дну  и  подал  заявление.   Он   прошел   предварительное
тестирование; большинство ответов он знал сам, а что не  знал,  вылавливал
из мозга тех, кто его спрашивал, в большинстве своем они с детства следили
за рынком.  Получив  великолепный  балл,  он  был  нанят.  После  короткой
практики он получил лицензию и стал работать в прекрасной новой брокерской
конторе на Бродвее около 72-й улицы.
   Он стал одним из пяти молодых брокеров. Клиентура, в основном,  пожилые
евреи: 75-летние вдовы из огромных домов на 72-й улице и дымящие  сигарами
промышленники на пенсии, жившие на Вест-Энд  авеню  и  Риверсайд-драйв.  У
некоторых было достаточно денег, которые они очень  осторожно  вкладывали.
Некоторые почти ничего не имели, но хотели купить хотя бы четыре акции Кон
Эдисон или  три  акции  Телефонной  компании,  чтобы  иметь  хоть  иллюзию
собственности.  Поскольку  большинство  клиентов  были  старые  и  уже  не
работали, операции в  конторе  проводились  в  основном  лично,  а  не  по
телефону. Часто там собиралось десять-двенадцать пожилых граждан, и  то  и
дело один из  них  трясся  к  любимому  брокеру  отдать  распоряжения.  На
четвертый день работы Селига один  почтенный  клиент  умер  от  сердечного
приступа. Казалось, никто не удивился и не  расстроился,  ни  брокеры,  ни
друзья  жертвы:  Селиг  знал,  что  каждый  месяц  погибает  один  клиент.
Достигнув определенного  возраста,  вы  привыкаете,  что  ваш  друг  может
однажды упасть замертво.  Селиг  быстро  стал  фаворитом,  особенно  среди
старых дам; он им нравился потому, что был симпатичным еврейским мальчиком
и некоторые предлагали ему познакомиться с их внучками. Он всегда  вежливо
отклонял эти предложения, он старался быть  с  ними  любезен  и  терпелив,
играя  роль  внука.  Большинство  его   клиенток   были   невежественными,
практически неграмотными  женщинами,  прожившими  жизнь  под  руководством
своих мужей. Теперь же, унаследовав денег больше, чем могли  потратить,  и
совершенно не имея понятия, что с ними делать,  они  всецело  зависели  от
молодого брокера. Исследуя их  мысли,  Селиг  обнаружил,  что  они  весьма
расплывчаты и едва оформлены -  как  можно  дожить  до  75  лет,  не  имея
определенных  идей?  -  но  некоторые  из  дам  все  же   были   по-своему
симпатичными. Мужчины были менее приятны. Грубость и свирепость их амбиций
были ему противны и он заглядывал в их мысли только по  необходимости,  не
слишком стараясь найти для них что-то  лучшее.  Месяц,  проведенный  среди
подобных людей, по мнению Селига, превратил бы Рокфеллера в социалиста.
   Бизнес был постоянным, но  не  слишком  доходным,  комиссионные  Селига
возросли до 160 долларов в неделю. Таких денег он никогда не  зарабатывал,
но едва ли он мечтал об этом.
   - Вам повезло, что вы попали сюда весной, - сказал ему один из  коллег.
- Зимой все наши клиенты уезжают во Флориду и пока  не  идут  дела,  можно
помереть. Как и предсказывал Никвист, он смог получить  приличную  прибыль
из личных операций. Через контору всегда проходило много  всяких  дел,  за
которые можно было что-то поиметь. Начав дело с 350  долларов,  он  быстро
увеличил  счет  до  четырехзначных  сумм,  делая  деньги  на  "Крайслере",
"Контрол Дейтей", РСА  и  "Сайрей  ДХ  Ойл".  Но  тут  он  обнаружил,  что
Уолл-стрит движется в двух направлениях,  и  большая  часть  его  выигрыша
растаяла в неудачах с "Бружвик", "Бекман Инструментс" и "Мартин Мариетта".
Он пришел к выводу, что никогда не накопит достаточно денег для поездки  и
написания  романа.  Да  и  нужен  ли  миру  еще  один   романист-любитель?
Интересно, что же делать дальше? После трех  месяцев  работы  брокером,  у
него появился счет в банке, но не большой, а работа ужасно надоела.
   Удача привела к нему Китти. Она пришла в одно душное  июльское  утро  в
половине  десятого.  Контора  еще  не  открылась,   большинство   служащих
разъехались на лето и в офисе остались лишь менеджер  Мартинсон,  служащий
Надель и Селиг. Мартинсон был занят составлением отчета, Надель говорил по
телефону, пытаясь утрясти сложный вопрос с "Америкэн Фотокопи",  а  Селиг,
бездельничая,  мечтал  влюбиться  в  чью-нибудь  красивую  внучку.   Вдруг
открылась дверь и вошла чья-то красивая внучка. Не то чтобы  красивая,  но
несомненно  привлекательная:  девушка  лет  двадцати,  стройная  и   очень
пропорционально сложенная, ростом  наверное  пять  футов  три  или  четыре
дюйма, с пушистыми  светло-каштановыми  волосами,  сине-зелеными  глазами,
правильными чертами лица и великолепной фигурой. Она казалась застенчивой,
умной,  невинной  -  любопытная  смесь  знаний  и  наивности.  Ее   одежду
составляли белая шелковая блузка и коричневая юбка до колен, дающая  намек
на скрывающиеся  под  ней  великолепные  ноги.  На  груди  лежала  золотая
цепочка. Нет, она не красавица, но очень хорошенькая. Из тех,  что  радуют
взгляд. Какого черта она делает в этом замке Маммоны  в  ее-то  годы?  Она
появилась здесь лет на пятьдесят раньше, чем было нужно. Из любопытства он
попробовал попасть в ее головку, когда она направилась к  нему.  Он  искал
только поверхностные данные:  имя,  возраст,  семейное  положение,  адрес,
номер телефона, цель визита - что еще?
   Он не получил ничего.
   Это потрясло его. Невероятный опыт. Уникальный.  Проникнуть  в  мозг  и
обнаружить, что он абсолютно недоступен, непрозрачен, спрятан,  словно  за
непроницаемой стеной, - такого с ним раньше не  случалось.  Он  совсем  не
ощущал ее ауры, словно она была пластиковым манекеном в витрине универмага
или роботом с другой планеты. Он сидел, раздумывая, что же  он  сделал  не
так, почему не получился контакт? От изумления он  даже  забыл  послушать,
что она говорит, и вынужден был переспросить.
   - Я сказала, что хочу открыть счет. Вы - брокер?
   Он, наверное, выглядел глуповато, долго  рылся  в  бумагах,  пораженный
внезапной юношеской неуклюжестью и наконец протянул ей  формы  для  нового
счета. К этому времени подошли и другие брокеры,  но  слишком  поздно:  по
правилам дома она была  его  клиенткой.  Сидя  сбоку  от  его  стола,  она
рассказывала ему о своих намерениях, а он изучал элегантные  очертания  ее
прямого носа, безуспешно пытаясь бороться  с  ее  таинственной  умственной
недоступностью,  и  несмотря,  а,  может  и  вопреки  этой  недоступности,
почувствовал, что безнадежно влюбился в нее.
   Ей  двадцать  два  года,  год  назад  закончила  Рэдклиф,  приехала   с
Лонг-Айленда и снимает с двумя подружками квартиру на Вест-Энд  авеню.  Не
замужем.  Недавно  долгая  и  безуспешная  любовная  история   закончилась
разрывом, как он обнаружил позже. (Для него было весьма странно, что он не
узнал всего сразу, беря всю желаемую информацию.) Она получила степень  по
математике и работала программистом. Это понятие очень мало говорило ему в
1963 году: он не  был  точно  уверен  -  проектирует  ли  она  компьютеры,
работает с ними или ремонтирует их. Недавно она унаследовала 6500 долларов
от своей тетушки из Аризоны, и ее родители,  очевидно  суровые  поклонники
такого  типа  воспитания  -  утони-или-научись-плавать,  считали,  что  ей
следует самой вложить свои деньги и научиться отвечать за  свои  поступки.
Итак, она направилась в  ближайшую  брокерскую  контору,  как  ягненок  на
заклание, чтобы вложить деньги.
   - Чего вы хотите? - спросил ее Селиг. - Оставить их в безопасном  месте
или пустить в оборот, имея шанс прирастить капитал?
   - Не знаю. Я ничего не знаю о рынке. Единственное, чего  я  не  хочу  -
сделать какую-нибудь глупость.
   Другой брокер - скажем Надель - произнес бы речь и, советуя ей забыть о
таких устаревших и надоевших концепциях, как  дивиденды,  подобрал  бы  ей
пакет  акций  для  оборота  -  "Техас   Инструменте",   "Коллинз   Радио",
"Полароид", что-то типа этого. Затем каждые несколько месяцев проверял  ее
счет, переключаясь с "Полароида" на "Ксерокс", с  "Техас  Инструменте"  на
"Фэрчайлд Камера", с "Коллинз" на "Америкэн Моторс", с  "Америкэн  Моторс"
снова на "Полароид", получая чудесные комиссионные для себя  и,  возможно,
делая деньги и для нее, а возможно, и теряя их. Селиг не  переносил  такие
маневры.
   - Может, это звучит занудно, - сказал он, - но давайте пойдем  наиболее
безопасным путем. Я порекомендую вам нечто вполне приличное. Это, конечно,
не сделает вас богатой, но и  не  повредит.  А  потом  вы  сможете  просто
положить их и наблюдать, как они растут, не проверяя каждый день состояние
рынка, чтобы уловить момент, когда нужно продавать. Вы же не хотите  вечно
волноваться?
   То, что он говорил ей, было полной противоположностью тем  инструкциям,
которые давал ему Мартинсон о приеме новых клиентов, ну да черт с ним.  Он
дал ей несколько акций "Джерси Стандард", несколько "Телефон", немного IBM
и 30 акций закрытого фонда "Легман Корпорейшн", которым владели многие его
пожилые коллеги. Она не задавала вопросов, даже не  захотела  узнать,  что
такое закрытый фонд.
   - Вот, - сказал он, - теперь у вас есть пакет акций. Вы - капиталист.
   Она улыбнулась. Улыбка была робкая, подневольная, но  в  ее  глазах  он
заметил кокетство. Он безумно хотел бы читать ее мысли, чтобы понять,  что
он для нее. И все же он попробовал:
   - Что вы делаете вечером? - спросил он. - Я освобождаюсь в четыре часа.
   Она ответила, что свободна, правда с одиннадцати до шести она работает.
Они договорились, что он заедет за ней домой в семь.  Когда  она  покидала
контору, в ее улыбке безошибочно читалась теплота.
   - А ты везучий, мерзавец, - сказал Надель. - Что ты сделал, назначил ей
свидание? Ты нарушаешь правила для сотрудников не трахать клиентов.
   Селиг только рассмеялся. Через двадцать минут после открытия  биржи  он
продал 200 Молибденовых акций, а в обед купил  их  же  на  полтора  пункта
дешевле. Он  подсчитал,  что  этого  вполне  хватит  на  ужин,  да  еще  и
останется. Эту идейку подкинул вчера Никвист: "Моли - хорошая крошка,  она
точно упадет в койку".  После  обеда,  чувствуя  полную  удовлетворенность
собой, он позвонил Никвисту и доложил о своем маневре.
   - Ты вернул их слишком рано, - немедленно отреагировал  Никвист.  -  На
этой неделе она упадет еще на пять-шесть пунктов. Умники ждут.
   - Я не такой жадный. Нужно оплатить срочные счета.
   - Так не разбогатеешь.
   - Думаю, у меня не хватает азарта для игры, - сказал Селиг.
   Он колебался. Не за этим же он звонил Никвисту? Он хотел  сказать,  что
встретил девушку и есть забавная проблема. Я встретил девушку, я  встретил
девушку. Внезапный страх удержал его. Безмолвное присутствие  Никвиста  на
другом конце провода казалось угрожающим. Он  всегда  смеется  надо  мной,
потихоньку, думая, что я не вижу. Но это глупость. Он сказал:
   - Том, сегодня  произошло  нечто  странное.  К  нам  в  контору  пришла
девушка, очень привлекательная девушка. Вечером я с ней встречаюсь.
   - Поздравляю.
   - Погоди. Дело в том, что я совсем не смог читать ее мысли. То есть,  я
даже не уловил ауру. Пусто, абсолютно пусто.  У  меня  никогда  такого  не
было. А у тебя?
   - Да вроде нет.
   - Совершенно пусто. Не могу понять. Почему у нее такой сильный экран?
   - Может, ты просто устал сегодня? - предположил Никвист.
   - Нет-нет. Других я читаю как всегда. Только она.
   - Это тебя волнует?
   - Конечно!
   - Почему конечно?
   Селигу это казалось очевидным. Он решил,  что  Никвист  издевается  над
ним: голос спокойный, нейтральный. Игра. Он просто проводит  время.  Хотел
бы он говорить не по телефону. Зазвонил  другой  телефон.  Надель  схватил
трубку и бросил на меня яростный взгляд: "Давай, парень,  надо  работать!"
Селиг резко сказал:
   - Я... ну, очень заинтересовался ей. И меня беспокоит, что  я  не  могу
понять ее сущность.
   - То есть тебя раздражает, что ты не можешь за ней шпионить.
   - Мне не нравится фраза.
   - А чья это фраза? Не моя. Это же ты так смотришь на вещи,  разве  нет?
Как на шпионаж. Ты чувствуешь  себя  виновным,  что  шпионишь  за  людьми,
верно? Но кажется ты расстраиваешься и когда не можешь шпионить.
   - Наверное, - согласился Селиг.
   - С этой девушкой у тебя получилось,  как  у  обычного  человека  -  ты
должен обратиться к старой доброй технике угадывания. На это обречено  все
человечество, а тебе не нравится. Да?
   - Ты говоришь очень злобно, Том.
   - А что ты хочешь от меня услышать?
   - Ничего. Я просто говорю, что есть девушка, мысли которой  я  не  могу
читать, что я никогда не попадал в подобную  ситуацию  и  поинтересовался,
нет ли у тебя теории, почему она такая, как она есть.
   - У меня нет, - сказал Никвист. - Пусто.
   - Ну и ладно. Я...
   Но Никвист не закончил:
   - Ты понимаешь, что  я  не  могу  сказать,  не  прозрачна  ли  она  для
телепатических процессов вообще или только для тебя, Дэвид.  -  Селиг  уже
подумал о такой возможности. Это  его  ужасно  расстроило.  Никвист  мягко
продолжал: - Ты можешь привести ее, чтобы я мог взглянуть? Может, тогда  я
смогу узнать что-то полезное.
   - Я так и сделаю, - без особого энтузиазма сказал Селиг. Он  знал,  что
такая встреча необходима и неизбежна, но мысль о том,  что  надо  показать
Китти Никвисту взволновала его. Он не совсем ясно понимал почему. - В один
из ближайших дней, - предложил он. - Слушай, тут все телефоны надрываются.
Я сообщу тебе, Том.
   - Сделай-ка ее разок за меня, - сказал Никвист.



23

   Дэвид Селиг
   Исследование Селига 101,
   Профессор Селиг
   10 ноября 1976 г.

   Энтропия как фактор повседневной жизни

   Энтропия определяется в физике как математическое выражение степени,  в
которой энергия термодинамической системы так распределена, что  не  может
превратиться в работу. В более общем метафизическом  определении  энтропию
можно  рассматривать  как  необратимую  тенденцию   системы,   включая   и
Вселенную,  к  увеличению  беспорядка  и  инертности.  Так  сказать,  вещи
делаются со временем все хуже и хуже, пока в конце концов  не  станут  так
плохи, что даже нельзя понять, как они плохи.
   Великий американский физик  Джозия  Виллард  Гиббс  (1839-1903)  первым
приложил второй закон термодинамики  -  закон,  определяющий  возрастающий
беспорядок энергии, перемещающейся наугад внутри замкнутой  системы,  -  к
химии.  Именно  Гиббс  наиболее  четко  изложил  принцип,  что  беспорядок
спонтанно нарастает по мере того, как Вселенная стареет.  Среди  тех,  кто
распространил воззрения  Гиббса  на  философию,  был  блестящий  математик
Норберт  Винер  (1894-1965),   который   в   своей   книге   "Человеческое
использование  человеческих  существ"  утверждает  следующее:   "По   мере
нарастания энтропии  Вселенная  и  все  замкнутые  системы  во  Вселенной,
естественно стремятся ухудшаться и  терять  свои  различия,  двигаться  от
наименее к наиболее вероятному состоянию, от состояния организованности  и
дифференциации, в котором существуют отличия и формы, к состоянию Хаоса  и
однообразия". Во Вселенной Гиббса порядок наименее  вероятнее,  а  Хаос  -
наиболее вероятен. Но в то время как Вселенная в  целом,  если  существует
целая Вселенная, стремится  к  упадку,  есть  частности,  где  направление
кажется противоположным тому, в котором движется вся Вселенная и в которых
существует лимитированная и  временная  тенденция  нарастания  порядка.  В
таких вот частностях и находит свое пристанище жизнь.
   Таким образом Винер представляет живые существа вообще, и  человеческие
в особенности, как героев  в  войне  против  энтропии,  которую  в  другом
отрывке приравнивает к войне  со  злом:  "Этот  элемент  случайности,  эта
органичная неполнота (фундаментальный элемент  случайности  во  Вселенной)
есть то, что без особой фигуральности, можно считать  злом".  Человеческие
существа, говорит Винер, продолжают антиэнтропийные процессы. У  нас  есть
сенсорные рецепторы. Мы общаемся друг с другом.  Мы  извлекаем  пользу  из
того, чему учимся друг у друга. Таким образом  мы  -  нечто  большее,  чем
пассивные жертвы спонтанного распространения вселенского Хаоса.  "Мы,  как
человеческие  существа,  не  изолированные  системы.  Мы  принимаем  пищу,
которая генерирует энергию и является в результате частью обширного  мира,
в котором содержатся источники его жизни. Но еще важнее тот факт,  что  мы
принимаем информацию через органы чувств и на основе полученной информации
строим свое существование". Другими словами,  существует  обратная  связь.
Через  общение  мы  учимся  контролировать  наше  окружение.  "Управляя  и
общаясь,  мы  постоянно  боремся  с  тенденцией  природы  деградировать  и
разрушать; с тенденцией... увеличения  энтропии".  На  протяжении  долгого
отрезка времени  энтропия  неизбежно  должна  победить  нас,  но  какой-то
короткий  период  мы  можем  сражаться.  "Мы  не  являемся  еще  зрителями
последних стадий гибели мира".
   Но  что  если  человек   превратится,   намеренно   или   случайно,   в
изолированную систему?
   Скажем, отшельник. Он живет в темной пещере, куда не проникает  никакая
информация. Он питается грибами, которые дают ему достаточно  энергии  для
поддержания жизни, но ему не хватает сигналов. Он  вынужден  обращаться  к
собственным  духовным  и  умственным   ресурсам,   которые   со   временем
истощаются. Постепенно в нем распространяется Хаос, постепенно  одерживают
верх  силы  энтропии.  Его  сенсорные  способности  уменьшаются,  пока  он
полностью не капитулирует перед энтропией. Он прекращает двигаться, расти,
дышать, функционировать. Такое состояние известно как смерть.
   Кому-то не нужно прятаться в  пещере.  Он  может  совершить  внутреннюю
миграцию, отрезав себя от жизненно важных источников  энергии.  Так  часто
случается,  потому  что  кажется,  что  источники  энергии  угрожают   его
стабильности. И  действительно,  внешние  импульсы  угрожают  ему:  толчок
обычно нарушает равновесие.  Существуют  семейные  пары,  которые  яростно
стремятся достичь равновесия. Они запечатывают себя, закрываются от всего,
что их окружает, превращаются в закрытую  систему  из  двух  человек,  все
живое  из  которой  постоянно   изгоняется   установленным   там   мертвым
равновесием. Двое могут погибнуть так же, как и  один,  если  они  надежно
изолированы от всего остального. Я называю  это  моногамным  заблуждением.
Моя сестра Юдифь говорит, что рассталась с мужем  потому,  что  когда  она
жила с ним, она чувствовала, что день за днем умирает.  Конечно,  Юдифь  -
неряха.
   Такой сенсорный побег не всегда естественно является желанным событием.
Это может случиться с нами, хотим мы или нет. Если мы сами  не  залезем  в
ящик, нас туда все равно загонят. Именно это я имею в виду, когда  говорю,
что в конце концов энтропия настигнет нас. Не  имеет  значения,  сколь  мы
живы, энергичны, жизнелюбивы.  С  течением  времени  импульсы  ослабевают.
Зрение, слух, осязание, обоняние - все уходит,  и  мы  приходим  к  своему
концу без зубов, без глаз, без вкуса - без всего.  Без  всего.  Или  можно
сказать, что мы час от часу зреем и зреем, а затем гнием и гнием.
   Я  предлагаю  рассмотреть  мой  случай.  Что  раскрывает  эта  грустная
история? Необъяснимое уменьшение некогда  замечательной  силы.  Ослабление
импульсов. Маленькая смерть еще при жизни. Разве я не жертва  в  войнах  с
энтропией?  Разве  я  не  превращаюсь  на  глазах  в  нечто  статичное   и
молчаливое? Разве моя беда не очевидна? Кем я буду,  когда  прекращу  быть
собой? Я умираю жаркой смертью. Спонтанное разложение.  Случайный  поворот
вероятности переделывает меня. И  я  превращаюсь  в  ничто.  Я  становлюсь
пеплом и золой. Я буду ждать, пока меня не выметут веником.


   Очень красноречиво, Селиг. Получай А. Твоя работа понятна и  сильна,  и
ты показываешь великолепную хватку  в  философском  разборе.  Ты  один  из
лучших в классе. Тебе теперь лучше?



24

   Это была безумная мысль, Китти, глупая фантазия.  Ее  не  следовало  бы
о