существлять. На самом деле был лишь один мыслимый выход: это  то,  что  я
буду раздражать и утомлять тебя, и  ты  уйдешь  от  меня.  Ну,  вини  Тома
Никвиста. Это была его идея. Нет, вини меня. Я не должен был  слушать  его
бредовые идеи. Вини меня. Вини меня.
   Аксиома: Грех против  любви  -  пытаться  переделать  душу  того,  кого
любишь, даже если думаешь, что будешь любить ее больше, когда превратишь в
нечто другое.


   Никвист сказал:
   - Возможно, она тоже  может  читать  мысли,  и  эта  блокада  -  вопрос
взаимовлияния, перехлеста ваших передач, который прерывает волны  в  одном
направлении или в обоих. Поэтому-то  ты  не  принимаешь  ее  передачи,  и,
вероятно, она не принимает твои.
   - Я очень сомневаюсь, - ответил я.
   Это было в августе 1963 года, через две или  три  недели  после  нашего
знакомства. Мы еще не жили вместе, хотя пару раз и переспали.
   - У нее нет и следа телепатических способностей, - настаивал я.  -  Она
совершенно нормальная. Это точно, Том. Она совершенно нормальная девушка.
   - Ты уверен? - сказал Никвист.
   Он с ней еще не познакомился. Он хотел этого, но я еще  не  устроил  их
встречи. Она даже не слышала о нем.
   - Если я и знаю  о  ней  что-то,  то  только  то,  что  она  психически
нормальна, здорова, уравновешенна, абсолютно нормальна. Следовательно, она
не читает мысли.
   - Потому что читатели мыслей безумные, не здоровые и не уравновешенные.
Как ты и я. Что и требовалось доказать, а? Что ты говоришь, парень?
   - Дар угнетает дух, - сказал я. - Он затемняет душу.
   - Может быть твою. Не мою.
   И он был прав. Телепатия ему не вредила. Возможно, у меня были бы те же
проблемы, если бы я родился и без дара. Не могу же  я  относить  все  свои
отклонения за счет  необычной  способности?  И  видит  Бог,  вокруг  полно
невротиков, которые никогда в жизни не читали мыслей.
   Силлогизм:
   Некоторые телепаты - не невротики.
   Некоторые невротики - не телепаты.
   Следовательно, телепатия и неврозы не обязательно связаны.
   Следствие:
   Вы можете казаться нормальным, как вишневый пирог  и  все  же  обладать
силой.


   Я остался скептиком. Под давлением Никвиста согласился, что если  бы  у
нее была сила, то вероятно как-нибудь  проявила  бы  себя  через  какие-то
бессознательные манеры, которые любой телепат легко распознает, а я  этого
на обнаружил. Хотя он предположил, что она могла быть  скрытым  телепатом,
то есть имела дар, но неразвитый,  неработающий,  дремлющий  в  сердцевине
мозга и служащий экраном. Он сказал,  что  это  только  гипотеза.  Но  это
вводило меня в искушение:
   - Предположим, у нее есть  скрытая  сила.  Ты  думаешь,  она  могла  бы
пробудиться?
   - Почему бы нет? - спросил Никвист.
   Я хотел бы в это поверить. Я представлял, как она просыпается к  полным
приемным способностям, к возможности улавливать передачи так же четко, как
Никвист и я. Какой мощной могла бы стать наша любовь!  Полностью  открытые
друг для друга, свободные от малейших претензий  и  защиты,  которые  даже
преданнейших  любовников  удерживают  от  полного  слияния  душ.   Я   уже
попробовал нечто в этом роде близости с Томом Никвистом,  но  я,  конечно,
его не любил, он мне даже не очень нравился, но по  пустой,  казалось  бы,
иронии судьбы наши разумы имели столь интимный контакт. Но она? Если бы  я
только смог пробудить тебя,  Китти!  А  почему  нет?  Я  еще  раз  спросил
Никвиста, думает ли он, что это возможно? "Попытайся и узнаешь, -  ответил
он. - Делай опыты. Возьмитесь за руки, сядьте рядом в темноте и  попытайся
послать ей энергию, чтобы проникнуть в  нее.  Стоит  попытаться?"  "Да,  -
сказал я, - конечно стоит".
   Ты  казалась  скрытой  во  многом,  Китти:  больше  потенциальный,  чем
действительный человек. Тебя окружал ореол  юности.  Ты  казалась  намного
моложе, чем на самом деле: если  бы  я  не  знал,  что  ты  уже  закончила
колледж, я бы решил, что тебе лет 18-19. Ты не много читала из  того,  что
не касалось твоей профессии -  математика,  компьютеры,  технология,  -  и
поскольку меня это не интересовало, я  думал,  что  ты  вообще  ничего  не
читала.  Ты  не  путешествовала,  твой  мир  ограничивался  Атлантикой   и
Миссисипи, а самой крупной поездкой было лето, проведенное в Иллинойсе.  У
тебя даже не было богатого сексуального опыта: трое мужчин, не так  ли,  в
твои двадцать два, и только с одним из них - серьезный  роман?  Поэтому  я
видел в тебе сырье, ждущее рук скульптора. Я стал бы твоим Пигмалионом.
   В сентябре 1963 года ты переехала ко мне. Все равно  ты  проводила  так
много  времени  у  меня,  что  согласилась  с  бессмысленностью  разъездов
туда-сюда. Я чувствовал себя  женатым:  на  перекладине  для  занавески  в
ванной висели мокрые чулки, на полке -  еще  одна  зубная  щетка,  длинные
каштановые волосы в раковине. Твое тепло рядом каждую ночь. К моему животу
прижимается твоя прохладная попка, янь и инь. Я давал тебе книги:  поэзия,
романы, эссе. Как усердно ты их поглощала! В автобусе, по дороге на работу
ты читала Триллинга, в спокойные часы после ужина Конрада, а в  воскресное
утро, когда я выходил купить "Таймс", - Йейтса. Но тебя, казалось,  ничего
не трогало: у тебя отсутствовала природная склонность к литературе. Думаю,
что  ты  испытывала  затруднения,  различая  Лорда  Джима  и  Лаки  Джима,
Малькольма Лоури и Малькольма Коули, Джеймса Джойса и Джойса Килмера. Твой
великолепный ум, с такой легкостью управлявшийся с КОБОЛОМ и ФОРТРАНОМ, не
мог  расшифровать  язык  поэзии,  и  ты  озадаченно  поднимала  взгляд  от
"Утраченной Земли", задавая наивные  вопросы  школьницы  старших  классов,
которые на целые часы выводили меня из себя. Иногда я  думал,  что  это  -
безнадежный случай. Хотя однажды, когда биржа  была  закрыта,  ты  привела
меня в компьютерный центр, где ты  работала.  Я  слушал  твой  рассказ  об
оборудовании и его работе и мне казалось, что ты  говоришь  на  санскрите.
Разные миры, разные умы. Хотя у меня не пропадала надежда построить мост.
   Я заранее обдумывал, в какие моменты можно обтекаемо намекнуть о  своем
интересе к экстрасенсорным феноменам.
   Это стало моим хобби, холодным бесстрастным изучением. Я  говорил,  что
меня вдохновляет возможность добиться прямого контакта  разум-разум  между
людьми. Я старался не выглядеть фанатиком и не выдать  себя,  я  хранил  в
душе свое отчаяние. Для меня было проще притворяться объективным с  тобой,
чем с кем-либо другим, потому что я не мог читать тебя в подлиннике.  И  я
должен был притворяться. Моя стратегия не позволяла правдивых признаний. Я
не хотел пугать тебя, Китти, не хотел оттолкнуть, давая повод думать,  что
я урод, чудовище или лунатик, которым  я  вероятно  тебе  казался.  Просто
хобби. Хобби.
   Ты не могла заставить себя поверить в ЭСВ. Ты говорила,  что  все,  что
нельзя  измерить  вольтметром   или   записать   на   электроэнцефалограф,
нереально. Я умолял быть терпимой. Такие вещи,  как  телепатические  силы,
существуют. Я знаю, что существуют.  (Будь  осторожен,  Дэйв!)  Я  не  мог
ссылаться на электроэнцефалограмму - я в жизни не был рядом  с  ЭЭГ  и  не
знаю, можно ли зарегистрировать мою силу. Я не позволял себе сломать  твой
скептицизм, призвав кого-то постороннего и  проведя  с  ним  сеанс  чтения
мыслей. Но я мог предложить другие аргументы. Взгляни на результаты Райна,
на все эти  серии  верных  угадываний  по  картам  Зенера.  Чем  можно  их
объяснить,  как  не   ЭСВ?   А   очевидность   телекинеза,   телепортации,
ясновидения...
   Твой скепсис оставался. Ты холодно отвергала все данные, на  которые  я
ссылался. Твоя убедительность была ясной и четкой. Когда ты была на родной
территории научных методов, в твоем мозгу не оставалось ничего  туманного.
Ты говорила, что Райн  получил  свои  результаты,  испытывая  гетерогенные
группы и затем отбирал для  дальнейших  испытаний  только  тех  субъектов,
которым необычайно везло, а остальных отбрасывал. Он публиковал только  те
данные,  что  подтверждали  его  тезисы.   Это   не   экстрасенсорная,   а
статистическая аномалия, что переворачивает все верные ответы. Кроме  того
экспериментатора  можно  обвинить  в  том,  что   он   заранее   верит   в
экстрасенсорное восприятие,  что,  несомненно,  ведет  к  бессознательному
нарушению процедуры. Я осторожно предложил  проделать  со  мной  некоторые
опыты, позволив тебе самой выбрать устраивающую тебя процедуру. Ты сказала
о'кей, главным образом, я думаю, потому, что мы могли делать это вместе  и
- в начале октября - мы уже сознательно искали области близости,  но  твое
литературное образование становилось для нас обоих обузой.
   Мы договорились - как только я  внушил  тебе,  что  это  твоя  идея!  -
сконцентрироваться на передаче друг другу образов  и  мыслей.  И  в  самом
начале мы жестоко обманулись.  Мы  подобрали  ряд  картинок  и  попытались
умственно передать их. В моем архиве и  сейчас  хранятся  записи  об  этих
опытах:

   Картинки, которые я видел (Твои догадки):
   1. Гребная лодка (Дуб)
   2. Ноготки в поле (Букет роз)
   3. Кенгуру (Президент Кеннеди)
   4. Девочки-двойняшки (Статуя)
   5. Эмпайр Стейт билдинг (Пентагон)
   6. Гора со снежной вершиной (неясно)
   7. Профиль старика (Ножницы)
   8. Бейсболист (Изогнутый нож)
   9. Слон (Трактор)
   10. Локомотив (Аэроплан)

   У тебя не было прямых попаданий. Но четыре из  десяти  могли  считаться
близкими ассоциациями: ноготки и розы, Эмпайр Стейт  и  Пентагон,  слон  и
трактор,  локомотив  и  аэроплан.  (Цветы,  здания,  тяжеловозы,  средства
передвижения.) Достаточно, чтобы дать нам  ложные  надежды  действительной
передачи. Затем следовало:

   Твои картинки (Мои догадки):
   1. Бабочка (Поезд)
   2. Осьминог (Горы)
   3. Тропический пляж (Пейзаж, яркий солнечный свет)
   4. Негритенок (Автомобиль)
   5. Карта Южной Америки (Виноградники)
   6. Мост Джорджа Вашингтона (Памятник Вашингтону)
   7. Ваза с яблоками и бананами (Биржевые котировки)
   8. "Толедо" Эль Греко (Книжная полка)
   9. Автострада в час пик (Пчелиный улей)
   10. Компьютер IBM (Кэри Грант)

   У меня тоже нет прямых попаданий. Но все  же  три  близких  ассоциации:
тропический пляж и солнечный пейзаж, мост Джорджа  Вашингтона  и  памятник
Вашингтону, автострада в час  пик  и  пчелиный  улей.  Здесь  объединяющим
является солнечный свет, Джордж Вашингтон, интенсивное  плотное  движение.
Мы сошлись, по крайней мере, в том,  что  это  не  совпадения,  а  близкие
ассоциации. Могу подтвердить, что я все время тыкал в небо пальцем, больше
гадая, чем принимая, и очень мало верил в качество наших ответов.  Тем  не
менее  это,  вероятно,  случайное  совпадение  в  образах  возбудило  твое
любопытство: ты начала говорить, "в этом  что-то  есть".  И  мы  двинулись
дальше.
   Мы  меняли  условия  передачи  мыслей.  Мы  пытались  проделать  это  в
абсолютной темноте, через комнату, затем при свете и держась за  руки.  Мы
делали это, занимаясь любовью: я входил в тебя и, крепко сжав в  объятиях,
очень старался передать свои мысли тебе, а ты мне. Мы делали  это,  крепко
выпив. Потом, когда постились. Мы делали это в бессоннице, заставляя  себя
не спать сутками в слепой надежде, что  усталый  мозг  позволит  мысленным
импульсам преодолеть барьер, разделявший нас. Мы бы  попробовали  действие
травки или кислоты, но в 63-м никто об этом не думал. Мы изобрели  десяток
других способов открыть телепатический  контакт.  Возможно,  ты  и  сейчас
вспоминаешь детали; смущение гонит их из моего разума. Мы осуществляли наш
проект ночь за ночью больше месяца,  пока  твое  вдохновение  не  ослабло,
пройдя через серию фаз от скепсиса к холодному нейтральному  интересу,  от
возбуждения  и  энтузиазма,  к   боязни   неизбежного   провала,   чувству
невозможности нашей цели, ведущему к усталости,  скуке  и  раздражению.  Я
ничего не понимал: я думал, ты так же увлечена работой, как и  я.  Но  это
перестало быть опытом или игрой и стало навязчивой идеей, и  в  ноябре  ты
несколько раз просила прекратить. От этого чтения мыслей, говорила  ты,  у
тебя жуткая мигрень. Но я не мог бросить, Китти. Я отвергал твои доводы  и
настаивал на продолжении. Меня так  захватили  опыты,  что  я  безжалостно
привлекал тебя к сотрудничеству, я тиранил тебя во  имя  любви,  постоянно
видя перед собой ту телепатическую Китти, которую бы  я  сделал.  Примерно
каждые десять дней некий обманчивый отблеск кажущегося контакта  возбуждал
мой идиотский оптимизм. Мы прорвемся, мы прикоснемся к разуму друг  друга.
Как я мог успокоиться, когда мы были так близки? Но  мы  никогда  не  были
близки.
   В начале ноября Никвист давал один из  своих  обычных  ужинов,  который
проводился в его  любимом  ресторане  Чайна-тауна.  Эти  вечеринки  всегда
становились блестящими событиями; отвергнуть приглашение было бы абсурдом.
Так я мог, наконец, показать тебя ему. Больше трех месяцев скрывал тебя от
него, избегая конфронтации с какой-то непонятной трусливостью.  Мы  пришли
поздно: ты всегда медленно собиралась. Вечеринка была в  разгаре,  человек
пятнадцать-восемнадцать, многие из них - знаменитости, хотя не  для  тебя.
Что  ты  знала  о  поэтах,  композиторах,  писателях?  Я  представил  тебя
Никвисту.  Он  улыбнулся,  пробормотал  ловкий  комплимент  и  безразлично
поцеловал тебя. Ты казалась смущенной, почти боялась его, его  уверенности
и гладкости. Через минуту он  отвернулся,  чтобы  открыть  дверь.  Немного
позже, когда мы подняли первый бокал, я поместил в своей голове мысль  для
него:
   - Ну? Что ты о ней думаешь?
   Но он был слишком занят другими гостями, чтобы уловить  мой  вопрос.  Я
был вынужден сам искать ответ в его голове. Я настроился, он  взглянул  на
меня через комнату, поняв, что я  делаю.  Поверхностные  слои  маскировала
хозяйская тривиальность;  он  одновременно  предлагал  напитки,  направлял
разговор, сигнализировал, чтобы  из  кухни  приносили  блюда,  и  пробегал
список гостей, чтобы узнать, кто еще не прибыл. Но я легко пробился сквозь
весь этот хлам и через какое-то мгновение обнаружил мысли о Китти. Я сразу
же обрел знания, которые желал и которых страшился. Он  мог  тебя  читать.
Да. Для него ты была прозрачна, как и все. Только для  меня  ты  была,  по
неведомым причинам, недоступна. Никвист сразу  проник  в  тебя,  оценил  и
сформировал свое суждение о  тебе:  он  видел  тебя  неуклюжей,  незрелой,
наивной, но все же привлекательной  и  очаровательной.  (Он  действительно
увидел тебя такой. Я  не  стараюсь,  по  личным  причинам,  заставить  его
казаться  более  критичным  по  отношению   к   тебе,   чем   он   был   в
действительности. Ты была очень молодой и неискушенной, и он это  увидел.)
Я остолбенел от этого открытия. Во мне  взыграла  ревность.  Я  так  долго
старался достичь цели и ничего не получил, а он  легко  врезался  в  самые
твои глубины, Китти! Я насторожился: Никвист и его недобрые игры. Была  ли
это еще одна? Мог ли он читать тебя? Как я мог  быть  уверен,  что  он  не
выдумал все? Он это уловил:
   - Ты мне не веришь? Конечно, я ее читаю.
   - Может да, а может нет.
   - Хочешь докажу?
   - Как?
   - Смотри.
   Не прерывая свою роль хозяина, он вошел в твой разум, а мой оставался в
нем. И так, через него, я в первый и единственный  раз  заглянул  в  тебя,
Китти, отраженную Томом Никвистом. О! Я хотел совсем иного. Я увидел  себя
твоими глазами через его разум. Физически я выглядел лучше, чем  на  самом
деле, плечи шире, лицо  худее,  черты  более  правильные.  Несомненно,  ты
ценила мое тело. Но эмоциональные ассоциации! Ты видела  во  мне  сурового
отца, хмурого директора школы, сварливого тирана.  Читай  это,  читай  то,
улучшай свой разум, девочка! Учись как следует, чтобы быть достойной меня.
О! О! А затаенная обида за наши опыты?  Они  для  тебя  хуже,  чем  просто
бесполезные.  Это  памятник  занудства,  экскурсии  в  безумие,  надоевшая
каторга. Ночь за ночью подвергаться маниакальной слежке. Даже  акты  любви
прерывались дурацкими вопросами о контакте  разум-разум.  Я  казался  тебе
больным и чудовищно скучным, Китти!
   Чтобы насытиться таким откровением, достаточно было и  мгновения,  и  я
отступил, выбравшись из разума Никвиста. Ты испуганно взглянула  на  меня,
словно  подсознательно  ощутила  ментальную  энергию,  озарившую  комнату,
открывшую напоказ тайники твоей души. Ты моргнула, покраснела и отхлебнула
большой глоток из своего стакана. Никвист сардонически ухмыльнулся.  Я  не
мог посмотреть ему в глаза. Но даже тогда я сопротивлялся тому, что он мне
показал. Не может ли оказаться, что при такой  передаче  лучи  искажаются?
Должен ли я доверять точности своего образа в его картинке? Не подделал ли
он его, произведя некоторые исправления и искажения? Неужели я так  следил
за тобой, Китти,  а  может  это  его  работа?  Он  мог  превратить  легкое
раздражение в яростное отвращение. Я  решил  не  поверить,  что  до  такой
степени наскучил тебе.  Мы  стремимся  интерпретировать  события  наиболее
приемлемым для себя образом. Но в будущем я хотел  бы  поступить  с  тобой
иначе.
   Позже, когда все уже поужинали, я увидел, что ты оживленно  болтаешь  с
Никвистом в дальнем углу комнаты. Ты была кокетливой и легкомысленной, как
в первый день нашего знакомства в брокерской конторе. Мне показалось,  что
вы обсуждаете меня и отзываетесь обо мне не очень лестно. Я хотел  уловить
разговор через Никвиста, но при первой же робкой попытке, он  взглянул  на
меня.
   - Убирайся из моей головы.
   Я повиновался. Я  слышал  твой  смех,  слишком  громкий,  прорывавшийся
сквозь гул голосов. Я отошел поболтать  с  маленькой  японкой-скульптором,
чья плоская грудь несоблазнительно выглядывала из большого выреза  черного
платья. Она думала по-французски и была не прочь отправиться домой  вместе
со мной. Но я уехал с тобой, Китти,  с  тобой,  угрюмо  сидевшей  рядом  в
пустом вагоне метро, и когда я спросил, о чем вы беседовали  с  Никвистом,
ты ответила:
   - А, просто шутили. Повеселились немножко.


   Примерно через две недели, в ясный осенний  день  в  Далласе  был  убит
президент Кеннеди. Биржа закрылась в тот день  рано,  и  Мартинсон  закрыл
контору, выгнав меня, озадаченного,  на  улицу.  Я  с  трудом  воспринимал
реальность происшедших событий. "Кто-то стрелял в президента...  Президент
опасно ранен... Президент доставлен в Парклендский госпиталь...  Президент
принял последнее причастие...  Президент  умер".  Я  никогда  особенно  не
интересовался политикой, но это событие повергло меня в отчаяние.  Кеннеди
был единственным кандидатом в президенты, за которого я голосовал,  и  его
убили: история моей жизни - сплошная кровавая кривая. А теперь президентом
должен  стать  Джонсон.  Мог  ли  я  это  принять?  Я  цеплялся  за   зоны
стабильности. Когда мне было лет десять, умер президент Рузвельт,  который
был президентом всю мою жизнь, я попробовал на язык  незнакомое  сочетание
"Президент Трумэн" и сразу отверг его, сказав себе, что  тоже  буду  звать
его президентом Рузвельтом, потому  что  я  привык,  чтобы  именно  так  и
назывался президент.
   В тот ноябрьский день по  дороге  домой  я  со  всех  сторон  улавливал
эманацию страха. Люди выглядели настороженно, они шли выставив одно  плечо
вперед, готовые в любой момент побежать.  Между  раздвинутых  занавесок  в
окнах высотных домов над молчавшими улицами  выглядывали  бледные  женские
лица. Водители машин озирались по сторонам, словно ожидая, что на  Бродвей
вот-вот ворвутся танки  штурмовых  частей.  (В  это  время  дня  почему-то
верилось, то  покушение  явилось  лишь  первым  ударом  путча.)  Никто  не
высовывался на открытые места: все торопились  к  укрытиям.  Что-то  может
случиться. С Риверсайд-драйв  хлынут  стаи  волков.  Обезумевшие  патриоты
учинят погром. Из своей квартиры - дверь заперта, окна закрыты - я пытался
позвонить тебе в компьютерный центр: вдруг ты не слыш