ами-перегородками.

И как найти этот бесценный комп?.. По счастью в крохотных мозгах
наручного терминала сохранился план здания, включая седьмой этаж
-- файлик мегабайт на триста.  Так что сориентироваться я смог,
в смысле отыскал за пару минут заветный компьютер, подключенный
на спутниковую связь. Хотя электросеть вырубилась, в лаборатории
имелся ИПБ <$F источник бесперебойного питания> на случай
аварии.  А сейчас авария и еще какая!

ИПБ я запустил, зашипел у компьютера вентилятор, стала
прогреваться системная дека, наполняя и меня жизненным теплом.

Но едва не случился большой облом. Клавиатура заперта на ключ.
Хоть падай и помирай. Но наручный терминал опять выручил, у него
имелся инфракрасный параллельный порт, также как и у компьютера,
так что можно было подсоединиться.

Работая на своей микроклавиатурке с помощью зубочистки, я вошел в
компьютерную систему, и она поинтересовалась, кто я такой. Ума
достало назвать себя администратором, так что без особых
затруднений я запустил коммуникационную программу и заставил
забибикать спутниковый модем.

Итак, коммуникационный канал установлен: через спутник на
наземный ретранслятор, а там и в обычную телефонную сеть.
Остается только набрать номер.

Я слышу длинные гудки. Неужто к дежурному как и на прошлой
смене завалилось трое бабенок из ближайшей заводской общаги?

Наконец звонки проникли в его мозг. Еще минута
прошла, пока его энцефалограмма оживилась, и саундбластеры
компьютера выдали хриплый заплетающийся голос:  "Девки...
ну, девки, не мешайте..."

Когда девки наконец унялись, я смог в трех
словах ввести нашего дежурного в курс дела. На четвертое слово
времени уже не хватило.

Харон уже подгребал к моему берегу, считая, что
поздновато для всякой суеты. "А кто будет расслабляться и думать
о вечности, Пушкин что ли?" -- подпускал ушлый паромщик.

Я чувствовал червяг, карабкающихся по шахтам, ползущих по
трубам и бегущих по коридорам с электрическими песнями.  Все
распластанные, низколобые, завистливые, зато с яркими
хватательными способностями. Они были вместе и заодно, что не
исключало подчинения и жертвования одних ради других. Они
гордились своей свирепостью, как генералы жирными звездами на
погонах.  Все они внимали Великой Выси, требующую не поклонения,
а только внимания и четкости на пути к сияющему кристаллу
владычества.

Червяги были особенно чутки к глубинным пульсам
"двуногих-теплых-влажных", к этим трепетаниям, говорящим о
слабости, страхе, разладе...

В револьвере два последних патрона, вот и весь боезапас.
Одна гранате по счастью завалялась в кармане. Плазменный резак я
еще в коридоре обронил, когда кувыркался.

Настроение стало кислым, ни одна ведь сволочь не успеет придти
на помощь. А после того, как мне каюк, другим "теплым-влажным"
тоже недолго радоваться, недолго пьянствовать и курить дурь,
недолго валяться с бабами и баловаться на компьютерах. Нам
нечего противопоставить этой силище, явившейся из выгребных ям.

Никак не пригодятся нам революции, индустриализации и
электрофикации.  На хрен все эти танки, истребители, компьютерные
системы наведения, рентгеновские лазеры. Чем все это лучше пушки
из говна?  Цивилизация цивилизацией, а Файнберг, Веселкин,
Воеводов, Ромишевский, я, и все прочие -- мы остаемся наедине с
новым венцом природы, который желает стать венцом на наших
могилках. А может, цивилизация вовсе не для нас.  Мы только
лепим кувшин, а хлебать из него будут другие.

Я чувствую червяг совсем рядом, я марширую вместе с ними --
я подползаю по коридору, пробираюсь по вентиляционным ходам,
просачиваюсь по щелям в перекрытиях и стенах.

Сейчас на НАШЕМ пути стоит один "теплый-влажный". Пульс его
тверд и груб, как комья земли, чуть уйдет вбок -- и неотличим от
шума тьмы.  Но скоро-скоро кто был плохой, тот станет совсем
хороший.  Нет ничего вкуснее сильного врага!

Нет ничего вкуснее меня. Тьфу, зараза. Еще не хватало перед
смертью стать шизофреником.

И я вижу, как бегут уже трещины в потолке, сыплется штукатурка.
У меня взмокли даже брови. Я как-то уже
отрешенно стал разглядывать окрестности и вовремя заметил два
довольно пузатых баллона, в застекленном шкафу стоят: с хлором
первый, а второй с неизвестной дрянью.

Две последние пули не себе приберег, пробил ими обе емкости.
Зашипел, поступая ко всем желающим и нежелающим бесплатный газ.
То, что текло из одного баллона было невидимым, из другого
выходил дух желтовато-серого оттенка.

Резкий запах резанул где-то во внутренностях носа.
Я использовал Стечкина-Авраамова в качестве простой болванки,
чтобы раскурочить оконное стекло.  Сдернул пластиковую
занавеску, одним узлом привязал ее к батарее, другим присобачил
к себе.  И шагнул за борт, если точнее вышел в окно.

Вот я уже сушусь на занавеске, на метр ниже подоконника --
неподалеку птицы летают -- я вижу их тепловые силуэты --  и я
могу стать одним из них, правда ненадолго.

Расстояния до земли разучился я бояться еще в армии, отсидев
на деревьях в общей сложности не меньше месяца.
В шахте лифта я тоже не слишком сдрейфил. Высота мне больше
нравится, чем общество грубиянов-червяг. Да и сейчас она была
смазана темнотой, а если точнее зеленоватыми сумерками.

Правда, было обстоятельство, которое могло расстроить, если бы я
уже не расстроился до самого максимума.

Спасательница-занавеска потихоньку "текла", то есть
растягивалась, собираясь вскоре лопнуть. А в лаборатории
уже принялось все падать, разбиваться, отлетать, отскакивать.
Двери, шкафы, стулья, перегородки, автоклавы, реакторы, колбы,
штативы, пробирки.

Отчитав добросовестно до семи, я чуть приподнялся, закинул в
лабораторию последнюю гранату и опять съехал вниз. Два толчка
почти наложились друг на друга, шпокнул боезаряд, а потом
сдетонировала смесь хлора, воздуха и того джинна, что
сидел во втором баллоне. Над моей головой бросились на
улицу всякие ошметки, я же досчитал до трех и поспешил в
лабораторию, чтобы больше не мучить занавеску.

Некогда модерновая лаборатория превратилась в подобие
развалившегося батальонного сортира. Завалена каким-то дерьмом,
а оно, в свою очередь, засыпано белым порошком, то ли солью, то
ли штукатуркой.  Все перегородки напрочь снесло.

Какие-то кучки продолжали ворочаться и как будто проявляли
недовольство. Я решил дальше подоконника не двигаться.

Эти паршивцы могут быть везде: на этаже, на лестнице, на крыше,
на стенах.  Круто я все-таки их раззадорил своими оборонными
мероприятиями.

Где-то неподалеку, аккомпанируя моим соображениям, уже
потрескивали разряды.

Кажется я ненамного облегчил свою участь.  Пора писАть на
подоконнике:  "Обнаружившему мои кости, просьба в ведро не
бросать".

Электрическая песня льется все ближе и ближе, для меня
исполняют, можно сказать, по заявке.  И слова там, наверное,
известные: "Кто был ничем тот станет всем". А может
все правильно? Кто лучше прыгает, кусает, колет -- тот и прав,
тот более прогрессивен.

В лабораторию откуда-то из-под плинтуса стали вползать длинные
зеленые тени. Снаружи по стене прокатились и разорвались
шаровидные разряды. Это было красиво. Придется помирать...

И вдруг, заглушая треск марширующих червяг,
загребли вертолетные лопасти. Я стащил с себя шлем и замахал
им, как бешеный человек. Наверное, это было замечено,
поэтому вертолетный гул сместился ко мне и отклоненная
козырьком крыши веревочная лесенка заболталась в полуметре от
меня.

Я то ли прыгнул, то ли рухнул, но шаткую тропу в небо
ухватил. Вертолет, заполучив меня, сразу съехал в сторону, и
совершенно правильно поступил, потому что в окошке с моего
подоконника заулыбалась крюкастая морда.

Пулеметные очереди -- я кайфанул от этой музыки больше, чем от
Баха-Бетховена -- помешали червяге скинуть меня, так сказать, с
подножки. Недовольная физиономия скрылась с видом, будто ей не
дали подышать свежим воздухом, длинно сплюнув припасенной для
меня токсичной слюной...

В кабине геликоптера встретился огнедышащий Пузырев.

-- Ну что, накудесил, негодяй, Рэмбо за чужой счет. Чихал я на
барахло в технопарке, понял,-- он для убедительности сморкнулся
в раскрытый люк, по деревенски, одной ноздрей.-- А вот за
вертолет будут вычитывать из моей зарплаты, и, следовательно, из
твоей. Вылет-то коммерческий. Ну что, наборолся вволю? Попросил
бы, мы тебе и "Секстиум" новый поставили б, и складную
баррикаду. Но только дома.

-- Я думал, все бесспорно... как я ошибся, как наказан. Прошу
послать меня на конференцию по птичьим правам!-- кричал бы до
завтра, заряд недовольства я ого-го какой накопил.-- Вы же
видели Мону Лизу, улыбнувшуюся из окна? Неужели такие лица в
вашем вкусе? Вас что, в детстве по Эрмитажу не водили?

Пузырев заметил, что я нахожусь в состоянии фронтового психоза и
несколько утихомирился.

-- Ты только сегодня морду увидел, а я всю жизнь их наблюдаю.
Даже когда в зеркало смотрюсь.

Возмущенный до глубины пуза босс Пузырев стих. Боюсь, по-своему
он был прав. Кроме него и пилота, в кабине сидел еще стрелок,
крутой мужчина в пятнистом комбинезоне и шлеме с зеркальным
забралом; похоже, он и стрекотал из пулемета. Такие бойцы могли
бы повоевать, если бы начальство приказало.

Сама машина была лопухово-салатного, то есть, маскхалатного
цвета; пилот и стрелок явно из какого-то подразделения МВД.
Сейчас вертолет висел метрах в тридцати выше крыши разоренного
технопарка.

А на ней "загорало" под полной Луной пяток червяг. С легкой
грустью и даже укоризною, слегка поигрывая слюнями и хоботками,
они поглядывали на винтокрылую технику со вкусностями внутри.

-- Поднимайте свою тачку, эти зверьки имеют длинные
руки,-- предупредил я пилота. И тот послушался, потянул ручку на
себя.

-- Коммерческий, значит, для меня вылет,-- обида, типичная для
непризнанных героев, продолжала мучить меня.-- Мое потрепанное
тело перевернут вверх карманами, а тем временем
высокопоставленные товарищи начнут искать решение проблемы
червяг политическими средствами, использовать ситуевину для
разборок с министрами.  Всякие профессиональные миротворцы
найдут точки взаимопонимания с животными-повстанцами  и станут
крепить дружбу.  Экологисты скажут, что все мы дети одной
планеты, такой маленькой в безбрежном океане космоса.  Любители
природы будут испытывать чувство искренней симпатии и духовной
близости.  Это только для духовно далеких останутся меры
воздействия и пресечения:  блокирования, оцепления, фильтрации,
карающие кулаки и справедливые дубинки.

-- Сейчас как высажу обратно. Наверное, мало тебе? --
отозвался Пузырев, которому я так надоел.

-- Вопрос поставлен прямо. Может даже ребром.
Придется отвечать: мне не мало. И в самом деле пора на отдых.

-- Наконец, я слышу речи не мальчика, но мужа, -- отозвался
зеркальный шлем и представился.-- Майор Федянин.-- Потом стал
доступно объяснять.-- Вот ты хочешь, чтобы вся держава встала
против этих грызунов.  Но представь, в твоем охранном бюро не
тридцать, а тридцать тысяч голов. Тогда приплюсуй командиров и
начальников, которые желают без всякой обузы дожить до светлой
министерской или дачно-пенсионной жизни. Да еще учти
государственные интересы, которые с общечеловеческими не
совпадают. Да соблюдение секретности, да экономия средств, да
требования устава и почти-разумные указания начальства о том,
как все делать. Так что, милый мой, сколотись эдакая
антиживотная дивизия, ничего приятного от нее ты не дождешься,
будь уверочки.

Спорить больше не хотелось, по всему видно, что майор, если
надо, развалит доводы оппонента вместе с его головой. Пока
Федянин рассуждал, пилот облетел здание и направился домой. И
тут без спросу, проявив дурной вкус, пятерка зрителей с крыши
вступила в игру и теперь составляла геликоптеру почетный и
летучий эскорт. Подсвечиваемый нашими прожекторами нежуравлиный
клин тащился следом, не выдавая секрета
движения.

-- Это как же они летят?-- протянул пилот.-- Антигравитация?

-- Может, понос?-- предположил Федянин.-- То есть реактивная
струя.

-- Какой разброс мнений. Кто еще хочет высказаться?-- спросил я,
внутри проклиная себя за то, что слишком рано обрадовался.

-- За тобой ведь летят, Александр,-- тоскливо зачмокал
губами Пузырев.-- Отдать просят.

-- Не волнуйтесь, господа. Со мной они уже пообщались, теперь
теперь им новеньких собеседников подавай.-- возразил я.

Пилот стал класть машину в разные известные ему виражи. Федянин
просунул свой пулемет в бойницу и деловито застрекотал вновь.
Пузырев орудовал прожекторами, как опытный театральный
осветитель, а вдобавок, свесившись за борт, бил без промаха из
своего "Макарова". Один я ничего не делал, и правильно, между
прочим. Тридцать секунд обстрела, и Федянин с Пузыревым
почувствовали, что крупно облажались.

Лучи подсветки рассеивались в радужные облака, которые
совершенно скрывали догоняющих.

-- Облаком прикрываются те, кто обстряпывает блудные дела, --
пояснил я попутчикам.-- Таковы отражательные свойства их
панцирей, обычная линейная оптика.

Пилот запаниковал и стал бросать машину в разные стороны, будто
у него чеснок в заднице. Пузырев заерзал, и даже крутой майор
вытащил из-за голенища сапога широкий нож с зазубринами, мол,
живым не дамся. По-моему, он собирался даже тельняшку порвать.

-- И в инфракрасном диапазоне нехера не разобрать,--
замандражировал майор, неудачно пытаясь разглядеть что-нибудь в
очки ночного ведения.-- Они, что, охлаждение применяют, антифриз
какой-нибудь?

-- А они сейчас энергию не расходуют, поэтому нет
тепловыделения.-- сказал я и задумался. Гады явно не метали в
нас хоботы.  Но тогда, может, они попросту к нам приклеились?
Когда вертолет над ними висел, харкнули они, слюнки прилепились,
затвердели и стали, например, силикатными тросами.

-- Кажется, они плюнули на нас,-- я принялся растолковывать всем
свое мнение.-- Надо попробовать их срезать.

Майор Федянин ткнул пилота в спину, чтоб послушался меня. И
авиатор, который, кажется, уже обделался от страха, спорить не
стал. Рукой было подать до Шаглинского оборонного центра --
высокого удобного здания. Пилот резко спикировал на него,
червяги тут уж не могли никаких фортелей выкинуть и въехали в
стенку. Приклеенный вертолет мгновение скрипел всеми своими
костями, а потом его отпустило, вернее, швырнуло вперед --
прямо на заводскую трубу -- но радужные облака уже погасли.

Пилот как на скрипке сыграл, положил машину на правый борт, так
что полозья лишь шуршанули по трубе. Мы, конечно, бросились
хором провозглашать традиционные мужские здравницы, начинающиеся
на скромную букву "е". Я даже уточнил у пилота, почему
нет на борту надписи: "Портить воздух во время полета
запрещено". Впрочем, рано пташечки запели.

Фортуна снова повернулась к нам задом. Машина вдруг
задрыгалась, пилот закостерил приборы, в кабине стало жарко,
брызнуло огоньками, пахнуло озоном, смешанным с интенсивной
гарью, Пузырева ужалило обычное прикосновение к металлической
детали и, он, обиженно сопя, стал дуть на свою руку. Я метнулся
к подсветке, так и есть -- одно облако померкло лишь на время.
Мы в приступе радости и не заметили, что какой-то червяга
остался с нами. И, похоже, засадил в нас шаровой разряд.

-- Черт, горим,-- жалобно пискнул пилот,-- и что-то с рулевым
управлением.

Всплыла откуда-то неуместная цитата: "Мы ответственны за тех,
кого приручаем".

Со следующим разрядом, похоже, нам крышка.

Но способный пилот выручил всю компанию. Вначале чуть
не упал вниз -- я и с жизнью наполовину попрощался, думал, что
парень взбесился -- а потом повел свою машину едва ли не по
кронам деревьев, напоминая тракториста на колхозном поле. Секунд
двадцать мы бились-метались в кабине, душа вместе с пылью вышла,
но червяга-прилипала наконец споткнулся о какой-то
дуб, под которым сам Илья Муромец нужду справлял.

-- Замечательная смерть замечательных людей откладывается,
-- пытался схохмить я, успокаивая Федянина, который явно
стеснялся минутной своей суеты, и залившегося лицевым потом
Пузырева.

На честном слове долетели на базу МВД где-то в Горелово, оттуда
меня с шефом постарались поскорее выпроводить. Только успели
полюбоваться на жалкий и потрепанный вид некогда
гордой железной птицы.

     7.

Вертолетное сафари в копеечку обошлось. От меня, правда, вскоре
отстали, разобрались, что за счет пустой стеклотары
я долги не отдам.

Это о личном. А теперь об общественном. Наутро тварей в
технопарке не было, правда, все, что получше, они погрызли,
сожгли или обгадили едким дерьмом.

Какой-то журналист из Би-Би-Си по утру заснял с помощью
фоторужья монстров, загорающих на подоконниках технопарка.
Когда приехали наши репортеры, червяги уже ушли в подвалы.
Но в любом случае инкогнито кончилось.

Впрочем мне на это было уже наплевать.

Напрасно я доказывал на правлении технопарка свою геройскую
роль. Нашлись те твари в правлении, которые утверждали, что я
своим сопротивлением спровоцировал разбой.  Короче, технопарк
расторг контракт с охранной фирмой Пузырева.

Последние охранники покинули поле недавней битвы на катафалке.
Вернее, на пузыревском микроавтобусе. Первым решением Пузырева
было сокращение штата в три раза. Естественно, что мое имя
числилось первым в списке уволенных.  Оставшиеся занялись
хранением тел кинозвезд, боксеров и прочих незамысловатых
миллионеров; ловлей сбежавших от побоев жен; застукиванием
прелюбодейных мужей -- с организацией появления супруги в
ответственный коитальный момент.

Итак, мне суждено было уйти в утро туманное, подняв воротник
старенького плаща.

Хорошо, что на правлении я успел кое-чего рассказать про
пидоров, готовых подставить очко любому встречному
властителю-повелителю. Увы, как ни горько, без материальных
потерь не обошлось, в ближайшей ментовке нарисовали мне штраф за
словесное хулиганство.

Естественно, что фирмы не собирались больше кучковаться в этом
разгромленном бардаке и правление технопарка наконец объявило о
его полном расформировании.

За неделю-другую, отъев друг дружке хвосты и бока,
кое-как поделили бывшие товарищи останки общего то есть
корпоративного имущества, да и разбежались по углам медвежьим,
волчьим и кроличьим. Итак, нарыв прорвался...

Пузырев перед расставанием показал мне секретную эмвэдэшную
сводку, из которой я узнал, что подобная участь постигла и
технопарк в Петергофе. Объявлено о закрытии схожей ассоциации
"Хай-Тек" при московском Университете.  На грани распада
соответствующие объединения в Нижнем Новгороде, Екатеринбурге и
Красноярске, потерпевшие колоссальные убытки.

Затем я побежал в Публичку, нахватался там статистических сводок
и справочников, ну и выяснил, что из игры выбывает минимум
семьдесят процентов российских старт-апов.

Зато теперь -- когда поздно было -- где только не писали и не
рассказывали про таинственные явления в петербургских
технопарках, подворотнях, подвалах и бомжатниках.

Одни обозреватели уверяли, что речь идет о массовом психозе на
почве антисанитарии, в результате чего обычные воры и бандиты
приобретают облик неведомых червяг.

Многие журналисты сходилась на том, что в результате сброса
токсичных отходов в речную воду, произошла мутация каких-то
членистоногих.  Это ведь часто в последнее время: у людей уши на
заднице вдруг вырастают, а у насекомых гигантизм начинается,
хоть экстралардж на них надевай.

Отдельные комментаторы, скучающие по потусторонним силам, уверяли
всех, что речь идет о бесах, полтергейстах, эриниях,
эмпузах и прочих демонах, которые нередко принимают вид
беспозвоночных животных. Дьявол Вельзевул-то кто, в переводе с
еврейского?  Евреев мы можем и не любить, но дьявол в переводе с
еврейского означает "повелитель мух".

Твердые ленинцы внушали со страниц орденоносных газет, что за
маскарадными масками каких-то там червяг скрываются хитрые
буржуазные лица, которые уводят пролетариев от расправы над
миром чистогана и вызывают слюнявые симпатии к якобы обиж