позднее.
  Но мне кажется необходимым упомянуть об этом сейчас...
  Я опустила тетради отца. Подняла голову. Встретились взглядом с
Грохотовым. Он серьезно посмотрел на меня, спросил:
  - При каких обстоятельствах умер ваш отец?
  - - Его нашли мертвым в лесу... После грозы...
  Помолчав немного. Грохотов перевел разговор на другое.
  - Дымов возвратил мне эти рукописи. Он занят другими делами. И просил
меня... Да... Как раз я интересуюсь теми же вопросами, которые в молодости
интересовали вашего отца. Эта станция, где мы находимся, - первый пункт
одного большого начинания. Здесь начало дела...
  - альфа... - произнес Грохотов и улыбнулся. - Обратили внимание на мачты?
  - Да.
  - Их антенны имеют общую протяженность свыше двадцати километров. Не то,
что там, в степи, в полевой лаборатории.
  Мне хотелось спросить Грохотова, почему он так внезапно исчез тогда. Но
вместо этого я спросила:
  - Меня здесь все интересует. Особенно после того, как только что я
прочитала дневники моего отца... Что за странный дом со стеклянным
колпаком?
  - Это опытная станция. Здесь есть несколько особо ценных и редких
приборов, - ответил Грохотов. - С ними требуется, я бы сказал, нежное
обращение. Каждый научный аппарат имеет свою индивидуальность. И я знаю,
что с этими приборами лучше всего управляются руки девушек... наших смелых
советских девушек... Одна работает здесь - Оля. Вы с ней сейчас
познакомитесь. Она вас и проинструктирует. Мне нужна вторая лаборантка.
Хотим иметь человека про запас...
  - Понимаю, Степан Кузьмич, -oтветила я, польщенная словами Грохотова.
  - Про запас, чтобы не очутиться в положении, как тогда, помните? Я успел
присмотреться к вам, и, кроме того, признаться, мне хочется, чтобы именно
вы были при деле, которым интересовался ваш отец.
  Грохотов посмотрел на меня очень пристально, и я выдержала этот взгляд.
Грохотов медленно проговорил:
  - В вас есть упорство и выдержка... Да, да, знаю о вас больше, чем вы
думаете...


                           XIII. В вихре молний

  На вершинах гор лежали черные, зловещие облака. Со всех сторон на площадку
станции стремительно наползали густые слои тумана. Грохотов взял меня за
руку и провел к двери дома, который я еле различила в быстро наступающей
мгле. Над нашими головами сверкнула ослепительная молния. Она разорвалась
с таким невероятным треском, что я содрогнулась.
  Я вспомнила слова Симона о грозах в этой местности. Грохотов ввел меня
через дверь в помещение станции. Тонкая фигура девушки виднелась у
аппаратов, похожих на ящики радиол. На щитках около нее вспыхивали
разноцветные лампы. Грохотов быстро поднялся по лесенке и крикнул вниз:
  - Оля. Это - ваша помощница. Звать ее Таня. Учите ее...
  Грохотов сказал еще что-то, но снова раздался оглушительный гром.
Казалось, будто горы сдвигаются со своих мест и низвергаются в бездонные
пропасти. Многоголосое эхо рокотало непрерывными залпами тысячи пушек.
  Оля показала мне на два щитка, где виднелись цифры 4 и 5.
  - Как увидите, что вспыхнет лампа, говорите в этот рупор: "Четвертый
сработал... Пятый сработал..."
Я кивнула головой. Отвечать казалось бесполезно, потому что треск молний
слился в дьявольскую перестрелку.
  - Ну, как вы там? - услыхала я спокойный голос Грохотова над самым ухом.
  Обернулась, но Грохотова в лаборатории не было,- При свете лампы увидела
только острый профиль Оли, сосредоточенно смотревшей на три щитка рядом.
Она на секунду обернулась и ткнула пальцем на мой четвертый щиток, где
загорелась лампа.
  - Четвертый сработал, Степан Кузьмич! - крикнула я.
  - Не глухой. Не кричите, - послышалось у меня над ухом. - Спокойнее...
  И тут только я заметила, что Оля, не отрывая глаз от щитков, все время
шевелила губами перед рупором. В паузах между оглушительными ударами
молний слышала я ровный голос Оли:
  - Сработал второй... третий... второй... первый...
  Мне нельзя отказать в понятливости. Работу наблюдателя я усвоила с первого
же урока. Пришлось сосредоточить все внимание на щитках, быстро и ясно
говорить полагающееся, вернее, спокойно, шептать, потому что очень скоро я
почувствовала, что могу охрипнуть.
  Сколько времени продолжалась гроза, это я не могла представить. Лампы на
щитках погасли. В ушах еще, казалось, грохотали громы. Виски заныли от
напряжения.
  Тяжелая рука, стараясь быть ласковой, коснулась моего плеча.
  - Занятная работенка? - услыхала я голос Грохотова. Обернулась.
  Грохотов держал меня за плечи.
  - Устали? Не нравится? Тяжело?
  Я медленно опустилась на подвернувшийся табурет.
  - Нет, ничего. Буду работать здесь.
  Грохотов протянул мне тетрадку:
  - Отлично... Тогда... продолжайте прерванные занятия. Перепишите вечером у
себя эти цифры тщательно, как вы умеете это делать.
  Тетрадь пестрела карандашными каракулями. Надо их разбирать. Так болели
виски, что хотелось упасть и заснуть.
  - Оля, - обратился Грохотов к лаборантке. - Познакомились? Подайте друг
другу руки... Вот так.
  Мы обменялись с Олей рукопожатием. А .Грохотов, продолжая улыбаться, вынул
из кармана плитку шоколада, протянул ее нам:.
  - На двоих... Скушать сейчас же. Перестанет стучать в висках. И на свежий
воздух, марш. Отдых десять мянут. Потом разрядка аппаратуры новыми
пленками. Обед через час двадцать...
  Через десять минут после вятамишюго шоколада боль
в дисках и усталость исчезли. Освежил я прохладный торный воздух. Клочья
тумана стремительно сбегали с площадки, формировались в длинные полосы
облаков и исчезали в широком промежутке между двумя горными массивами,
  - Ты боялась? - спросила Оля.
  - Боялась, - ответила я. Мве xoтелось быть совершенно искренней перед этой
черноволосой девушкой. Глаза у нее были такие милые и такие по-хорошему
знакомые, что я шутливо повела плечами. - Ух, как боялась!..
  - А бояться нечего, - пояснила Оля. - Все антенны заземлены. И знаешь,
радиус безопасности равен высоте мачты. Наши мачты по семьдесят метров.
Значит, в Круге диаметром в сто сорок метров ни один разряд молнии не
может тронуть здесь ничего - ни построек, ни нас.
  Зарядка аппаратов. Я занялась этим делом вместе с Олей. Надо было
открывать дверцы аппаратов, вынимать из них круглые металлические коробки
с кинолентами, затем вместо них вставлять новые коробки.
  Оля рассказала мне, что в этом "гнезде бурь" во время грозы молнии часто
ударяют в антенны, выставленные вокруг на горных вершинах, поток
электродов мчится по проводам и, раньше чем уйти в землю, проходит через
аппараты лаборатории. Самопишущие приборы записывают, как выразилась Оля,
"характеристику молнии", или, иначе говоря, высковольтного разряда,
который происходит в сотые и тысячные .доли секунды. Сложные и тонкие
приборы отмечают на фотопленке мельчайшие изменения сил и напряжения тока.
После проявления пленки причудливые линии подлежали микрометрическому
измерению и тщательнейшему изучению.
  Пока мы с Олей следили за работой аппаратов, Степан Куэьмич, .словно
капитан в рубке, сидел на крыше лаборатории под стеклянным колпаком и
непосредственно вел наблюдения над молниями. Цифровым шифром он записывал
характерные особенности разрядов и производил фотосъемки молний.
  Я узнала, что на этой высокогорной, станции установлены многолинзовые
фотоаппараты, которые являются, последним достижением советской науки.
Представьте себе, друг мой, что те тридцать шесть окон, которые видела я в
основании стеклянного колпака направленными во нее стороны, на самом деле
были тридцатью шестью объективами единого фотоаппарата для изучения
молний. Благодаря такому полному охвату горизонта можно было
фотографировать все молнии, вспыхивавшие в районе станции. Стеклянный
колпак служил надежной изоляцией и защитой от молний. Степан Кузьмич по
мере нужды включал ту или иную серию фотокамер так, чтобы сверкнувшая
молния фиксировалась на пленке во всей своей сложности.
  Простите, я немного забегаю вперед. Но мне хочется, чтобы вы поняли, что
фотографирование молнии - сложнейшее дело. Сначала я думала, что просто в
фотокамере движется пленка с определенной скоростью, как в кино, и на ряде
кадров запечатлевается вся история молниевого разряда от зарождения до
полнвго его угасания. Однако оказалось, что каждая камера производит
одновременно три фотокадра - один неподвижный, а два других на
кинопленках, движущихся в противоположных направлениях. Позднее я подробно
ознакомилась с этими камерами.
  На лошадях вьюком доставили мой чемодан. Мне отведена крохотная комната,
похожая на вагонное купе. Дверь ее отодвигается на бесшумных шарнирах.
Рядом - купе Оли.
  Началась моя трудовая жизнь.


                         XIV. "А если тайны нет!"

  На следующий день поздно к вечеру я очень уютно устроилась в моей комнате.
И только успела удостовериться, что перстень благополучна покоится на дне
чемодана, как звякнул звонок внутреннего- телефона.
  - Это я, - послышался голос Грохотова. - Если не очень заняты, то зайдите
сейчас ко мне. Я в лаборатории...
  Ущербная луна равнодушно смотрела на меня с холодного неба. Внизу
серебрился туман, будто волны странного белесого моря. Казалось, что я не
среди гор, а где-то на далеком острове, и даже не на нашей Земле, а на
другой планете.
  Над входом в лабораторию горела лампа. Дверь не была заперта.
  - Можно? - спросила я.
  - Разумеется, - послышался голос Грохотова.
  Он сидел за столом. Рядом облокотился Симон.
  - Собаки необходимы, - входя, услышала я слова Симона.
  - А раз необходимы, то и достаньте тех самых, - сказал Грохотов и кивнул
Симону на меня. - Вот, кстати, и Таня. Она отлично умеет обращаться с
собаками. У нее были два чудесных пса. И клички расчудесные. Садитесь,
Таня...
  Поблагодарила и села. Симон простился и вышел. Грохотов проводил его. Я
слышала, как он повернул ключ в замке. Но не пошевелилась. Давно решила
быть готовой ко всему.
  Стоя у двери, Грохотов любезно сообщил:
  - Со вчерашнего дня вы зачислены в помощницы лаборантки ЭИВРа -
Экспериментального института высоковольтных разрядов. Сейчас я приказал
Симону, чтобы вам выдали полагающуюся одежду. Тут часто приходится менять
ее. Ночи холодны, дни жарки. Попадете в облако - промокнете, надо
переодеваться. А с аппаратами лучше работать в прозодежде.
  - Целый гардероб? - улыбнулась я.
  - Да... И целый набор обуви. Скоро начнет выпадать снег. Без валенок не
обойтись.
  Говоря это самым любезным и спокойным голосом, Грохотов занял свое место
за столом. Он взглянул на меня так, что на мгновенье показался чужим и
далеким. Выдвинул ящик стола, пошарил, потом вынул оттуда что-то и положил
на стол.
  - Вам знаком этот предмет? - спросил он тихо.
  Я взглянула. Чуть вздрогнула.
  На столе передо мною лежал железный стержень с блестящей, будто
отполированной головкой.
  Смешно было бы отрицать. Ведь Грохотов мог тогда отлично видеть в бинокль,
как я путешествовала по степи и как заземляла стержень среди желтого пятна
пушистых ковылей. А на следующее утро Грохотов мог спокойно обследовать
местность и найти стержень, потому что голубой шар исчез именно на том
самом месте.
  Эти мысли вихрем пронеслись в моей голове, и я ответила, стараясь быть
совершенно спокойной:
  - Да.
  Грохотов повертел передо мною стержень и положил его в плотный футляр
синевато-свинцового цвета и закрыл крышкой.
  - Очень прошу рассказать все, что вы знаете об этой модели.
  Я прервала Грохотова:
  - Модели? Но это же простой железный стержень!
  - Пусть пока будет так, - отозвался Грохотов. - Слушаю вас, Таня.
  - Я сидела вечером в саду... - начала я, упомянув предварительно, что
совершенно не знала о существовании какой-либо лаборатории за рощей.
Рассказывала не спеша, чтобы не уклоняться от истории со стержнем.
Созналась, что мною руководило простое любопытство, - ведь из физики я
кое-что помнила о шаровых молниях и о заземлении. Этим и объяснились мои
поступки. Передала и слышанный рассказ возчика, ехавшего по степи из
Волчьего Лога. Вспомнила его манеру говорить, и мне хотелось точнее
передать интонации испуганного рассказчика.
  - Да вы могли бы выступать на эстраде, - вскользь заметил Грохотов,
отрываясь от блокнота, куда заносил коротенькие заметки.
  - Я перестала мечтать о сцене, - ответила я, притворяясь обиженной. -
Помните, как вы говорили, что наука нужна для искусства? Вы меня убедили.
Теперь лаборатория кажется мне более подходящим местом, чем сцена.
  Говоря так, я слукавила. В мои планы вовсе не входила излишняя
откровенность с Грохотовым. Втайне я продолжала мечтать о сцене.
  Грохотов ответил с искренней улыбкой:
  - Вы так живо представили изумление возчика - просто удивительно... Но
ближе к делу. Что дальше?
  Я сама решила перейти в наступление.
  - А дальше вы, Степан Кузьмич, исчезли, не попрощавшись, - сказала я,-
смотря на него в упор. Произнесла это я укоризненным тоном. Потом добавила
тише: - Даже записки не оставили... Этим вы очень огорчили меня. Ничем не
заслужила такого отношения. Разве я плохо выполняла то, о чем вы меня
тогда просили?
  - О да, вы правы. Простите меня, - защищался Грохотов. - Но уж так
сложились обстоятельства. В этом году мне не везло. Сначала захворала
техническая помощница. Хорошо, что выручили вы. А потом испортилась
аппаратура, да так, что застопорилась вся работа. - Грохотов выпрямился. -
А ведь вы аваете меня. Я в решениях быстр. Сели мы с Симоном за штурвалы и
покинули вашу гостеприимную степь... Ну-с, вы и теперь обижаетесь на маня?
  Я постаралась войти в тон его коротенького монолога и ответила, чуть пожав
плечами:
  - Теперь нет. Дела прошлое. Не будем упоминать о нем.
  Я увидела, что Грохотов ждет более пространного ответа, и продолжала:
  - Вы по-своему отзывчивый человек, Степан Кузьмич... В то утро я спешила к
вам рассказать, что случилось ночью в степи. Но когда не застала даже
признаков походкой лаборатории, то самые невероятные предположения пришли
мне в голову.
  Говоря так, я хотела застать Грохотова врасплох. И действительно, он
встрепенулся! Спрюсил:
  - Какие же нeвероятные?
  - Что я проникла в вашу тайну... Чтo вы видели, как я заземляла
стержень... Что утром вы пошли в степь, вынули стержень и подумали, как от
мeня избавиться... Хорошо еще, что вы не направили огненный шар мне в
голову, а только сами исчезли, оставив меня в глуши. В новом месте вам уже
не могла вредить глупая девчонка.
  Грохоток прервал меня раскатистым хохотом:
  - А вы не хотели ведь упоминать о прошлом! Слушаю ваши тирады и думаю:
ужель, передо мной та самая Татьяна, которая я наедине в глупой далекой
стороне в благом пылу....
  - Оставим в покое Пушкина в Чайковского, - очень сухо возразила я. - Мне
сейчас совершенно не хочется смеяться. Я xoчу знать...
  - Почему зажглась лампа? Почему сварился картофель? - спросил, все eige
улыбаясь. Грохотов.
  - Хотя бы это... -. вымолвила я, чувствуя, что могу обозлиться.
  Но он повертел в пальцах взятый со стола карандаш и шутливо спросил:
  - А если тайны нет?
  Я призвала на помощь все мое хладнокровие, чтобы не выдать волнения. Я
понимала Грохотова. Он хотел что-то внушить мне. Сильно сжав карандаш в
кулаке, он произнес мягким, сердечный тоыом, который подкупил меня своей
искренностью:
  - Я затем и пригласил вас сюда, чтобы вы не думали о несуществующих
тайнах. Зачастую многое нам кажется тайной. Но путем научного анализа эти
загадки скоро разгадываются. Вот, например, один штрих. Он сыграл
некоторую роль в моих математических вычислениях...
  Грохотов рассуждал непоследовательно. Ага, он не хотел распространяться о
тайне! И я пробормотала:
  - Ах, как интересно!..
  - Не бойтесь, что заведу вас в дебри логарифмов,- полушутя проговорил
Грохотов. Он взял со стола старые ведомости, переписанные начисто моею
рукой еще там, в степи: - Смотрите, каждую пятерку и каждую девятку вы
пишете с такими хвостиками вверх и вниз, что они даже стали мне сниться,
честное слово...
  Действительно, в школе мне здорово попадало за эти хвостики. Но я никак не
могла отделаться от привычки ставить у цифр занятные завитушки. Мне
казалось, что так красивее.
  - Вернемся к стержневой модели...
  Грохотов положил тяжелую руку на синевато-свинцовый футляр.
  - Итак, думаете, что я видел вас в степи и утром вырыл стержень?
  - Да.
  - Ошибаетесь, - тихо ответил Грохотов. - Я должен был уехать по иной
причине. Я не выкапывал зарытого вами стержня.
  Я откинулась на спинку стула и посмотрела Грохотову в глаза. Мне важно
было уловить и понять их выражение. Но глаза Грохотова были непроницаемы.
Я могла только удостовериться, что они у него не черные, а темно-карие. Он
смотрел на меня, видимо, ожидая вопроса. И я задала его:
  - Почему же у вас очутился стержень?
  Грохотов быстро ответил:
  - Это другой экземпляр модели.
  И слегка вздохнул, будто с облегчением. А я подумала, что он ждал от меня
другого, более серьезного вопроса. Какого. - я не знала и не догадывалась.
Только почувствовала, что о трагически погибшем незнакомце, о человеке в
кепке и о человеке с медвежьими ногами не надо здесь говорить никому. А
тем более Грохотову.
  Но он довольно ловко расспрашивал меня о событиях памятного дня. Когда я
упомянула про смерть и воскресение Альфы, Грохотов небрежно закурил. За
густыми клубами плотного едкого дыма увидела, что глаза собеседника жадно
впились в меня. Он жаждал подробностей. Но я ни словом не обмолвилась о
медвежьих ногах и не имела охоты высказывать свои соображения.
  Грохотов задумчиво поерошил бороду. Глаза его смотрели просто и дружелюбно.
  - Вероятно, вы ошиблись... Собака и не думала околевать... Впрочем, если
воскрешают людей в клиниках...
  Но я молчала. Спорить с Грохотовым не входило в мои расчеты. Полушутя он
что-то говорил о причинах мнимой смерти, о летаргическом сне у животных.
Шутливый тон у него был тем же самым приемом, что и односложное угрюмое
"ага" у Симона в соответствующих ситуациях.
  Грохотов опустил голову, и я подумала, что ему надо хорошенько обдумать
сообщенные мною факты. Я притворно прикрыла рот рукой, как бы скрывая
невольный зевок.
  При прощанье Грохотов будто вскользь заметил, что через несколько недель,
а может быть и раньше, работа станции здесь свертывается на зиму и мне
придется работать в центральном институте.
  Грохотов не поднялся, чтобы отпереть дверь. Она сама распахнулась передо
мною. Эту небольшую неожиданность я отметила в уме, когда произнесла вслух
на прощанье:
  - Спокойной ночи.
  На площадке меня охватил морозец. Безветренная величественная тишина
благостно успокаивала душу.
  Мелкие снежинки, будто звездочки, беззвучно падали с неба.


                            ХV. Как тесен мир!

  Стою на небольшой площадке и наблюдаю за показаниями амперметров. На мне
серый лабораторный халат. Глаза защищены темными большими очками. Прямо
передо мною в долине, покрытой зелеными лугами и крохотными цветущими
садами, расположились изящные белые домики, похожие на деревянные игрушки.
Впрочем, сейчас все передо мной окрашено в однообразный темносиний, почти
фиолетовый свет.
  А наверху над этим поселком медленно сдвигались две большие сияющие луны.
Они висели в воздухе на тонких, еле видимых нитях, эти два блестящих
металлических шара.
  Рука Грохотова рывком включила генератор водяных паров. Густые клубы пара
со свистом вырвались из раструбов. Искусственные облака поплыли над
поселком, заслоняя от меня прелестную картину.
  - Как естественно... не правда ли? - улыбнулся Грохотов и включил
напряжение.
  Большая линейная молния тотчас же блеснула над поселком, разрывая
сгустившиеся низкие облака. Молнии мелькали между металлическими шарами.
Раздавался треск и гул, будто Грохотов стрелял из пушки.
  И вот одна из молний стремительно ударила в домик. Вспыхнула соломенная
крыша. Горели тряпки, смоченные бензином. Сегодня с утра я их нарочно
положила внутрь втого домика.
  - Возьмите стакан воды и залейте пожар, - распорядился Грохотов, выключ