жины.
   Он нашел ущелье пустым.
   С каждой минутой волнение его  возрастало,  и  он  потихоньку  вернулся
назад. Он встретил  двух  свино-людей,  которых  я  в  первый  день  видел
танцующими, губы у них были в  крови  и  дрожали  от  возбуждения.  Они  с
треском ломились сквозь папоротники и, увидев его, остановились со злобным
видом. Он  не  без  тайного  страха  щелкнул  хлыстом,  и  они  тотчас  же
набросились на него. До сих  пор  ни  один  зверо-человек  не  осмеливался
сделать это. Одному он прострелил голову, а Млинг набросился на другого, и
они, схватившись, покатились по земле.  Млинг  подмял  врага  под  себя  и
вцепился зубами ему в горло, а Монтгомери тем временем пристрелил его.
   Он с трудом заставил Млинга следовать за собой.
   Они поспешили обратно ко мне. По  дороге  Млинг  неожиданно  кинулся  в
кустарник и выволок оттуда небольшого оцелото-человека, тоже  запачканного
кровью и хромавшего из-за раны на ноге. Он отбежал на несколько  шагов,  а
потом, повернувшись, вдруг кинулся на них. Монтгомери, как мне показалось,
без особенной нужды застрелил его.
   - Что же это такое? - спросил я.
   Он покачал головой и снова принялся за коньяк.



18. МЫ НАХОДИМ МОРО

   Увидев, что Монтгомери осушил третий стакан коньяку, я решил остановить
его. Он был уже совсем пьян. Я сказал, что с Моро, должно быть,  случилась
серьезная беда, иначе он вернулся бы, и мы должны отправиться  на  поиски.
Монтгомери  принялся  было  слабо  возражать  мне,  но  в   конце   концов
согласился. Мы подкрепились едой и все трое отправились в путь.
   Вероятно, это объясняется напряжением, охватившим меня в то  время,  но
до сих пор я с необычайной ясностью вспоминаю наши скитания среди  знойной
тишины тропического полдня. Млинг шел впереди, сгорбившись, его  уродливая
черная голова быстро поворачивалась, посматривая то в одну,  то  в  другую
сторону.  Он  был  безоружен.  Свой  топор  он  потерял  при  встрече   со
свино-людьми. Зубы уже послужили ему оружием, когда дело дошло до схватки.
Монтгомери следовал за ним, пошатываясь, засунув руки в  карманы,  понурив
голову. Он был в состоянии пьяного раздражения, сердясь на меня за то, что
я отнял у него коньяк. Моя левая рука была на перевязи - счастье, что  это
была левая рука, - а в правой я держал револьвер.
   Мы  шли  по  узкой  тропинке  среди  дикой  роскошной   растительности,
подвигаясь на северо-запад. Вдруг  Млинг  остановился  и  замер,  выжидая.
Монтгомери чуть не налетел на него и тоже остановился. Напрягая  слух,  мы
услышали звуки голосов, шум, приближавшиеся шаги.
   - Он умер, - говорил какой-то низкий дрожащий голос.
   - Не умер, не умер, - бормотал другой.
   - Мы видели, мы видели, - заговорило хором несколько других голосов.
   - Э-эй! - крикнул вдруг Монтгомери. - Эй, вы!
   - Черт бы вас побрал, - добавил я, сжимая револьвер.
   Наступило молчание, потом в густой зелени послышался треск, и  со  всех
сторон показались лица, странные лица, с  новым,  необычайным  выражением.
Млинг зарычал. Я увидел обезьяно-человека - еще  раньше  я  узнал  его  по
голосу - и двух закутанных в белое темнолицых  существ,  которых  видел  в
баркасе.  С  ними  были  оба  пятнистых  существа  и  то  самое   ужасное,
сгорбленное чудовище, которое вещало Закон, с лицом, заросшим серебристыми
волосами, с нахмуренными седыми бровями и косматыми  клочьями,  торчавшими
посреди  его  покатого  лба;  огромное,  безликое,  оно   с   любопытством
посматривало на нас из-за зелени своими странными красными глазами.
   Некоторое время все молчали. Потом Монтгомери спросил:
   - Кто... сказал, что он умер?
   Обезьяно-человек с виноватым видом посмотрел на косматое чудовище.
   - Он умер, - сказало страшилище. - Они видели.
   Во всяком случае, этих нам нечего было бояться. Казалось, все они  были
полны страха и удивления.
   - Где он? - спросил Монтгомери.
   - Там, - указало седое чудовище.
   - Есть ли теперь Закон? - подхватил обезьяно-человек.
   - Должны ли мы исполнять его веления?
   - Правда ли, что он умер?
   - Есть ли теперь Закон? - повторил человек в белом.
   - Есть ли теперь Закон, ты,  второй  с  хлыстом?  Он  умер,  -  сказало
косматое чудовище.
   Все они глядели на нас.
   - Прендик, -  сказал  Монтгомери,  взглянув  на  меня  своими  тусклыми
глазами. - Все ясно: он умер.
   Я стоял позади него. Теперь мне становилось ясно, что с ним происходит.
Вдруг я шагнул вперед и громко сказал:
   - Дети Закона, он не умер.
   Млинг посмотрел на меня своими острыми глазами.
   - Он переменил свой образ, переменил свое тело,  -  продолжал  я,  -  и
некоторое время вы не увидите его. Он там, - я указал на небо, - и  оттуда
он смотрит на вас. Вы не можете  его  видеть.  Но  он  может  видеть  вас.
Бойтесь Закона!
   Я посмотрел на них в упор. Они колебались.
   - Он велик, он добр, - сказал обезьяно-человек,  пугливо  глядя  наверх
сквозь густую листву.
   - А то существо? - спросил я.
   - Существо, которое было в крови и бежало с криком и стонами, оно  тоже
умерло, - сказало седое чудовище, не сводя с меня глаз.
   - Вот это хорошо, - проворчал Монтгомери.
   - Второй с хлыстом... - начало седое чудовище.
   - Ну? - спросил я.
   - Сказал, что он умер.
   Но Монтгомери не был все же настолько пьян, чтобы не понять,  отчего  я
отрицал смерть Моро.
   - Нет, не умер, - медленно сказал он. - Вовсе не умер. Не более, чем я.
   - Некоторые,  -  сказал  я,  -  нарушили  Закон.  Они  должны  умереть.
Некоторые уже умерли. Покажи  нам  теперь,  где  лежит  его  бывшее  тело,
которое он оставил, так как оно больше не нужно ему.
   - Оно вон там, о человек, ходивший в море, - сказало косматое чудовище.
   Они показали нам путь, мы отправились сквозь густые папоротники,  лианы
и деревья на северо-запад. Послышался  крик,  треск  сучьев,  и  маленькое
розовое создание промчалось мимо нас.
   За ним по пятам гналось покрытое кровью мохнатое  существо,  которое  с
разбегу наскочило прямо на нас. Волосатое чудовище отпрыгнуло  в  сторону;
Млинг  с  рычанием  набросился  на  врага,  но  был  отброшен;  Монтгомери
выстрелил, промахнулся, пригнул голову, прикрываясь руками, и приготовился
бежать.  Я  тоже  выстрелил,  но  кровожадное  существо  не  отступило.  Я
выстрелил еще  раз  в  упор  в  его  безобразное  лицо.  Огненная  вспышка
хлестнула по нему. Все его лицо превратилось в кровавую рану;  но  все  же
оно, проскочив мимо меня, налетело на Монтгомери и, повалив его, поволокло
за собой по земле в своей предсмертной агонии.
   Я очутился перед Млингом,  мертвым  зверем  и  распростертым  на  земле
человеком. Монтгомери медленно приподнялся и с  недоумением  уставился  на
окровавленное тело,  лежавшее  рядом  с  ним.  Это  зрелище  почти  совсем
отрезвило его. Он с трудом встал на  ноги.  В  это  время  седое  чудовище
осторожно пробиралось обратно к нам среди деревьев.
   - Смотри, - сказал я, указывая на убитого. - Разве не существует Закон?
Вот что происходит, когда Закон нарушают.
   Чудовище посмотрело на убитого.
   - Он посылает огонь, который  убивает,  -  сказало  оно  своим  хриплым
голосом, повторяя слова Закона.
   Остальные столпились вокруг и тоже смотрели.
   В конце концов мы почти добрались до западной оконечности острова.  Там
мы нашли обглоданное  и  искалеченное  тело  пумы  с  раздробленной  пулей
лопаткой и, шагах в двадцати от него, то, что искали... Моро  лежал  лицом
вниз на полянке, вытоптанной среди тростников: одна его  рука  была  почти
оторвана, на седых волосах запеклась кровь. Голова его была разбита цепями
пумы. Поломанные тростники были окроплены кровью. Револьвера мы не  нашли.
Монтгомери перевернул тело на спину.
   Отдыхая время от времени, мы понесли его с помощью семи  зверо-людей  -
так как он был очень тяжел - обратно к дому. Темнело. Два раза мы  слышали
совсем  близко,  как  невидимые  существа  кричали  и  выли,  а  один  раз
показалось розовое ленивцеподобное существо, уставилось  на  нас  и  снова
исчезло. Но нападения больше не было. У ворот зверо-люди  остановились,  с
нами вошел только  Млинг.  Мы  внесли  искалеченное  тело  Моро  во  двор,
положили его на груду хвороста и заперли за собой ворота.
   Потом мы пошли  в  лабораторию  и  уничтожили  всех  бывших  там  живых
существ.



19. ПРАЗДНИК МОНТГОМЕРИ

   Покончив с этим делом, умывшись и поев, мы с  Монтгомери  пошли  в  мою
маленькую комнату и начали в первый раз серьезно обсуждать свое положение.
Близилась полночь. Монтгомери был почти трезв, но соображал с  трудом.  Он
всегда находился  под  влиянием  Моро.  Не  думаю,  чтобы  ему  когда-либо
приходила в голову мысль, что Моро может умереть. Эта смерть была для него
неожиданным ударом, разрушившим тот образ  жизни,  к  которому  он  привык
более чем за  десять  лет,  проведенных  на  острове.  Он  говорил  как-то
неопределенно,  уклончиво  отвечал  на  мои  вопросы,  пускался  в   общие
рассуждения.
   - Как глупо устроен мир,  -  разглагольствовал  он.  -  Жизнь  -  такая
бессмыслица! У меня вообще жизни не было. Интересно, когда же она  наконец
начнется! Шестнадцать  лет  я  мучился  под  надзором  нянек  и  учителей,
исполняя все их прихоти, пять лет в Лондоне без  устали  зубрил  медицину,
голодал, жил в жалкой квартире, носил  жалкую  одежду,  предавался  жалким
порокам, совершил однажды глупость, потому  что  был  набитым  дураком,  и
очутился на этом собачьем острове. Десять  лет  проторчал  здесь!  И  чего
ради, Прендик? Разве мы мыльные пузыри, выдуваемые ребенком?
   Нелегко было прекратить эти разглагольствования.
   - Мы должны подумать, как унести отсюда ноги, - сказал я.
   - А что толку? Ведь я изгнанник.  Куда  мне  деваться?  Вам-то  хорошо,
Прендик. Бедный старина Моро! Мы не можем бросить  его  здесь,  чтобы  они
обглодали его косточки. А ведь к тому идет... И потом, что будет с бедными
тварями, которые ни в чем не повинны?
   - Ладно, - сказал я. - Обсудим  это  завтра.  По-моему,  нужно  сложить
костер и сжечь его тело вместе с остальными трупами... А что,  собственно,
может случиться с этими тварями?
   - Не знаю. Скорей всего те, которые были сделаны из хищников, рано  или
поздно озвереют. Но мы не можем их всех истребить,  правда?  А  ведь  ваша
человечность,  пожалуй,  подсказала  бы  именно  такой  выход?..  Но   они
изменятся. Несомненно, изменятся.
   Он продолжал молоть всякий вздор, покуда я не потерял терпения.
   - Черт вас побери! - воскликнул он  в  ответ  на  какое-то  мое  резкое
замечание. - Разве вы не видите, что мое положение хуже вашего?
   Он встал и пошел за коньяком.
   -  Пейте,  -  сказал  он,  вернувшись.  -  Пейте,  вы,  здравомыслящий,
бледнолицый безбожник с лицом святого.
   - Не буду! - злобно  сказал  я,  уселся  и  глядел  на  его  освещенное
желтоватым светом лампы лицо, покуда он не напился до состояния болтливого
опьянения.
   Помню, что я испытывал бесконечную усталость. Снова  расчувствовавшись,
он выступил в защиту зверо-людей и  Млинга.  Млинг,  по  его  словам,  был
единственным существом, которое любило его. И вдруг ему  пришла  в  голову
неожиданная мысль.
   - Будь я проклят! - сказал он, пошатываясь, вскочил на ноги  и  схватил
бутылку с коньяком.
   Каким-то чутьем я понял, что он собирался сделать.
   - Я не позволю вам напоить это животное, -  сказал  я,  преграждая  ему
путь.
   - Животное! - воскликнул он. - Сами вы животное! Он будет пить не  хуже
всякого другого. Прочь с дороги, Прендик!
   - Ради бога... - начал я.
   - Прочь!.. - завопил он, неожиданно выхватив револьвер.
   - Отлично, - сказал я, отойдя в сторону, и уже  готов  был  напасть  на
него сзади, когда он взялся за задвижку, но удержался, вспомнив  про  свою
сломанную руку. - Вы сами превратились в животное, вот и ступайте к ним.
   Он распахнул дверь и оглянулся на  меня,  освещенный  с  одной  стороны
желтоватым светом лампы, а с другой - бледным светом  луны.  Его  глазницы
казались черными пятнами под густыми бровями.
   - Вы, Прендик, напыщенный дурак, совершенный  осел!  Вечно  вы  чего-то
боитесь и что-то воображаете. Дело  идет  к  концу.  Завтра  мне  придется
перерезать себе горло. Но  сегодня  вечером  я  устрою  себе  премиленький
праздник.
   Он повернулся и вышел.
   - Млинг! - крикнул он. - Млинг, старый дружище!
   Три смутные фигуры, освещенные серебристым светом луны, двигались вдали
по темному берегу. Одна из них была в белой одежде, остальные две,  шедшие
позади, казались черными пятнами. Они остановились, глядя в сторону  дома.
Потом я увидел сгорбленного Млинга, который выбежал из-за угла.
   - Пейте! - кричал Монтгомери.  -  Пейте,  звери!  Пейте  и  становитесь
людьми... Черт возьми, я умнее всех! Моро забыл это.  Наступило  последнее
испытание. Пейте, говорю вам! - И, размахивая бутылкой, он быстрой  рысцой
побежал на запад вместе с Млингом, который последовал за ним впереди  трех
смутных фигур.
   Я вышел на порог. Их было  уже  трудно  разглядеть  в  неверном  лунном
свете, но вот Монтгомери  остановился.  Я  видел,  как  он  поил  коньяком
Млинга, а потом все пять фигур слились в один сплошной клубок.
   - Пойте, - услышал я возглас Монтгомери.  -  Пойте  все  вместе:  "Черт
побери Прендика!" Вот хорошо! Ну, теперь еще раз: "Черт побери Прендика!"
   Черный клубок разделился  на  пять  отдельных  фигур,  и  они  медленно
удалились  по  залитому  лунным  светом  берегу.  Каждый  вопил  на   свой
собственный лад, выкрикивая по моему адресу всякие  ругательства  и  давая
таким образом выход своему пьяному восторгу.
   Вскоре я услышал вдалеке  голос  Монтгомери,  командовавшего:  "Направо
марш!" С криками и завываниями они  исчезли  в  темноте  среди  прибрежных
деревьев. Мало-помалу голоса их затихли.
   Снова воцарилось мирное великолепие ночи. Луна уже склонялась к западу.
Было полнолуние, и она ярко сияла, плывя по безоблачному небу. У моих  ног
лежала тень ограды, она была шириной в ярд, черная,  как  смола.  Море  на
востоке казалось мутно-серым и таинственным, а между  ним  и  тенью  стены
искрился и блестел серый песок (он состоял из частиц вулканического стекла
и кристаллических пород). Казалось, весь берег  был  усыпан  бриллиантами.
Позади меня желтоватым огнем горела керосиновая лампа.
   Я закрыл дверь, запер ее и пошел за ограду, где  лежал  Моро  рядом  со
своими последними жертвами: гончими  собаками,  ламой  и  еще  несколькими
несчастными животными. Крупные черты его лица были спокойны,  несмотря  на
то, что он принял ужасную смерть, суровые глаза смотрели вверх, на бледный
лик луны. Я присел на край сточной трубы и; не сводя глаз с  этой  мрачной
груды тел, на которых  серебристый  свет  луны  чередовался  со  зловещими
тенями, стал обдумывать свое положение.
   Утром я положу в лодку еды и, предав огню  эти  тела,  снова  пущусь  в
открытый  океан.  Я  чувствовал,  что  Монтгомери  все  равно  погиб;   он
действительно стал близок по духу к этим зверо-людям и не мог  бы  жить  с
обыкновенными людьми.
   Не знаю, сколько времени просидел я в  раздумье.  Вероятно,  прошло  не
меньше часа. Потом мои  размышления  были  прерваны  -  где-то  поблизости
появился Монтгомери. Я услышал разноголосые крики, удалявшиеся  в  сторону
берега, ликующие вопли, гиканье и завывание. Толпа, видимо, остановилась у
самого берега. Гвалт усилился, потом затих.  Я  услышал  тяжелые  удары  и
треск раскалываемого дерева, но тогда это не обеспокоило меня. Послышалось
нестройное пение.
   Я снова начал обдумывать пути спасения. Я встал, взял лампу и  пошел  в
сарай  осмотреть  несколько  бочонков,  которые  там  видел.  Потом   меня
заинтересовало содержимое жестянок, и я открыл одну. Тут  мне  показалось,
что я вижу какую-то красную фигуру. Я быстро обернулся.
   Позади меня был двор, где полосы лунного света  чередовались  с  густой
темнотой. Посреди двора возвышалась куча дров и хвороста, на которой рядом
со своими искалеченными жертвами лежал Моро. Казалось, они обхватили  друг
друга в последней борьбе. Раны Моро зияли, черные, как ночь, а  запекшаяся
кровь застыла на песке темными пятнами. Потом, еще не понимая, в чем дело,
я увидел дрожащий красноватый  свет,  перебросившийся  на  противоположную
стену. Я по ошибке принял его за отражение вспышки лампы у меня в  комнате
и снова занялся осмотром провианта в сарае. Я рылся там, действуя здоровой
рукой, находя то одно, то другое и откладывая в сторону все нужное,  чтобы
на другой день погрузить в лодку. Двигался я  с  трудом,  а  время  летело
быстро. Скоро забрезжил рассвет.
   Пение на берегу сменилось шумом,  затем  началось  снова  и  неожиданно
перешло в возню. Я услышал крики: "Еще, еще!" Потом снова шум,  как  будто
там затеяли ссору, и вдруг  -  пронзительный  крик.  Шум  сразу  настолько
изменился, что я не мог не обратить на это внимания. Я  вышел  на  двор  и
прислушался. И вот, подобно стальному  ножу,  всю  эту  сумятицу  прорезал
револьверный выстрел.
   Я кинулся через свою комнату к маленькой двери. Тут я  услыхал,  как  у
меня за спиной несколько ящиков  покатилось  на  пол  сарая  и  с  треском
разбилось вдребезги. Но я не обратил на это внимания. Я распахнул дверь  и
выглянул наружу.
   На берегу, у пристани,  горел  костер,  взметая  снопы  искр  в  смутно
белевшее рассветное небо. Вокруг него копошились темные фигуры. Я  услышал
голос Монтгомери, который звал меня, и тотчас пустился бежать к  костру  с
револьвером в руке. Я увидел, как низко, почти по самой  земле,  полоснуло
пламя револьверного выстрела. Значит, Монтгомери упал. Я крикнул изо  всех
сил и выстрелил в воздух.
   Кто-то закричал:  "Господин!"  Черный  барахтающийся  клубок  распался,
огонь в костре вспыхнул и погас. Толпа зверо-людей в панике разбежалась по
берегу. Сгоряча я выстрелил им вслед, когда  они  исчезали  между  кустов.
Потом я повернулся к черным грудам, оставшимся на песке.
   Монтгомери лежал  на  спине,  а  сверху  на  него  навалилось  косматое
чудовище. Оно было мертво, но все  еще  сжимало  горло  Монтгомери  своими
кривыми когтями. Рядом с ним, ничком, совершенно спокойный,  лежал  Млинг.
Шея его была прокушена, а в руке зажато горлышко разбитой  бутылки  из-под
коньяка. Еще двое лежали около костра, один неподвижно, другой по временам
медленно, со стоном приподнимал голову и снова ронял ее.
   Я обхватил косматое чудовище и оттащил его от Монтгомери; его когти еще
цеплялись за одежду. Монтгомери весь посинел и еле дышал. Я побрызгал  ему
в лицо морской водой, а под голову вместо подушки подложил свою  свернутую
куртку. Млинг был мертв. Раненый - это был человеко-волк с серым бородатым
лицом - лежал грудью на еще  тлевших  углях  костра;  несчастный  был  так
ужасно обожжен и изранен, что я из  сострадания  выстрелом  размозжил  ему
череп. Второй был один из закутанных в белое человеко-быков. Он  тоже  был
мертв.
   Остальные зверо-люди исчезли с берега. Я снова подошел к  Монтгомери  и
опустился рядом с ним на колени, проклиная себя за незнание медицины.
   Костер потух, и только угли, перемешанные  с  золой,  еще  тлели.  Я  с
изумлением подумал, откуда Монтгомери достал дрова. Тем временем рассвело.
Небо светлело, луна становилась бледной  и  призрачной  на  голубом  небе.
Восток окрасился алым заревом.
   Вдруг позади себя я услышал грохот и шипение. Оглянувшись, я  с  криком
ужаса вскочил на ноги. Огромные клубы черного дыма  поднимались  навстречу
восходящему солнцу, и сквозь их вихревой мрак прорывались  кровавые  языки
пламени. А потом занялась соломенная крыша. Я увидел, как  огненные  языки
начали лизать солому. Пламя вырвалось и из окна моей комнаты.
   Я сразу понял, что случилось. Мне вспомнился недавний треск. Бросившись
на помощь к Монтгомери, я опрокинул лампу.
   Было ясно, что мне не удастся спасти ничего. Я  вспомнил  свой  план  и
решил взглянуть на две лодки, вытащенные на берег.  Но  их  не  бы