оро убедился
,в том, что его решительно нигде нет!
   - Куда он мог деваться? - спрашиваю Петю.
   - Вот уж не знаю. Непонятное дело!.. - отвечает он.
   Нужно вам сказать, постепенно стал я не на шутку беспокоиться.
   Петя ушел по своим делам, а я остался один.
   Первый раз за все это время я тут по-серьезному задумался о всех этих
событиях. Внутренне начал соглашаться с Петей, что во всем этом существует
действительно какая-то тайна. Охватило меня беспокойство. Тут погода еще
мерзкая, осенняя. Туман на дворе такой, что в десяти шагах ничего не видно.
   Хожу один по коридору - так себе, просто безо всякого дела. Все теперь
кажется мне подозрительным. Даже в гуле собственных шагов, отдающемся по
коридору, слышится мне что-то неестественное:
   "Что все это значит? - думаю. - Кому понадобились ерундовые Петины
пластинки и кто это вздумал заводить их ночью? Что это за шутки?.."
   Хожу я, значит, часто останавливаюсь, прислушиваюсь, присматриваюсь к
разным предметам:
   Одним словом, нервы стали не совсем в порядке.
   А вот вечером, представьте себе, напало на меня, наоборот, боевое
настроение.
   "Обязательно разберусь с этим делом,- думаю я. - Разберусь, если даже
для этого придется задержаться с отлетом. Может быть, здесь действительно
серьезное вредительство какое-нибудь готовится. Но сейчас даже неудобно
обратиться куда-либо за помощью. Еще засмеют. Надо собрать более серьезные
факты. Поймать бы мне этого сутулого в очках! Чего ради он все время возле
нас крутится? Я бы тогда сразу узнал, в чем дело:"
   Прежде всего, я решил обследовать соседние территории. Выхожу в парк.
   С безразличным видом гуляющего человека начинаю бродить, осторожно
присматриваясь к окружающим зданиям.
   А вокруг, куда ни взглянешь, - большие корпуса, принадлежащие другим
институтам, всевозможные лаборатории, мастерские и даже маленькие заводы.
   В некоторых из них кипит работа. У нас, в Ленинграде, во время блокады
использовали малейшую возможность для производства вооружения и вообще
всего необходимого для фронта. Но много было и пустых корпусов с
эвакуированным оборудованием. Выглядели они безжизненными.
   Долго я ходил таким образом, стараясь ко всему внимательно
присматриваться.
   Начинало темнеть.
   Скоро завыли сирены воздушной тревоги. Метроном переменил свой ритм и
стал постукивать быстро.
   Я уже начал было сомневаться в целесообразности моих наблюдений и решил
вернуться к себе, как вдруг заметил в глубине парка трех человек,
торопливо идущих по аллее.
   "В бомбоубежище, верно, спешат", подумал я.
   На всякий случай направился к ним напрямик через заросли парка.
   Нужно сказать, что здесь мне явно повезло. Не успел я приблизиться на
такое расстояние, чтобы по-настоящему их рассмотреть, как почувствовал,
что в их числе словно бы находится тот самый щупленький, сутулый субъект,
встречи с которым я именно и искал.
   Расстояние между нами все уменьшается:
   Он самый! Идет между двумя другими. Что ты тут будешь делать? Их
все-таки трое, а я -один. Ничего не остается, как только следовать за ними.
   Осторожно, прячась за деревьями и кустами, иду, не упуская их из виду
ни на одну секунду.
   Мешают проклятые кусты! Бьют своими ветками по лицу.
   Куда они идут? Вот проходят мимо корпусов Химико-технического института.
   Дальше - корпуса Физико-технического. Еще дальше какие-то
полуразрушенные бомбами мастерские. Сворачивают во двор - я за ними.
   Во дворе все трое подходят к дверям маленького одноэтажного здания и
исчезают внутри.
   Начинаю обследовать здание. Обхожу его кругом, держась на почтительном
расстоянии, чтобы не заметили.
   Вижу, в одном из окон со стороны, противоположной входу, появился свет.
   Слабо пробивается через какую-то щель в светомаскировке.
   Я сразу к ней. Везет, я вижу, мне здорово. Через эту щель, конечно, при
некоторой изворотливости, можно прекрасно наблюдать за освещенным
помещением.
   Стою, притаив дыхание, и кажется мне, что стук моего сердца раздается
громче, чем удары метронома из ближайшего уличного репродуктора.
   На дворе уже окончательно стемнело. Ветер усилился. Деревья шумят
уныло, как будто им очень жалко расставаться с пожелтевшими листьями. Я
приткнулся носом к стеклу и замер на месте:
   Вижу, что, мои худшие опасения, кажется, явно оправдываются.
   Все трое вошедших, - и среди них мой старый знакомый, сутулый, в очках,
- теперь мне прекрасно видны. В помещении - не то мастерская, не то
лаборатория - стоит несколько механических станков, повсюду различные
приборы; среди них - много электроизмерительных. Но прежде всего, конечно,
бросились мне в глаза хорошо знакомые толовые шашки различного размера,
разбросанные всюду. Тол - серьезное взрывчатое вещество, с ним не шутят.
   "Так, - думаю я, - понятно:"
   Теперь уж для меня не могло быть никакого сомнения, что это настоящая
диверсионная группа.
   Сначала я не обратил особого внимания, что посреди помещения стоит
какое-то устройство с большими раструбами, наподобие граммофонных, но
сделанных из очень толстого листового железа. Тянутся от этой машины
провода разного вида и толщины, а сама она утыкана всевозможными ручками,
блестящими набалдашниками и другими приспособлениями.
   Но потом вижу, что все трое хлопочут в основном именно возле этого
самого граммофона. Толовые шашки у них тоже в центре внимания, так как их
сортируют или еще что-то с ними делают, в общем, переносят с места на
место.
   "Все ясно, - думаю. - Можно кончать наблюдения и скорее бежать за
помощью".
   Однако тут меня заинтересовало поведение диверсантов. Кто-то,
повидимому, стучал в дверь, так как все сразу насторожились.
   Вот тут-то и произошло самое непонятое во всей этой истории.
   Гляжу я, входит к ним в комнату:
   Рассказчик остановился, оглядел нас всех. Полумрак, царивший в комнате,
не позволял как следует рассмотреть выражение его лица, но мне тогда
показалось, что оно было необыкновенно грустным.
   - Это было уж слишком неожиданно: - продолжал он через некоторое время.
- представьте себе, что я вижу моего Петю!
   Я совершенно остолбенел. Что тут можно было подумать? Как это все
объяснить? Как же может случиться, чтобы Петя от меня что-то скрывал? Не
говоря уже о том, чтобы он мог превратиться в изменника родины:
   Я решил остаться и продолжать свои наблюдения.
   Смотрю я, а мой Петя у них совершенно свой человек! Начинает тоже
что-то такое делать. Конечно, всякая способность логически соображать
постепенно у меня исчезает. Как расценить поведение Пети?
   Долго ли я так стоял у окна в полной нерешительности -не знаю. Даже
теперь мне трудно определить, сколько на это ушло времени:
   Только замечаю, что Петя явно чем-то недоволен. Начинает спорить с
сутулым. Что-то ему доказывает. Вижу, спор у них разгорается все больше и
больше. Петя бросает раsводной ключ на пол и демонстративно начинает
вытирать руки о какую-то тряпку. Все его обступили и, видно, уговаривают.
   Однако кончилось все это тем, что он повернулся к выходным дверям с
явным намерением уйти.
   "Интересно, - думаю, - что они там не поделили?"
   Я решил, что мне, пожалуй, лучше всего очутиться дома раньше Пети и
поговорить с ним, как будто бы я ничего не знаю.
   Так я и сделал.
   Неприятная перспектива, должен сказать, выпала на мою долю! Очутиться в
нашей комнате раньше прихода Пети - дело оказалось несложное. Но как я
буду с ним разговаривать?
   Слышу- идет. Открывает дверь, входит:
   - Ну, как дела? -спрашиваю, стараясь придать голосу оттенок
исключительной безразличности.
   - Да так, ничего себе, -отвечает. Смотрю на него и думаю: "Петя ли это
предо мной стоит? Неужели тот самый Петя: добродушный: всеми любимый:
   душа-парень?"
   Тяжело мне стало на него смотреть.
   А он ходит себе по комнате, очень расстроенный, и, представьте себе,
даже не обращает на меня внимания.
   - Скажи, пожалуйста, - говорю я ему спокойным голосом. - Нигде тебе не
встречался этот самый человек в очках, которого ты видел у самолета?
   Посмотрел на меня Петя внимательно, задумался и вдруг говорит: - Знаю я
этого человека очень хорошо. Это ведь кандидат физико-математических наук
Богуцкий Михаил Степанович.
   Такого ответа я, признаться, совершенно не ожидал. Наступило неловкое
молчание.
   - Очень хорошо, что ты о нем вспомнил, - продолжает Петя. - Мне нужно
как раз насчет него с тобой поговорить. Дело очень серьезное и не терпит
отлагательства.
   -Ну, что ж: давай, - говорю я.
   Насторожился и слушаю, что скажет мне Петя.
   Смотрю, действительно дело не шуточное.
   К сожалению, для того чтобы вы могли все это понять, мне придется
слегка познакомить вас некоторыми основами физики. Иначе вы просто ничего
не поймете.
   Я, конечно, не профессор и к институту был прикомандирован только в
самом начале войны. Но тем не менее не могу сказать, чтобы у меня было
совсем неправильное, с научной точки зрения, представление об этих вещах.
   Лейтенант небрежно закинул ногу на ногу и принял непринужденную позу.
   Слушателям стало ясно, что рассказчику предстоит совсем не легкая для
него задача, и он старается это скрыть своей излишней развязностью.
   - Постараюсь объяснить вам все это в самом популярном разрезе. Так
сказать, умышленно избегая употребления каких-либо запутанных
математических формул.
   Вы знаете, что иэдает каждый твердый предмет, если по нему, например,
чем-нибудь стукнуть? Звук! А что это значит? Это значит, что предмет от
удара легонько сжимается или, возможно, изгибается. Сначала, конечно, в
одну сторону, а потом, из-за упругости, в другую. Ну и начинает, таким
образом, некоторое время колебаться: Или, говоря обыденным языком, дрожать.
   Эта-то дрожь и передается до некоторой степени окружающему воздуху, а
уже от него колеблется барабанная перепонка в нашем ухе.
   Вот мы и воспринимаем колебания воздуха в виде звука.
   Когда мы, например, говорим или, предположим, кричим, то в этот момент
у нас в глотке тоже трясется голосовая связка, благодаря чему и делается
все это достаточно слышным. А если бы эта связка не дрожала, то говорить
или ругаться было бы совершенно бесполезно.
   От звука, как вы, наверно, уже заметили, дрожат, конечно, не только
перепонки в человеческом ухе, но также и различные предметы, хотя,
конечно, незначительной, невидимой на-глаэ дрожью.
   И вот тут-то я и должен обратить ваше внимание на одно интереснейшее
научное явление. Заключается оно в следующем.
   Видите ли: вообще от звука любой высоты более или менее колеблются все
предметы. Но больше всего, представьте себе, охватываются дрожью именно
те, которые, ежели по ним стукнуть, сами способны издавать подобный звук.
   Значит, выходит, что каждый предмет как бы настроен на свой
определенный звук и как раз на такой звук, который способен издавать он
сам.
   Это явление в физике называется резонансом. Лейтенант торжествующе
посмотрел на своих слушателей, как бы любуясь произведенным эффектом.
Многие из нас, явно заинтересованные рассказом даже перестали улыбаться.
   -Зачем нам с вами далеко итти за примером! - продолжал между тем
рассказчик. - Давайте хоть сейчас возьмем две обыкновенные гитары и
настроим их обе на одинаковый лад. Если, предположим, кто-нибудь из вас
тронет струну у одной гитары, то можно услышать, как струна у другой
гитары, настроенная на этот же тон, отзовется, а остальные струны,
представьте себе, будут вести себя тихо.
   Отчего это получается, я вас спрашиваю! Да очень просто!
   Вот давайте возьмем еще доску, зажатую с одного конца в бревно, а на
другой конец посадим кого-нибудь и объясним ему, что сейчас будем его
качать.
   И действительно, подойдем и легонечко толкнем его вниз. Что произойдет?
Он начнет качаться: вниз-вверх, вниз-вверх: Если мы будем отталкивать его
даже потихоньку, но сообразуясь с качанием доски, или, как говорят, будем
попадать в ритм качки, то сможем раскачать его так, что доска даже
обломится.
   А если мы вот будем толкать доску хотя и сильно, но беспорядочно, как
попало, то ничего подобного не получится.
   Так и со струной! Когда воздушные колебания начинают толкать ее в ритм
ее собственных периодов, как говорят физики, то она очень легко
раскачивается.
   А какая-либо другая частота ее мало трогает.
   Ну, конечно, струну нельзя сравнивать с какими-нибудь обыденными
предметами. Со струной - просто. Она может колебаться только в
определенном направлении и потому издает в основном только один,
достаточно ясный тон. А возьмем, например, самоварную трубу. Тоже издает
звук! Если, предположим, вы ее уроните на пол: Ну, а что это будет за
звук? Какого, я спрашиваю у вас, тона? Да на этот музыкальный вопрос ни
один гениальный композитор ответить не в состоянии!
   А все дело в том, что самоварная труба не колеблется только в
определенном направлении, как это делает струна, а в силу своей сложной
конструкции одновременно сжимается, изгибается и вообще искривляется самым
причудливым образом! Благодаря этому и получается не один тон, а сразу
несколько, перепутанных между собой. Следовательно, и наоборот: чтобы
вызвать в самоварной трубе как следует явления резонанса и заставить ее
дрожать от звука, необходимо на нее действовать тоже сложным звуком,
состоящим из разных тонов. Одним словом, нужен для этой цели такой же
звук, какой издает она сама при падении.
   Сейчас, когда я вам все это объясняю, вы, наверно, понимаете все
хорошо, а вот каково мне было в свое время, когда я слушал Петю?..
   Два человека из присутствующих в комнате облегченно вздохнули.
   - Я тогда не понимал, - продолжал лейтенант, - зачем он мне все это
рассказывает! А потом вдруг говорит мне:
   - Ты помнишь, конечно, не совсем обычный взрыв, от которого у нас
лопнуло несколько плафонов и притом определенной формы, и окна остались
целыми?
   Помнишь, я тебе говорил, что тут заключается какая-то загадка, а ты
тогда еще послал меня к чорту. Так вот, дело действительно получилось не
совсем обычное. Тогда я еще ничего не понимал, но теперь могу тебе все
объяснить.
   Наши плафоны лопнули не от взрывной волны, а именно от этого странного
звука. И произошло это исключительно оттого, что их собственный звуковой
резонанс близко совпал с характером этого звука.
   -Ну, а твой профессор Богуцкий здесь при чем? - нетерпеливо спрашиваю я.
   -О Богуцком речь будет впереди,- говорит Петя.- Я слышал о нем очень
давно, хотя в лицо никогда его раньше не видел. Это очень знающий и
способный человек, но с некоторыми существенными недостатками. Он очень
замкнутый и нелюдимый. Свою работу он ведет всегда как-то обособленно, все
старается своими силами; редко к кому обращается за помощью. Видно, что
большой индивидуалист. Вот и теперь. Но я уж лучше все расскажу по порядку.
   Богуцкий и несколько работников его лаборатории остались в Ленинграде
временно, как и мы. Они тоже слышали тогда сильный взрыв и обратили
внимание на лопнувшие и у них в комнатах плафоны. Богуцкого это
заинтересовало, поскольку его специальность - акустика и электроакустика.
Ему было известно, что у нас в корпусе "Б", который он считал совершенно
пустым, тоже были плафоны такой же формы. И вот, чтобы убедиться в своих
предположениях, он пошел вечером в наш корпус, причем уверяет, что входная
дверь была плохо закрыта, так что он совершенно свободно ее открыл.
   В этом месте рассказа Петя стал улыбаться.
   -В общем ты его здорово напугал,- продолжает он.- Богуцкий от
неожиданности побежал к выходу, не соображая даже, что делает. Пришел в
себя только в парке и решил, что поступил по-мальчишески.
   На другой день я встретил его у разбитого самолета, - я, конечно, не
знал, что это он был у нас в помещении. А вечером он, проходя с товарищами
мимо нашего корпуса, услышал передачу моих пластинок. Очень
заинтересовался этим и остановился под окном, чтобы разобраться, в чем
дело. Естественно, когда он увидел свет твоего фонарика, то предпочел тут
же удалиться, чтобы не вступать в излишние объяснения.
   -Странно, - замечаю я Пете, - что ты не нашел нужным все это мне
сообщить раньше.
   -Не мог, - отвечает Петя. - Дал слово. Слушай, что было дальше:
   А дальше было вот что. Через несколько дней Богуцкий повстречал Петю в
парке.
   -Правда ли, - спросил он, - что вы записываете звуки бомбежки на
граммофонные пластинки?
   -Правда, - отвечает Петя.
   -Мне очень хотелось бы получить у вас одну пластинку, где запечатлен
взрыв, в виде длительного звука. Я, кажется, такую у вас слышал.
   Ну, Петю, конечно, все это очень заинтересовало.
   - Зачем, - говорит, - вам она нужна?
   Богуцкий начал вилять и отвечать что-то неопределенное. Пете же было
жалко расставаться со своей пластинкой.
   - Объясните, - говорит, - толком, а то не дам!
   Профессору после этого ничего не оставалось делать, как признаться ему
во всем.
   -И вот тут-то, - говорит Петя, - я и услышал поразительную вещь!
   Рассказчик замолчал и глубоко задумался, как бы собираясь с мыслями.
   -В трех километрах от нас, - продолжал он через некоторое время, - по
неустановленной причине взорвался небольшой склад с боеприпасами.
   Единственно, что стало известно, так это то, что находившиеся на складе
снаряды взорвались не одновременно, а рвались с некоторой
последовательностью, почему звук взрыва и получился в виде
продолжительного гудения.
   Почему это произошло, тогда тоже не удалось выяснить. Может быть,
повлияло как-нибудь взаимное расположение снарядов в различных помещениях
или были другие причины, но только получился не общий взрыв, а ряд взрывов
различной силы и характера, следующих один за другим почти непрерывно.
   -Ты, наверно, помнишь, - говорит мне Петя, - что слышался какой-то
сплошной рев и вой. И вот этот единственный в своем роде случай создал в
воздухе необыкновенно мощную звуковую волну, распространившуюся во все
стороны.
   -Мне нужно, - говорит Богуцкий, - очень тщательно изучить характер
этого звука. Я думаю, что это удастся сделать с помощью исследования
резонансных свойств плафонов, но, к сожалению, данные получаются неполные.
Характер звука таким методом мне определить удалось, а последовательность,
с которой этот звук нарастал, и как в нем располагались по времени
различные тона - установить очень трудно. Вот ваша пластинка, если ее
проанализировать, дело совсем другое.
   - Вы, наверно, не верите,- обратился лейтенант к слушателям,- что от
звука могут разрушаться какие-нибудь предметы! Оказывается - вполне
возможно при некоторых условиях резонанса и очень большой мощности звука.
С резонансом вообще шутки плохи. Вот, например, в старом Петербурге,
знаете, в начале нашего века произошла катастрофа. Представьте себе
обыкновенный, самый нормальный мост через Фонтанку. Ходит по нему
множество народа. И все протекает нормально. Мост держится. А вот проходит
небольшой сравнительно отряд солдат, просто взвод, ну и, конечно, согласно
воинскому уставу, стараются итти в ногу. Нужно же было так случиться,
чтобы ритм их шага нечаянно совпал с резонансом этой постройки! Мост,
представьте себе, обрушился, и весь взвод в полном составе неожиданно
очутился вводе.
   Вот поэтому-то во всех странах и завели такое правило, чтобы воинские
части переходили мост не в ногу!
   Правда, солдаты действовали на резонансную систему моста
непосредственно своими сапогами и таким образом его раскачали, а на
осветительные плафоны повлияли, так сказать, воздушные колебания. Но все
дело в резонансе и мощности звука.
   А вот с самолетами что при испытаниях происходит? Представьте себе:
   конструируют новую машину - просто, скажем, чудо техники. И скорость
замечательная, и дальность полета порядочная. А при испытании иногда
разваливается в воздухе! В чем дело? Начинают разбираться: оказывается,
вибрация мотора попала в резонанс с какими-нибудь трясущимися деталями. До
сих пор авиаконструкторы бьются с этим делом. Не всегда, понимаете, даже
поддается математ