его изменил.
  - Гип-гип-ура? - вспомнил Андрей былой любимый повтор.
  - Ку-фу-ли, - торжественно и скучно ответил Козельский.
  - Ку-фу-ли? - не удержался, чтобы не ахнуть, Андрей. - Но почему?
  - Чтоб абстрактнее, - Козельский развернулся вокруг себя и, разведя руки в
стороны, отставив каблуком вперед ногу, повторил: - Ку-фу-ли.

  Андрей почувствовал внутри себя знакомое сосущее чувство и испугался, что
оно пришло так рано. Одновременно вспомнил, что должен был что-то
разузнать насчет Геры, кто-то как будто просил его об этом, он поднялся и,
извинившись, очень быстро, разрывая повисшую сеть недоумения, вышел.
  Ехал долго, пытаясь вспомнить что-то конкретное и мучаясь
неопределенностью. И, не утолив ни того, ни другого, зашел в кабинет к
Обрыдлову.
  - Сведения насчет Геры, - быстро проговорил смерзшимися неподвижными
губами.
  Вместо ответа Обрыдлов печально покачал головой.
  - Но мне нужно, - повторил Андрей, наклоняясь к нему через стол. - Речь
идет об очень важном.
  Он понятия не имел, о чем таком важном может идти речь.
  Обрыдлов смотрел неподвижно.
  - К черту конспирацию, дядя! - заорал Андрей совсем неприлично. - Мне
нужно знать, где она, я должен что-то узнать у нее, срочно.
  - Если тебе надо передать ей какую-то вещь для рецензирования, - отмер
Обрыдлов, - оставь ее мне, я сам свяжусь.
  Андрей устало сел, снял шапку. "Тебе хорошо, - подумал вслух, - и мухи не
грызут. Покровитель дерьмовой цивилизации".
  - Но если чисто по-человечески, - добавил тихо, - по-това... по-божески?
Надоело томиться.
  Вздохнув, Обрыдлов полез в стол, заглянул в какую-то папку с неясными
значками и крючочками и радостно вскинул глаза на Андрея.
  - Уехала наша Гера, - сообщил с облегчением, - как же я забыл, она
позавчера все вещи свои забрала.
  - Куда уехала? - удивился Андрей.
  - Не знаю, - пожал плечами Обрыдлов. - Но, судя по блеску ее глаз, вообще
по осанке, то, кажется, за границу. Улетела, стало быть, вот так - фьюить,
- и кистью руки он широко взмахнул в сторону неба.
  Андрей посидел еще немного, давясь безнадежностью, и вышел. Ку-фу-ли,
Гера, фирма "Бэнз", название которой он вычитал на этикетке стереосистемы
- какие-то странные преследовали его слова. Он постоял на улице и
вспомнил, что может еще проследовать в указанный на бумажке адрес и,
возможно, что-то прояснить. Но, сунув в карман руку, бумажки не нашел. Из
всего адреса он помнил только название улицы и поехал, надеясь, что память
по дороге проснется в нем. Плехановская улица упиралась своим концом в
тупик. Он дошел до него, остановившись перед свежевыкрашенным
ядовито-зеленой краской ровным высоким забором, смутно припоминая, что
когда-то в далекие времена забор был кривым, завалившимся и
необструганным. Ни на какой дом не показало ему чутье. В конце улицы у
забора, припорошенные снегом, угадывались развалины былого сооружения,
снесенного, судя по остаткам валявшихся в разных местах вещей и даже
кускам обоев, не так давно. Его снесли, а строительство нового дома
притормозила зима и, глядя на развалины, Андрей непонятно от чего
успокаивался.
  Мелькнула шальная мысль позвонить Козельскому и спросить, участвовала ли в
его бутафории женщина в белом полушубке, белых сапогах и песцовой очень
пушистой шапке, но он отогнал ее прочь. Он будет искать ее, это ясно,
искать сам, скрывая ото всех, как ищут клад, который принесет счастье. В
сутолоке дней, под накатами печали или безрассудства он будет ждать
женщину, данную ему однажды лишь в виде образа, как нечто важное и
спасительное. Как скупую нить, выводящую его из темного непонятного
лабиринта.
  И самым фантастическим в этом будет то, что он ее найдет. Как это
произойдет - неважно, но однажды он приведет ее в свою небесную, открытую
ввысь квартиру. Будет день, и яркое ослепительное солнце, покрывающее
тахту, стены и пол причудливым узором светотеней. Они сядут, лицом к этому
дню, ни словом не обмолвясь в наступившей гулкой тишине. Они будут сидеть
долго, привыкая к присутствию друг друга, дни будут сменяться днями, весны
- зимами, будут исчезать государства и возникать новые, и в этой сумятице
неизменным будет оставаться только небо, всас(вающее ужас мира в
беспредельную ясную синь.
  Он возьмет ее за руку - и рука будет холодной, как вечность, которую
некому согреть. Его тепло будет нагревать эту руку, потом плечо, шею,
грудь, оно будет распространяться во все закоулки ее сложного непонятного
организма, в сплетения сосудов, нервные волокна, гладкую мускулатуру. Он
будет счастлив тем, что - отдает, что все перетекает из него без возврата,
что за окном тают сумерки, и ему больше ничего не надо, чем сидеть и,
прижавшись к чужому и странному существу, молчать, впитывая в себя мир.
Нет, конечно, он обнимет ее, но не сразу, не так банально, как это было до
этого, и в этом объятии будет заключена вся мудрость прожитого им пути. И
на этом остановится, оттягивая момент последнего сближения, опьяненный
запахом ее волос, и тела, и рта. Как останавливаются у последней черты, не
смея ее перейти.
  Опасаясь, как смерти, предельного блаженства, которого ждут так долго и
которое длится так кратко. Он будет смотреть и ждать.
  Потому что - БЕЗМЕРНО СЧАСТЬЕ ТОЛЬКО КОГДА ОЖИДАЕТСЯ.


--------------------------------------------------------------------
Данное художественное  произведение  распространяется  в электронной
форме с ведома и согласия владельца авторских прав на некоммерческой
основе при условии сохранения  целостности  и  неизменности  текста,
включая  сохранение  настоящего   уведомления.   Любое  коммерческое
использование  настоящего  текста  без  ведома  и  прямого  согласия
владельца авторских прав НЕ ДОПУСКАЕТСЯ.
--------------------------------------------------------------------
"Книжная полка", http://www.rusf.ru/books/: 11.02.2002 15:51




Любовь Романчук. 

                        ПОПРОСИ СЕБЕ ВОТ ЭТОТ МИР

  - Вот здесь, - Паша ткнул пальцем вниз, автобус тормознул, и несколько
человек, навьюченных огромными рюкзаками, сошли с него на пустынное, белое
от солнца шоссе.
  Далеко внизу, залитое в твердую окантовку бухт, заливов и гротов,
покоилось море. Утренняя дымка размывала, удаляла очертания прибрежных,
подрагивающих от теплого воздуха скал, видимость была четкой лишь на
западе.
  - Ну, тронули, - Паша подкинул на спине рюкзак, устраивая его поудобней, и
первым ступил на ведущий вниз серпантин.
  Спуск был нетруден, но долог. Дорога виляла то вверх, то вниз, то
возвращалась назад; она словно кружила на одном месте, изнуряя
монотонностью - казалось, ей не будет конца. Цепочка растянулась на добрую
сотню метров, и Паша, заходя в очередной вираж, каждый раз окидывал взором
группу. Наконец, миновав пять-шесть одноэтажных пустых домиков, сложенных
из туфа и известняка, вышли к тому месту, где дорога распадалась на семь
узких, заросших травой тропок, ведущих в разные стороны.
  Остановившись, Паша скинул рюкзак на землю, затем снял мокрую рубашку и,
щурясь от поднявшегося солнца, оглядел местность.
  - Кажется, третья, - сказал самому себе. - Валя, не помнишь?
  Остальные уже подтягивались, приставляя свои рюкзаки к Пашиному. Рослый
Валентин, распрямляя оттянутые грузом плечи, довольно улыбался.
  - Красота. И надо же, такой шикарный район держать столько лет закрытым.
Зачем, спрашивается?
  - Эта идея, кажется, принадлежала биостанции, - Жора, наклонившись, очищал
вибрамы, понимая отдых единственно как перемену вида деятельности. -
Какие-то там они ставили эксперименты.
  - Ладно, биостанция, слава богу, прекратила свою деятельность как
нерентабельная. Вылетела, так сказать, в дыру. Так что мы теперь тут
хозяева, - Паша сплюнул и, подхватив на плечо увесистую ношу, свернул на
одну из тропок. Обойдя по ней холм, сразу увидел, что не ошибся.
  Сказочное царство оранжевых, причудливо выеденных ветром скал открылось
перед ним. Они были разной высоты и разной формы, их было много, в
некоторых просвечивались сквозные пещеры, а в некоторых пещеры были без
выхода. Ряд скал выходил в море (или это море постепенно наступало на
них), иногда там росло что-то зеленое: мох, трава или редкие кусты, иногда
выступал ракушечник, а то и совсем черный непонятный налет. Они были
разного цвета, и возле многих имелись таблички с номерами, названиями или
даже именами. Скалы кто-то изучал, или просто классифицировал, наслаждаясь
их видом и строением.
  Они находились на разной высоте друг от друга, заполняя покатую холмистую
площадку, и трава между ними была высокой и густой. Видно было, что сюда
давно никто не хаживал.
  - Все, раскидываемся прямо здесь, - решил Паша, озираясь и внутренне
изумляясь профессиональной работе ветра, сумевшего выточить столь
замысловатые фигуры из груды твердого камня.
  Шура, выйдя из-за его спины, с готовностью зашвырнул свой рюкзак к
подножию ближайшей скалы и, подойдя к ней, прочел:
  - Королева Ф.
  - Осторожнее, - предупредил Паша, - здесь есть пещеры. А в них, как
известно, водятся отнюдь не эльфы.
  - Ф, - удивленно пробурчал Шура. Черные волосы на его голове торчали
ежиком, придавая несерьезность его облику, штаны закатаны до колен, а
левая чашечка ноги заклеена пластырем.
  - Почему "Ф"? - отойдя, он осмотрел скалу, но ответа нигде не нашел.
  - Глядите, а вот и парадная табличка, - вразнобой одновременно сообщили
девочки. Их было трое. Таня была шатенкой, выкрашенной в ярко-рыжий цвет,
Лена блондинкой, а у Леси волосы в этот раз были пепельные, с синеватым
отливом. Они все были очень разные: Леся - тонкой и высокой, Лена - тоже
высокой, но толстой, а Таня обладала и ростом и фигурой Венеры, хотя и
обиделась бы, если бы ее с кем-то сравнили (она хотела быть неповторимой):
бедра ее были широкие, икры ног довольно накачаны, а голос - певуч и
низок.
  Они подняли заваленный в траву столб с железной искривленной плоскостью,
на которой были красиво выгравированы следующие слова:
  "Черная гора - вулканический массив, потухший около 100 лет назад. Следы
магмы сохранились на скалах 7, 15, 23. В Чертовом камине располагался
выход расплавленной магмы на поверхность. Спектр всевозможных горных пород
придает неповторимое своеобразие ландшафту, представляющему большую
научную ценность."
В конце текста была мелкая приписка:
  "Вход на заповедник скал строго воспрещен - опасно для жизни. Штраф - сто
рублей."
- Заповедник скал, - усмехнулся Паша, - ну не разводили же они их в самом
деле! И почему опасно?
  - Все правильно, - подтвердил Валентин, покачивая ледорубом, - а то
дилетанты всякие лазят где не следует. И сами гробятся, и скалы разрушают.
Тут, гляди, на одних тропах без сноровки убиться можно. Особенно после
росы, когда трава скользкая. Поехал - и прямо в морг, или в пещерку на
завтрак пестроспинным. Чем фантазировать, давайте-ка лучше маршруты
распределим. Я себе лично вот этого красавца выбираю, с отрицаловкой.
Запетлю его веревкой через соседний уступ - и никто мне не нужен, буду
потихоньку эту сторону долбать. А вон ту, с полочками - предлагаю для
девчонок.
  - Валя, - обиженно протянула Лена.
  - Хватит на первый раз, - оборвал ее Валя. - Королеву... королеву пусть
возьмет себе Шура на пару с Таней.
  - Ф, - уточнил Шура.
  - Пусть "Ф", - согласился Валентин. - Ну а тот зеркальный столб, - он
искоса, через руку, глянул на почти гладкую плоскость дальней скалы,
сильно блестящую в ярких лучах солнца, улыбнулся восхищенно и ясно,
раздвинув рыжеватые редкие усы, - нет, его мы оставим на потом, - решил
он, - на закуску.
  Солнце уже прожгло дыру в небе, и из нее проливался на землю космический
мертвящий огонь.
  Расцветшие на склоне желто-сине-красно-зеленые палатки отражали его лучи
блестящей, пропитанной водонепроницаемым раствором поверхностью.
Разлегшись у тента, раскинув руки в стороны, Валя широкой выпуклой грудью
принимал на себя солнечный дождь.
  - Шурка, рассказал бы чего-нибудь, - попросил через время, не разлепляя
глаз.
  - Читаю, - буркнул Шура из палатки, - завтра уже некогда будет.
  Некоторое время он молчал, затем высунул наружу голову.
  - О, гляди, - он перевернул страницу и прочел:
  Были определенные места на этой планете, которые отторгали все. Они были
красивы и именно потому красивы, что умели отторгать чужеродное. У них
были разные способы для этого, они научились объединяться всеми своими
биоценозами, особенностями местности, климата и пород, чтобы выжить; они
были как живые. Никто не удерживался там, это были закля..." дальше
вырвано. Но - все равно жутко, да?
  - Что это за книга? - приподнялся Валентин.
  - Понятия не имею. Подобрал в поезде, под полкой, уже наполовину
распотрошенной. Сдается, какая-то, скорей всего американская, фантастика.
  - Валя, гляди, что мы нашли, - подойдя сверху, Лена протягивала ему на
ладони сочные, пахнущие дерном огромные грибы, - подо мхом в тенечке
сидели, - пояснила она, - там их тьма.
  - Нет, - резко поднялся Валентин, - ничего пришлого не надо, раз и
навсегда договоримся. Будем жить лишь на своих припасах. Понятно?
  - Валь, ты чего?
  - Ничего, просто мера предосторожности. Вот, например, отчего они такие
крупные, не знаешь? Я тоже не знаю. А, может, здесь радиоактивные отходы
захоронены, под вывеской охраны заповедника? А? Что тогда? То-то же.
  Он ступил шаг вниз, намереваясь заглянуть и под соседний камень, в поисках
тех же грибов, но поскользнулся и, не успев ни за что схватиться, как по
льду, заскользил вниз. Ударился по ходу об острый выступ камня, содрал
кожу на руке о подвернувшиеся колючки и, съехав под основание
облюбованного им зеркального столба, неожиданно провалился в темень.
  Трещина была неглубокой, но очень узкой, он застрял в ней где-то
посередине, удивляясь тому, как быстро все произошло и неожиданно, не к
месту, испытывая острый приступ смеха от мысли, что только перед тем
критиковал дилетантов, могущих сорваться даже на травяном склоне, и тут же
сам угодил в эту ситуацию.
  "Непростительная ошибка, - ругал он себя, поглядывая через узкую расщелину
вверх, - выпустить в горах из рук ледоруб".
  Успокоившись, он пошевелил руками: руки были целы, хотя и болели. Этот
факт обрадовал, и, ухватившись ими за выступы, он сделал попытку
подняться, и тут ощутил, что ногу его заклинило между камнями. Он
попробовал высвободить ее, дергал и так и эдак, но - тщетно. Сверху
послышался шорох, и, глянув в узкую, маячащую вверху синим куском неба
щель, Валентин вдруг понял, что не выберется отсюда никогда.
  Сердце защемило так, что он застонал.
  - Валька, ты как там? - раздался Пашин голос, и, наклонившись, Паша
заглянул внутрь. Но внутри было темно, и Валентина он не увидел.
  - Нормально, - отозвался Валентин глухо, - только ногу заклинило.
  - Сейчас сброшу веревку.
  - Не поможет. Спусти мне лучше какой-нибудь инструмент: молоток, крюк,
хорошо бы зубило. Хотя, - Валентин попробовал нагнуться, приноравливаясь,
как он будет отбивать породу, и понял, что ни развернуться, ни достать до
ноги не сможет. Нога уже начинала гудеть, давить.
  - Сейчас я к тебе сам слезу, - сказал Паша.
  Послышался шорох камней, кусок неба вверху на мгновение затемнился, и,
скинув веревку, Паша стал спускаться. Он догадался прихватить фонарик, и
при свете его Валентин увидел, что дело совсем плохо.
  - Ну что? - спросил Паша, осматривая клин, в который угодила Валина нога.
  - Сейчас, надо же...
  Вытащив из-за пояса молоток, неестественно изогнувшись, он короткими
мощными ударами принялся крушить породу, уворачиваясь от снопа вылетающих
из-под молотка шипящих искр.
  - Надо же, твердая какая, - поразился он, вытирая наплывший на лицо пот. -
Прямо железо. Вот тебе, брат, и вулканический массив.
  Сверху уже заглядывали в трещину остальные.
  - Глупо, да? - тихо спросил Валя. Лицо его было серо, перекошено.
  - Ты вот что, - предложил Паша. - Погоди отчаиваться. Так не бывает. Мы
сейчас сходим на биостанцию, наверняка какой-то инструмент там отыщется. А
ты пока попробуй тут сам подергаться, может, как-то и вывернешься
потихоньку. Фонарик я тебе оставляю, веревку сброшу и дежурного наверху
оставлю. Добро? До вечера далеко, чего-нибудь придумаем, не робей.
  Вскарабкавшись наверх, он оглядел собравшихся и подозвал Лену:
  - Останешься возле трещины. Если что, пить спустишь ему или еду
какую-нибудь. Разговорами поотвлекаешь иногда. Жора заготовит хворост, да
и водой займись. Источник где-то здесь должен быть. А мы тронемся к
станции.

  * * *
Широкий круглый купол открылся перед ними неожиданно, словно выплыл из
воздуха, через какое-то измерение. Он был совершенно белым, покрытым во
многих местах заборными щитками, закрывающими широкие проемы окон. Окна
отблескивали под светом солнца, словно маленькие хрусталики, из которых
была сложена вся станция. Идти предстояло еще прилично, и Паша вздохнул.
  - И угораздило же Вальку, - покачал головой.
  - Шура, а что на биостанциях, интересно, изучают? - нарушила молчание
Таня, след в след ступая за Шурой. - Цветы разводят? Зверей?
  - На этой, я знаю, изучали дельфинов, - отозвался Шура. Там у них целый
питомник был с бассейном.
  - А, поиск иного, родственного разума, - хмыкнул Паша. - Ерундистика.
Зачем нам вообще, скажите, чужой разум? На хрена? Мы его на хлеб будем
мазать? У каждого мира должна быть своя судьба, и нечего их скрещивать.
  - Интересно, - возразил Шура.
  - И этот интерес искусственный, нарочито подогретый. Вот скажи, ну
интересно ли тебе и так уж нужно установить контакт, скажем, с
муравейником. Там тоже своя целая цивилизация, иного уровня, ну давайте
обмениваться опытом, послов друг другу позасылаем. Можешь ты представить
такой контакт? Все, Шура, должно существовать раздельно, не мешая друг
другу. А кто нам вообще сказал, что чужой разум обязательно будет
родственным, что он не злобен? Зачем мы невесть что привлекаем, кличем
себе на голову? Вот и с дельфинами ничего не получилось, потому что -
чихали они на нас и наши контакты. Не нужно это им совершенно.
  - Паша, ты так думаешь? - перебила его Леся, хмурясь. - Может, лучше в
город съездить за спасгруппой? Может, зря мы лишь на себя полагаемся? А
вдруг с Валентином случится что-то?
  - В город? - удивился Паша, рассматривая Лесино тонкое лицо. - А что там?
Ты думаешь, спасотряд так и ждет тебя на рюкзаках? Его два дня собирать
нужно, мы ведь нигде не регистрировались. Да еще оправдываться,
выпрашивать. Два дня Валька будет киснуть в трещине с отдавленной ногой, а
мы будем препираться с начальством, объяснять, почему мы в заповедный
район забрели.
  - Интересно, - усмехнулся Шура. - Вот мы идем, идем, и никак к этой
чертовой станции не подберемся.
  - Обман перспективы, что ты хочешь? В горах это сплошь да рядом, -
пояснил Паша.
  - А может, это вообще мираж? И нет никакой станции?
  Но станция была. Они подошли к ней часам к двум. Двери были закрыты, и
пришлось вынуть стекло из свободной от заборного щита рамы. Внутри царил
полумрак. Было гулко, прохладно и тихо. Они миновали ряд проходов,
заглядывая во все открытые двери (их было не так много), затем, пройдя
систему коридоров, вышли к огромному пустому резервуару. Везде были
порядок и чистота, внешняя пыль не проникала сюда, а внутренняя не
образовывалась, так как практически все было выполнено из металла,
пластика и стекла - вечных неразрушаемых материалов.
  - Да, - подошел к ограждающим резервуар перилам Паша. - Консервация
капитальная. Вряд ли мы тут что-нибудь найдем.
  - Смотри, - окликнул его от наблюдательного остекленного пункта Шура,
рассматривая ряд клавиш и панелей на стене. Он приподнял какой-то прибор и
издалека показал Паше. - Это передатчик и дешифратор радиосигналов, -
пояснил он, - причем огромной мощности. Я такой видел как-то на учениях,
на базе. По-моему, здесь занимались поиском не только вторичного
планетарного разума. Но, возможно, и внеземного.
  - А может, наоборот, глушили иные сигналы? - предположил Паша.
  - Ребята, нам некогда осм