Кровь забурлила от адреналина, забил колокол в ушах. А что если
чертов метатель стержня, смачивая губы слюной, выбирает
следующей целью мой кумпол? А вдруг Нина и есть убийца?  Овечка
овечкой, а сейчас развяжет еще один узелок на ниточке жизни.

Я согнулся, как боксер получивший под дых,
отскочил "закорючкой" к двери, осторожно выглянул из-за
косяка в коридор.  Стоит себе Нина, скулит в тряпочку.  Юбчонка
в обтяжку, свитерок тоненький, где тут спрячется еще один
стержень для головы или какой-другой кинжал.

Ну, что теперь? Надо что-то найти -- что-то оставшееся от
убийцы. Я, опустившись по примеру предков-обезьян, чуть ли не
на пальцы, прочертил кубик помещения вдоль, поперек и вокруг. Но
никаких следов убийца не оставил. Стекло оконное тоже
целенькое. А доктор Файнберг все равно мертвый.

Скатился я по лестнице в будку, проверил записи всех видеокамер:
пленка замазана только обычными занудными кадрами. Кипящей до
булькания головой вспоминаю строки из приказа: "Эмиссаров,
изменников, космополитов немедленно задерживать и подвергать
допросу". Нет, это не из той оперы, это во время последнего
путча один генерал сказал.

Я возвращаюсь к тошнящей Нине, хватаю за зыбкие плечи и требую
четких-ясных ответов на все вопросы. А она вместо четких-ясных
ответов приникла ко мне, словно плюшевая игрушка, и лопочет:
"Пили кофе, задача в компьютере на исполнении была.  Самуил
Моисеевич неожиданно поднялся, стал вроде вглядываться в угол,
даже глаза прищурил.  Вдруг звук...  будто бутылку шампанского
откупорили.  И сразу брызги из головы..."

Если Нина разыгрывает меня, то ловко и умело. А если она
ни в чем невиноватая, то, чего доброго, съедет с катушек,
шизанется как Офелия. Снимет обувку, распустит волоса и давай
бегать с чушью на устах.  На всякий пожарный случай утешаю ее,
психотерапирую:

-- Ничего, Нина, это бывает, нормальное убийство.

-- Нормальное, да?-- с надеждой отозвалась Нина и даже
потерлась об меня. Я ее телесность, ее "дыньки" почувствовал
даже через куртку.  Из-за этого кое-какие мысли, вернее, эмоции
посторонние и ненужные зароились.

А может, она хочет прикрыться моим худым телом от бандитского
стержня?

Я решительно отодвинул молодую женщину рукой, снова зашел в
компьютерный центр и, отворачиваясь от убитого биолога, позвонил
ревнителям общественного здоровья, в РУВД...

Общение с ментами сразу мне не понравилось. По телефону мне
грубым заспанным голосом велели не рыпаться, ничего не
трогать, не пытаться что-либо спрятать.

После моего звонка менты как будто закемарили снова.
"Примчались" они только через час.

Я в это время действительно не рыпался.  Правда, перетащил Нину
в холл первого этажа, чтоб была под присмотром, а сам в свою
будку -- готовить к приезду следователей собственную
версию. Однако, несмотря на все потуги, версия не слепилась.

Была, конечно, слабая зацепка. Файнбергу что-то
померещилось в уголке. Ну, если бы там здоровенный киллер
стоял, то доктору было бы незачем вглядываться и
щуриться. Тут уж тикай или ори.  Файнберг мог высматривать
только что-нибудь небольшое, гнусное, вроде крысы.

Я ведь видел в коридоре что-то похожее на крысиное дерьмо...
Ну и что с той крысы, что?

Зазвонили в дверь и я впустил ментов. Об чем сразу пожалел.

Своим задним, самым сильным умом я сообразил,
что вначале стоило сюда начальника моего охранного бюро
высвистать, экс-капитана Пузырева.  Он с этой публикой лучше бы
договорился.

Вместо того, чтоб взять след убийцы, или хотя бы Нину
тормошить, менты за меня взялись.

Сперва револьвер попросили посмотреть, а когда надо было
отдавать, фигу сальную показали.

Потом стали про мою секьюрити всякие низкопробные параши
отвешивать, дескать, это подтирка для мафии. Я все
стерпел; так сказать, не ответил плевком на плевок.

По тяжелым мутным взглядам ментов я понял, что у них своя
методика "раскрытия преступлений".  Им неинтересно обшаривать
углы и щели, им хочется раскрутить меня на своем "чертовом
колесе".

Они "плавали" вокруг меня кругами и задавали кретинские вопросы.

Ненавидел ли я убитого ученого? Баловались ли мы все
втроем сексом? Курили ли "травку"? Есть ли у меня царские
монеты? Не добывал ли ученый золото из электронных чипов? Я
оборонялся одной и той же фразой -- раз пятьдесят предложил
прокрутить видеозаписи со всех камер. Особенно с той, которая
на меня пялится, и свидетельствует о том, что я сиднем сидел,
пока наверху убивали человека.

Но менты видеозаписью заинтересовались в самом конце.  Старший
группы капитан Белорыбов, подавив кнопочки своего компи <$F
портативный сетевой компьютер с сотовой связью>, познакомился с
покойником поближе через центральный компьютер МВД. К несчастью
для трупа выяснились его фамилия-имя-отчество, а также другие
обстоятельства личной жизни. Поступившие справки отнюдь не
украсили Файнберга в глазах Белорыбова. Напротив, милиционер
стал виртуозно импровизировать на тему безродного космополита,
меняющего одну родину на другую во имя материальных выгод.
Похоже следователь был уверен, что Файнберг каким-то образом
убил сам себя, надеясь извлечь из этого какой-то доход.

Я, к сожалению, но не удержался, вякнул. Мол, было бы неплохо
для всех, если бы Самуил Моисеевич гонялся за "зелеными", а не за
туманом.

Капитан Белорыбов быстро, как эхо, поинтересовался, в кого у
меня такие черные маслянистые глазки.  Я спокойно его выпады
отфутболил:  мои глазки -- последствие татаро-монгольского ига,
вот тогда бы вам, товарищ капитан, отличиться при наведении
правопорядка.

Белорыбов, съев "пилюлю", сразу успокоился, такие специалисты
как к любому игу с почтением относятся. Угомонившийся милиционер
примирительно сказал, что хотя голову доктора Файнберга спасти
не удалось, но в целом по району, уровень преступности
вырос только в два с половиной раза за последние десять лет.
После чего укатил вместе с товарищами и трупом пострадавшего со
стержнем в голове.  А мне еще пришлось окостеневшую Нину на
такси домой отправлять -- естественно, что за свой собственный
счет.

     2.

Несколько дней жил под впечатлением.

Менты не доставали, лишь разок к себе вызвали. Даже револьвер
отдали в бумажном кульке, а я им взамен конфет подарил.

Я все это время газеты изучал, торопился к открытию
киоска, так же, как мой сосед, алкоголик Евсеич, к открытию
пивного ларька. Хотел узнать, чиркнули ли где-нибудь про
про стержень, загнанный в голову ученого.

Но вместо этого газетки давили всякое фуфло.  В одних газетах
писали про землетрясения и прочие катастрофы, в других про
продажу родины, в третьих про колдунов, в четвертых про святых,
в пятых про греховодниц.

Потратился я на бумажную продукцию, хотя привык денег зря не
расходовать -- только на коньяк и водку -- а что узнал в итоге?

Что все землетрясения от греховодниц в кружевных трусиках.

Следующее дежурство ничем особенным от предыдущего не
отличалось, за исключением того, что обошлось без людских
потерь. Я револьвер перед собой положил, все дрессировался,
цапая его и наводя на лампочки. Боеготовность росла, мишеней
хватало.

Этим вечером целая научная кодла, то есть коллектив ученых
трудился -- как я выведал, они колдовали над жидкостным
плазмогенератором.

Я, конечно, донимал этот коллектив своими звоночками: все ли еще
живы-здоровы, ни у кого башка не пробита?

Они мне отвечали, скрипя челюстями, как мелкому надоеде, вроде
комара: а ваше здоровье? Животик не болит, в попке не свербит?

Кстати, такое поведение было вполне оправдано. Эти ученые не
знали, что случилось с Файнбергом.  Они считали, что Самуил
Моисеевич  своевременно умер от инфаркта.  Сочным красочным
рассказом я мог бы сделать этих ученых намного грустнее, но
Белорыбов решил иначе, и мой начальник Пузырев с ним согласился.

Застрессованную же Нину начальство технопарка послало колотить
по клавишам какой-то древней пишущей машинки и в час дня
неумолимо спроваживало домой.  При неизбежной встрече со мной на
вахте она словно слышала "хенде хох" и, взметнув пропуск,
усвистывала куда-то вдаль.  Наверное, боялась, что капитанишка
Белорыбов обвинит нас в сообщничестве. А я бы, между прочим,
пообщался бы с Ниной in vivo -- конечно, по истечении траура.

Правда, в отличие от доктора Файнберга, я вряд ли способен
пробудить у девушки какие-либо радужные надежды или мечты о
светлом будущем. Сторонней наблюдательнице с первого взгляда на
меня бросается в глаза, что я не стану богатым, умным и красивым
даже при хорошей рекламе и поддержке прессы. Именно поэтому
красавицы бегут от меня, как от дикого зверя.

А ведь посади рядом со мной любого эрудита-лауреата и пусти нас
соревноваться в интеллектуальной сфере.  Например, кто больше
слов назовет из трех букв.  Я себя аутсайдером в этом деле не
считаю. Могу еще в "балду" и в "города" посражаться.

Я в конце армейской службы, когда вся напряженка уже отошла в
былое и думы, много изучал толковый словарь и географический
атлас.  Хотя другая литература в ротной канцелярии и не
водилась, стал я энциклопедически образованным человеком.
Как Леонардо да Винчи. Не, Леонардо был пидором, а я девушек
люблю, хоть и безответно.

Между прочим, на месте военной службы я и сочинять научился, в
смысле -- врать в письменном виде.

Я там как-то раз свалился с дерева (у меня специальность была --
снайпер, а дерево -- это окоп для снайпера), ну и кость сломал.
Поэтому последние полгода писарем прослужил.  Пришлось
специализироваться на сочинении любовных писем для своего
командира. Девушки-то у него не застаивались и каждый раз он
требовал от меня новых фразочек.  У возлюбленной, например,
ряха, что твоя задница, а я пишу: "Твой лик, о Зейнаб, подобен
новой Луне."

Ну я и обнаглел. Пока командир мне коньяка не нальет, я пера в
руки не беру.

Матерится капитан Пузырев, будто он извозчик, а не красноармеец,
но член-то стоит, члену не хочется покоя...

Я, кстати,  так рассочинялся, что захотел на полку районной
библиотеки попасть между Гоголем и Герценом -- моя фамилия,
кстати, Гвидонов, ГВИДОНОВ.

Уже после армии сляпал три романа, послал по экземпляру в три
разные редакции.  Ну и меня в ответ послали. Кто уверял, что мое
творчество не для толпы, что лучше завести попугая и
декламировать перед ним; кто посоветовал чаще открывать книги
приличных писателей; кто меньше списывать; а кто больше
заниматься сексом.

Они моей жены не знали. Она у меня каратистка.  Секс только
после получки. А в остальное время -- получи по печени.

В остальное время меня как супруга кто-то подменял.  А кто -- не
знаю до сих пор. В пи..., пардон, в срамное место видеокамеру не
вставишь.  По-крайней мере так, чтоб незаметно было.

Наконец, догадался я, что из меня писатель и муж, как из говна
штык и пуля, а фамилия моя годится лишь для заборных надписей.

С женой развелся, рукописи порвал, нашел работу. Мой бывший
армейский командир, капитан Пузырев, как раз демобилизовался и
стал директором охранного бюро -- взял к себе...

Несмотря на то, что на этом дежурстве никто не пострадал, я
Файнберга не забыл. И до следующей смены я мучительно думал,
постепенно превращаясь из человека прямоходящего, то есть хомо
эректус (извините за выражение), в человека сверхразумного.
Чтоб поменьше мучиться, делал себе местную анестезию в виде
рюмки "Абсолюта".  В результате такое умозаключение получилось.

Раз никому не нужный полусбрендивший Файнберг стал кому-то нужен
в мертвом навеки умолкнувшем виде, значит был Самуил Моисеевич
намного круче, чем всем казалось.

Выходит, был он глубоким исследователем, что различал
лишь один Гаврилов, да и то третьим глазом.

Может, док Файнберг и на самом деле уловил, куда дует ветер
эволюции? И это кому-то не понравилось? Или же его эволюционная
машина создала в проекте некоего грозного монстра?  Поэтому и
решено было проект украсть, а самого создателя грохнуть.

Однако связь между мотивами и основной уликой -- крысиным
дерьмом -- не прощупывалась. Это и довело меня в итоге до
тяжелого расстройства желудка. Ведь для стимуляции работы мозга
пришлось налегать на сахар, содержащийся в домашних наливках и
заводских портвейнах. Поэтому на следующем дежурстве, успокоив
душу и тело "Имодиумом", делал я безыдейные наброски к
своему четвертому роману.

К примеру. Одна маленькая русская девочка спускает на воду
игрушечный авианосец, который плывет из Финского залива в
Балтийское море, оттуда в Северное, ну и в Атлантический
океан. А в океане этот кораблик замечает командир американской
подводной лодки "Трайдент" адмирал Муди.  Однако, из-за того,
что электронная система наблюдения барахлит, адмирал решает, что
авианосец не маленький, а большой, и поскольку он странный на
вид, то, наверное, иранский, и готов нанести по Штатам
удар.  Подводная лодка пускает в девочкин кораблик ракету
"Мэверик", но ракетная боеголовка не может взять такую крохотную
цель и уносится в сторону американского линкора "Нью-Джерси".
Линкор тонет, а президенту в Вашингтоне докладывают, что
неизвестная ракета, скорее всего русская, уничтожила гордость
американского флота. И тогда запутавшийся в любовницах президент
решает нанести превентивный ядерный удар по российской
военно-морской базе в Заполярье.  Однако по пути бортовой
процессор ракеты "Минитмэн" принимает Луну за российское
Заполярье. "Минитмэн" взрывается на Луне, отчего она сходит со
своей орбиты и врезается в Землю, поднимая тучи пыли.  Наступает
вечная зима.  И однажды американский президент куда-то едет на
своих собаках по бескрайней тундре, теряет дорогу, но натыкается
на уютный ледяной домик.  Входит в него и видит ту самую
маленькую русскую девочку, которая когда-то пустила роковой
кораблик.  Только она уже -- молодая красивая женщина.  Едва
президент отогревается, как между ними всыпыхивает любовь. Вот
как общественное несчастье может устроить личное счастье...

Так я заигрался, что едва вспомнил мужика с вихрастой бородой,
ученого Веселкина, специалиста по жидкостным плазмогенераторам.
Он сегодня единственный член той кодлы, что в прошлый раз
мастерила плазмогенератор.

И не вдруг я вспомнил о Веселкине, а после того, как некая
мелкая тень шмыгнула по холлу. Пусть это и оптический обман, но
я как-то весь встрепенулся и стал упорно добиваться разговора с
дежурным ученым.

Набираю номер лаборатории раз, другой. Не откликается. У меня,
конечно, уже дурные картинки в голове ожили, поползли. Я, в
свою очередь, браню себя за больное воображение.  Ведь мог же
бородатый мыслитель Веселкин просто всхрапнуть часок, чтобы по
примеру Менделеева увидеть поучительный сон, а то и бросил якорь
в павильоне грез (как обозначали сортир китайцы).

Бесполезно звякнул я в последний раз и поехал на пятый этаж, в
место пребывания осточертевшего уже ученого.

Еще в холле, около лифтовой двери, я рассмотрел немного слизи,
но принял ее за плевок какого-то жлобоватого доцента. А на
пятом, близ лифта, опять эта дрянь, вдобавок к ней прилипло
что-то вроде чешуйки.

Тут я соображаю: и внизу-то был не плевок доцента. Поэтому
отскоблил слизь перочинным ножиком, да в пакетик сховал -- в тот
самый пакет, который я еще на позапрошлой смене в карман сунул.

От лифтовой площадки двинулся я в главный коридор.  А там
полумрак и жужжание. Не понравились мне эти звуки; вытягиваю я
револьвер из кобуры, большим пальцем взвожу курок, указательный
опускаю на спусковой крючок, двигаюсь в полуприседе, рывками,
готовый бабахнуть в любой неожиданный объект.

И тут что-то мокрое мохнатое влетает и вылетает из
моего "растопыренного" глаза. От такой неожиданной обиды я чуть
не прострелил сам себя. Стоп, это же насекомое, насекомое!

Я заставил себя остыть и перейти к грамотным хладнокровным
действиям. Может, конечно, и неграмотным, но ничему другому я
обучен не был.

Дверь лаборатории плазмогенераторов распахнул ударом кованного
башмака, как в фильмах про бесчинства карателей. Прыгнул влево,
скакнул вправо, потом уже влетел в помещение и укрылся за
ближайшим укрытием, большим шкафом.

В комнате царило шумное оживление, похожее на
первомайскую демонстрацию.

Какие-то насекомые, мухи наверное, жирные и быстрые, летали
эскадрильями, хватали меня за кожу челюстями, ломились во все
мои отверстия, глаза просто выпить хотели.  Ну как после этого
уважать автора "Мухи-Цокотухи"?

Первый раз в своей бедовой жизни я повстречался с
такими наглыми спортивными, накачанными крылатыми рэмбо. Отгоняю
их, бью кулаком и наотмашь, "по щекам", обзываю всячески. Это
помогает, но слабо.

Конечно, внушаю себе, что уж мухам удивляться не стоит; чего в
них особенного? Самые заурядные дрозофилы, не це-це
какие-нибудь. Может, на этих мухах проверяется излучение
плазмогенератора. Отчего несчастным подопытным не сорваться из
тюрьмы, если нашлась где-то щелка?  Мухляндцы тоже ведь свободы
хотят.

Наконец я, отмахиваясь стволом, выдвинулся из-за шкафа на
несколько шагов, поскользнулся на разлитой генераторной жидкости
(той, что с магнитными свойствами) и растянулся.

И вот те на -- в луже уже лежало тело. Тело мертвого человека.
Падая человек увлек со стола какой-то осциллограф, который
сейчас лежал на его груди как могильный камень.

Я приподнялся на руках и с первого взгляда узнал Веселкина. Я,
собственно, ученого по бороде узнал.  Тот самый стержень между
глаз торчит.  Естественно, что на лице мухи копошатся, а борода
на помазок похожа, в ней тоже насекомые барахтаются.

Я выскочил из комнаты, прочертил блевотную полоску в коридоре --
мне показалось, что я того помазка наелся. Наверное из-за этих
сраных мух мертвец Веселкин произвел на меня большее
впечатление, чем мертвец Файнберг.

В будке я снова себя мораль укрепил. Музычка была бодрая по
радио, токката с фугой Баха, да и вспомнил, что в армии трупы
видал в разных видах, когда случались "командировки" в южные
края.

Я завел себя притоптываниями и прихлопываниями в стиле
национально-освободительных движений Африки.  А потом снял с
тела пять мух -- они мне прямо в кожу вгрызлись. Нет, необычные
тут все-таки мухи, хуже оводов.  Брюшко такое длинное с зелеными
полосками. Побыстрее бы они разлетелись по окрестным колхозам.

Затем стал звонить шефу. Напрасно я его высвистывал -- по
домашнему номеру никого, и мобильный номер отключен.  Ну да, он
же сегодня обменивается опытом с председательницей союза
секретарш-телохранительниц. Проклятый сексуал-демократ!

А вот менты на сей раз через десять минут примчались, будто
поджидали в кустах неподалеку, причем, у всех взгляды зверьков,
питающихся падалью.  Помимо Белорыбова еще и омоновцы.  Капитан
с веселенькой улыбочкой на устах сразу ко мне и, сглатывая от
возбуждения слюну, попросил предъявить оружие. А в тот момент,
когда я протягивал свой револьвер, какой-то дубиноголовый
омоновец взял меня на прием.  Смешной прием, детсадовский --
заломал мою руку своими двумя ручищами. Я бы на его месте провел
айкидошный кистевой.  Однако, я возражать не стал, потому что
гостям только этого и надо. Только рыпнись и припишут
"сопротивление при задержании".

Лизнул я пол, захрустели хрящи, один орангутанг в милицейской
форме еще прыгнул мне на спину и стал топать ногами. Ясно, что
сейчас мне помогут оказать "сопротивление при задержании".
Утюжили минуты три, выдавая грубость за умение. Но потом
Белорыбов проявил режиссерское мастерство. Он дернул меня, как
морковку, за чубчик вверх, и один сержантишка, отплясавший над
Веселкиным, ткнул своей вымоченной в крови пятерней в мое
уставшее лицо.

-- От этого так просто не отмоешься, -- сказал посуровевший
сообразно моменту капитан Белорыбов. -- Двадцать пять лет
расстрела тебе, и то мало.

Дебил дебила видит издалека. Я в Белорыбове почувствовал под
тонким налетом цивилизации полный котел бреда.

-- С вытащенными из пазов руками и вы не помоетесь, -- пытаюсь
унять опричника.

А в ответ опять жлобство. Менты сделали мне "ваньк