити  повествования,  чтобы
потом распутать этот клубок, а читатель, увлеченный решением  головоломки,
терял интерес к проблеме в целом.
   За Ньюнессом тотчас же устремились по пятам сонмы  конкурентов,  в  том
числе некий Артур Пирсон и  целый  выводок  братьев  Хармсвортов,  которых
привела к могуществу и  богатству  еженедельная  газетка  "Ответы";  своим
появлением на свет газетка эта была обязана меткому наблюдению,  что  люди
обожают читать чужие письма. История поведает  вам  о  том,  как  двое  из
братьев Хармсвортов, люди весьма энергичные и  целеустремленные,  получили
титул лордов и стали видными фигурами на политической арене. Я же упомянул
о них лишь затем, чтоб дать вам представление о великом множестве газет  и
журналов,  созданных  этими  дельцами,  чтобы  вызвать   утробное   ржание
рассыльного мальчишки, пленить сердечко фабричной работницы, снискать себе
уважение аристократии и завоевать доверие нуворишей.  Производство  наспех
состряпанного чтива шло полным ходом...
   Наша издательская фирма в Сандерстоун-Хаусе была  основана  задолго  до
того, как выросли концерны всех этих Ньюнессов,  Пирсонов  и  Хармсвортов.
Тяга к знаниям стала явственно ощущаться еще в восемнадцатом веке, и тогда
некий Додели, лакей, решивший стать издателем, подарил своим современникам
мудрый опус, именуемый "Спутник младости". А в ранние  годы  викторианской
эпохи его примеру последовал и основатель нашей фирмы Крейн. Первый  успех
Крейну принес ежемесячник "Домашний учитель", за которым последовал журнал
"Круг знаний", "Еженедельник Крейна" и ряд других. Самыми  серьезными  его
конкурентами были две фирмы: "Кассел" и "Раутлидж",  -  однако  в  течение
ряда лет Крейну удавалось ни в чем не уступать им, хотя  он  и  располагал
меньшим  капиталом.  Затем  наступил  период,  когда  мощный  поток  новых
популярных изданий оттеснил Крейна и его современников на задний план,  но
вскоре  некий  сэр  Питер   Ньюберри   произвел   ряд   преобразований   в
производстве,  влил  в  него  новые  силы  и  вернул  старой  фирме  былое
благоденствие. Он начал пачками выпускать  сборники  коротких  повестей  и
рассказов,  дешевые  журналы  для  домашних  хозяек  и  молодых   девушек,
журнальчики для детей, возродил на современной основе "Домашнего учителя",
снабдив его системой упражнений для тренировки  памяти  и  присовокупив  к
этому разношерстному ассортименту "Путь к успеху" сэра Питера Ньюберри. Он
даже  рискнул  затеять  издание  научных  (хоть  и  не   слишком   ученых)
справочников...
   - Вам трудно представить себе, - сказал  Сарнак,  -  каким  неимоверным
количеством печатной требухи был наводнен тот старый мир! Он задыхался  от
этого бумажного хлама, задыхался от людей, мебели, одежды;  он  был  забит
мусором, завален низкопробной продукцией всех видов и фасонов.  И  как  же
редко попадалось здесь что-нибудь по-настоящему  доброкачественное!..  Вам
не понять, какое блаженство снова  сидеть  в  этой  строгой  и  прекрасной
комнате среди таких же людей, как ты: обнаженных, простых, говорить с ними
обнаженно и просто. Какое наслаждение вырваться на волю, сбросить  с  себя
все  лишнее,  все  нечистое!  Мы  читаем,  беседуем,  мы  любим  честно  и
естественно, мы работаем, думаем, исследуем, у нас свежие головы, наш мозг
питается здоровой пищей, мы вбираем  жизнь  всей  полнотою  наших  чувств,
держим ее легкими, крепкими, умелыми руками.
   Воздух двадцатого столетия был насыщен  гнетом.  Тот,  у  кого  хватало
мужества, отчаянно сражался за знания, за полноценную жизнь - а мы вручали
ему довольно-таки беспомощного и невразумительного "Домашнего  учителя"  и
пошлейший "Путь к успеху"... Но подавляющее большинство читателей избирало
иной  путь,  понятный  нынче  разве  что  психологам,   имеющим   дело   с
патологическими  изменениями  психики.  Эти  люди   закрывали   глаза   на
действительность и погружались  в  мир  грез.  Они  брели  по  жизни,  как
лунатики, предаваясь фантазиям, воображая себя какими-то иными существами,
романтическими и благородными. Они мечтали, что в один прекрасный день все
вокруг сразу переменится и они станут героями захватывающих событий.  Ведь
сборнички рассказов и дешевые романы, составлявшие основную статью  дохода
хотя бы той же фирмы "Крейн и Ньюберри" были, по существу,  не  чем  иным,
как средством уйти от действительности, своего рода  духовным  дурманом...
Санрей, тебе не приходилось читать новеллы двадцатого века?
   - Кое-что читала. Все так, как  ты  сказал.  У  меня  их  собрано  штук
десять; как-нибудь я покажу тебе эту свою библиотечку.
   - Половина, чего доброго, - наша продукция: "Крейн и Ньюберри"! Занятно
будет  снова  взглянуть...  Львиную  долю  строительного   материала   для
воздушных замков фирме "Крейн и Ньюберри" поставляли литературные  девы  и
дамы, а также томные, расслабленные литературные мужи с богатой фантазией.
Эти "авторы", как их у нас называли, были разбросаны по всему  Лондону,  а
кое-кто жил  и  за  городом.  Они  присылали  свои  рукописи  по  почте  в
Сандерстоун-Хаус; здесь их так или иначе обрабатывали и в  препарированном
виде помещали в журналах или издавали отдельными книгами. Сандерстоун-Хаус
находился на Тоттенхэм Корт-роуд и представлял  собою  огромное,  довольно
несуразное строение, набитое людьми,  точно  муравейник,  и  выходящее  во
двор; сюда тяжелые грузовики завозили рулоны бумаги, и отсюда  же  фургоны
забирали готовую продукцию. Здесь все дрожало от стука и грохота  печатных
станков. Очень живо помню по сей день, как я пришел  туда  в  первый  раз:
свернув с одной из главных  улиц,  я  зашагал  узеньким  переулочком  мимо
захудалой пивной, мимо служебного входа в какой-то театр...
   - Кем же ты собирался стать? -  прервал  его  Рейдиант.  -  Упаковщиком
книг? Рассыльным?
   - Кем придется. Кстати, очень скоро я уже был штатным сотрудником одной
из редакций.
   - Редактировал научно-популярную литературу?
   - Да.
   - Но зачем издательству  понадобился  малограмотный  юнец?  -  изумился
Рейдиант. - Я понимаю: оптовое производство научно-популярной  литературы,
потрафляющей нехитрым запросам  вашего  нового  читателя,  не  могло  быть
поставлено на серьезную ногу. Но было  ведь  сколько  угодно  образованных
людей, выпускников старинных университетов; неужели нельзя  было  поручить
им  всю  необходимую  работу  по  редактированию  и  подготовке   печатных
материалов?
   Сарнак покачал головой.
   - То-то и поразительно, что нет.  Университеты,  разумеется,  выпускали
"продукцию", да не того сорта, что надо.
   Слушатели Сарнака были явно озадачены.
   - Рядовой выпускник Оксфорда или Кембриджа, удостоенный ученого  звания
"магистр искусств" или что-нибудь в этом роде, очень напоминал  украшенные
золотыми ярлыками сосуды из аптеки мистера Хамберга,  в  которых  не  было
ничего,  кроме  тухлой  воды.  Лжеинтеллигент  старого   толка   не   умел
преподавать, писать или объяснять. Он был напыщен, надменен и нуден, робок
и туманен в изложении  мыслей,  лишен  социального  и  делового  чутья.  В
газетных  и  журнальных  издательствах  убедились  в  том,   что   простой
рассыльный куда быстрее и лучше  освоится  с  обязанностями  редакционного
сотрудника: и нос задирать не станет, и к работе отнесется ревностно,  сам
будет рад учиться, и охотно поделится своими знаниями с другими.  Едва  ли
не все  заведующие  и  редакторы  наших  периодических  изданий  вышли  из
посыльных;  люди  с  академическим  образованием  среди   них   почти   не
встречались. Зато многие были энтузиастами  народного  просвещения  и  все
обладали   деловой   хваткой,   которой   не   хватало   питомцам   старых
университетов...
   Сарнак задумался.
   - В Англии того периода, о котором, идет речь, да  и  в  Америке  тоже,
фактически уживались бок о  бок  две  различные  системы  воспитания,  две
традиции духовной культуры. С одной стороны, кипучая  разноголосица  новых
периодических изданий,  новая  пресса,  кино;  шумный  всплеск  немудреных
духовных  потребностей,  созданных  новой  системой  начального   обучения
девятнадцатого  века.  С  другой  -  старинные  аристократические   школы,
основанные в семнадцатом и восемнадцатом веках и перенявшие традиции  Рима
эпохи императора Августа. Они держались  обособленно  друг  от  друга.  На
одном полюсе - выходец из низов, бывший рассыльный, не  уступающий  самому
Аристотелю или Платону пытливостью, дерзостью и живостью ума, каков бы  ни
был  его   интеллектуальный   арсенал.   На   другом   -   интеллигент   с
университетским   дипломом,   щеголяющий   манерной   приверженностью    к
древнегреческой классике, отличавшей в свое  время  купленных  по  сходной
цене ученых мужей рабовладельческого Рима. Он и  был  похож  на  домашнего
раба: те же аристократические замашки,  то  же  угодливое  низкопоклонство
перед патроном, принцем и патрицием, педантическая забота о мелочах, страх
перед "белыми пятнами" на карте жизни. Он критиковал все и вся - глумливо,
полунамеками, как раб; он был обидчив, как раб, и по-рабьи готов презирать
каждого, кого только смел презирать. Он был  неспособен  служить  народным
массам. Новому читателю, рабочему, "демократическому" читателю, как мы его
называли, приходилось пробивать себе путь к свету и знанию без него...
   Если основатель нашей фирмы Крейн в свое время хоть в какой-то  степени
считался  с  тем,  что  на   издательский   "бизнес"   возложена   еще   и
просветительная миссия, то сэр Питер Ньюберри над этим не  задумывался  ни
минуты.  Это  был  прижимистый  торгаш,  всецело  поглощенный  стремлением
вернуть фирме престиж, утраченный по милости популярных  издателей  нового
толка. При нем дело  было  поставлено  круто:  он  заставлял  работать  до
седьмого пота, платил гроши и преуспевал. К тому времени, как я  пришел  в
Сандерстоун-Хаус, его уже несколько лет не было  в  живых,  а  контрольный
пакет акций и пост генерального директора  перешел  к  его  сыну  Ричарду,
прозванному "Солнцем". (Кажется, кому-то вздумалось в связи с его приходом
к власти процитировать  Шекспира:  "Прошла  зима  междоусобий  наших;  под
солнцем йоркским  лето  расцвело"  [Шекспир,  "Король  Ричард  III",  д.I,
сц.1].) Ричард Ньюберри в отличие от родителя был человеком  участливым  и
сердечным. Он великолепно отдавал себе отчет в моральной  ответственности,
которая ложится  на  плечи  издателя  популярной  литературы  в  атмосфере
практической безответственности, царившей  в  этой  области.  Работать  он
заставлял так же, если не больше, чем отец, зато платил щедро.
   Вместо того, чтобы плестись на поводу у читателя, он старался держаться
несколько впереди; он шел в ногу со временем и сумел добиться еще  больших
успехов, чем сэр Питер. Я проработал у "Крейна и Ньюберри" не одну неделю,
прежде чем мне довелось увидеть директора, но присутствие  его  я  ощутил,
едва переступив порог Сандерстоун-Хауса. В  первой  же  комнате  я  увидел
вывешенные на стене плакаты, впечатанные четким черным  шрифтом  на  белом
фоне. "Мы ведем вперед -  другие  подражают",  -  гласил  один.  "Если  ты
боишься,  что  материал  слишком  хорош,  -  помещай,  не  раздумывая!"  -
советовал другой. Третий был длиннее всех: "Если человек  не  знает  того,
что знаешь ты, это еще не причина писать для него так, словно  он  круглый
идиот. Будь уверен: кое-что он знает лучше тебя".  Таким  простым  приемом
генеральный директор задавал в своем заведении особый тон.


   Со двора Сандерстоун-Хауса до комнатки, в которой висели  эти  плакаты,
мне удалось добраться не сразу:  вход  в  здание  загородили  два  больших
фургона. Когда наконец, обнаружив дверь, я вошел и поднялся  по  лестнице,
то первой, кого я увидел, была крохотная девица,  восседающая  в  каморке,
похожей на стеклянную клетку. У девицы была  круглая  мордочка  и  веселый
красный носик пуговкой. Сначала я не  мог  понять,  чем  она  занята,  но,
присмотревшись, разобрал, что она лижет языком изнутри  обрывок  конверта,
чтобы снять марку. Фанни велела мне спросить  мистера  Чизмена.  Я  так  и
сделал. Не прерывая своего  занятия,  девица  вопросительно  взглянула  на
меня.
   - Амма-ачено? - произнесла она, не переставая лизать.
   - Что, простите?
   - Амма-ачено?
   - Виноват, я не совсем...
   - Оглох, что ли? - Она отняла  ото  рта  бумажку  с  маркой  и  набрала
побольше воздуха для громкой и внятной фразы: - Вам назначено?
   - А-а! Да. Велели сегодня от  десяти  до  двенадцати  зайти  к  мистеру
Чизмену.
   Барышня с новой энергией набросилась на марку.
   -  Марки  собираешь?  Нет?  Жутко  интересно.  Мистер  Чизмен   написал
брошюрку, руководство. Наверно, пришел  просить  работу?  Может,  придется
подождать.  Надо  заполнить  бланк  -  возьми  вон  там.  Так  полагается:
формальность. Вот карандаш...
   В бланке требовалось указать свое  имя  и  род  занятий.  "Литературная
деятельность", - вывел я.
   - Господи! - изумилась юная леди, прочитав бланк.  -  Я-то  думала,  вы
метите на склад! Эй, Флоренс, - окликнула она  другую,  значительно  более
крупную молодую особу, показавшуюся  на  лестнице.  -  Глянь-ка  на  него.
Собрался заниматься литературной работой...
   -  Хватает   же   нахальства!   -   Вторая   барышня   удостоила   меня
одним-единственным взглядом, водворилась в стеклянной клетушке и, сунув  в
рот кусочек жевательной резинки, развернула свежий, только что  из  печати
тоненький роман.
   Носик-Пуговкой вновь принялась слизывать марку. Прошло минут десять.  Я
ждал. Наконец та, что поменьше, подняла голову.
   - Сходить, что ли, отнести мистеру Чизмену, Фло. - И  она  удалилась  с
моим листочком.
   Вернулась она минут через пять.
   - Мистер Чизмен говорит, можете зайти - на одну минуту.
   Она повела меня вверх по лестнице,  по  длинному  коридору,  выходящему
стеклянными окнами в типографию, потом вниз по другой лестнице и снова  по
коридору, на этот раз темному. Наконец мы оказались в небольшой  комнатке:
конторский стол, два или три стула, книжные полки,  заваленные  книгами  в
бумажных обложках. Дверь, ведущая в смежный кабинет, была открыта.
   - Сядьте здесь, подождите, - распорядилась Носик-Пуговкой.
   - Кто там? Смит? - раздался голос из-за двери. - Давайте заходите.
   Я вошел, и юная особа с носом пуговкой навсегда скрылась из моей жизни.
   За  письменным  столом,  утонув  в  глубоком  кресле,  сидел   мужчина,
погруженный в созерцание ярких рисунков, которые были поставлены рядком на
полке вдоль стены.  Красное  лицо  его  было  озабоченно-серьезным,  брови
нахмурены, губастый, большой рот энергично  поджат,  жесткий  ежик  черных
волос топорщился во все стороны. Он сидел, чуть  склонив  голову,  и  грыз
кончик карандаша.
   - Не вижу того, что надо, - шептал он себе под нос. - Нет, не вижу.
   Я молча стоял, дожидаясь, пока он обратит на меня внимание.
   - Смит, - пробормотал он, так и не взглянув  в  мою  сторону.  -  Гарри
Мортимер Смит... Смит, вы, случайно, учились не в народной школе?
   - Там, сэр.
   - Я слышал, у вас есть склонность к литературе.
   - Да, сэр.
   - Тогда подите станьте вот здесь и  взгляните  на  эти  картинки,  чтоб
им... Видели когда-нибудь подобную мазню?
   Я послушно встал  рядом,  но  от  замечаний  благоразумно  воздержался.
Рисунки, как я теперь сообразил, были не чем иным, как эскизами журнальной
обложки. На каждом листке броским шрифтом было выведено  название:  "Новый
мир". Первый был сплошь разрисован летательными аппаратами,  пароходами  и
автомобилями.  На  двух  других  летательным  аппаратам  отдавалось  явное
предпочтение.  Далее  коленопреклоненный  мужчина  в  набедренной  повязке
воздевал руки навстречу восходящему  солнцу,  которое  почему-то  вставало
из-за его спины. На следующем был изображен наполовину  освещенный  земной
шар, а еще на одном - просто рабочий, шагающий  ранним  утром  к  себе  на
фабрику.
   - Смит, - произнес мистер Чизмен. - Этот журнал покупать вам, а не мне.
Какая на ваш вкус лучше всех? Слово за вами. Fiat experimentum in  corpore
vili [буквально: ставь опыт на малоценном организме (лат.)].
   - Вы это про меня, сэр? - невинно спросил я.
   Щетинистые брови мистера Чизмена удивленно приподнялись.
   - Видно, теперь все мы оснащены одним и тем же набором цитат, - заметил
он. - Ну так - какая же?
   - Такие, сэр,  как  эта,  с  аэропланами,  уже,  по-моему,  давно  всем
намозолили глаза.
   - Х-мм... - промычал мистер Чизмен. - И Солнце говорит то  же  самое...
Стало быть, на такую вы бы не польстились?
   - Вряд ли, сэр. Слишком приелось.
   - Ну, а земной шар?
   - Чересчур похоже на атлас, сэр.
   - Но разве география, путешествия - это не интересно?
   - Конечно, сэр, но как-то не слишком увлекательно.
   - Интересно, но не увлекательно. Х-мм...  Устами  младенцев...  Что  ж,
стало быть, вон тот парняга на фоне зари? Его купите, м-м?
   - А что за журнал, сэр? Изобретения, открытия, научные достижения, да?
   - Оно самое.
   - По-моему, сэр, заря подойдет, а  этот  работяга  скорее  годится  для
дружеского шаржа ко Дню труда. Довольно неприглядная фигура, сэр. Подагрик
какой-то: тяжелый, грузный... Может, убрать его, оставить одну зарю?
   - Будет смахивать на ломоть ветчины, Смит, - тонкие розовые полоски...
   Меня вдруг осенило.
   - Тогда так, сэр. Зарю оставить, только чтоб была ранняя  весна.  Почки
по деревьям пустить. А позади, сэр,  можно  снежные  горы  -  неярко  так,
вдалеке. И прямо поперек листа, крупно - рука. Рука куда-то  указывает.  И
все, сэр.
   - Куда указывает - вверх?
   - Нет, сэр; вперед и только чуть-чуть вверх. Это хоть вызовет интерес.
   - Согласен, вызовет. Женская рука.
   - По-моему, лучше пусть просто рука, сэр.
   - Такой вы купили бы?
   - Еще как, сэр, только б деньги были.
   Мистер Чизмен немного подумал, невозмутимо  покусывая  карандаш,  потом
выплюнул щепочки за письменный стол и заговорил снова:
   - То, что вы сейчас сказали, Смит, в  точности  совпадает  с  тем,  что
думаю я сам. Слово в слово. Очень любопытно. - Он нажал кнопку  звонка  на
столе, и в  комнату  заглянула  молоденькая  курьерша.  -  Попросите  сюда
мистера Прельюда...  Итак,  Смит,  вам  хотелось  бы  поступить  к  нам  в
Сандерстоун-Хаус. Говорят, вы  уже  кое-что  смыслите  в  науках.  Учитесь
дальше. Читатель начинает поворачивать к науке. У меня тут лежат кой-какие
книжечки, вы почитайте их и отберите, что вам покажется интересным.
   - Значит, сэр, вы мне сумеете подыскать работу?
   - Обязан суметь. Приказ есть приказ. Посадить вас можно будет вон в той
комнате...
   Тут разговор наш был прерван появлением долговязого, худого, как жердь,
мужчины с меланхолическим выражением  безжизненно-бледного  лица.  То  был
мистер Прельюд.
   - Мистер Прельюд, - обратился к нему мистер Чизмен, помахивая  рукою  в
сторону эскизов. - Это все не  пойдет.  Чересчур  это  самое...  банально.
Нужно что-нибудь посвежее, с выдумкой. Как я ее  вижу,  эту  обложку?  Ну,
скажем, так. Рассвет. Спокойный, простой пейзаж, главное -  чтобы  красиво
по цвету. Вд