дминистратор колонии и еще
несколько ответственных лиц, стоявших рядом с ним с выражением тревожного
любопытства на лицах.
   - Что это? - с недоумением спрашивали они.
   - Кост„р, - отвечал я. - Так горит дерево на воздухе.
   - Зачем?
   - Не знаю, - пожимал я плечами, - так хочется.
   - Пойдемте с нами, - говорили они мне.
   Я подчинился их требованию. Они уговаривали негромко и вежливо. Ни в
ч„м не перечили, и я понял - они считают, что я сошел с ума.
   Через день меня забрал с планеты Бельведер маленький санитарный
корабль. Он быстро мчал в пустоте космоса, сжимая в движках пространство.
   Я знал, он вез„т меня в госпиталь. Где меня будут лечить. Если я на
самом деле сумасшедший. Что в этом удивительного?.. Я на самом деле
нуждаюсь в лечении.
   Больница, в которую меня привезли, находилась на очень зел„ной планете,
имени которой мне не сказали. У меня осталось от не„ ощущение огромного
парка.
   Невысокие корпуса больницы, легкие на вид здания, окружала ухоженная до
предела природа. Кусты и трава были подстрижены, земля под деревьями
взрыхлялась два раза в день, больные, желающие потрудиться, ещ„ и поливали
е„. Мы приехали из космопорта перед обедом, когда некоторые из них, с
лейками и граблями, возвращались в жилой корпус.
   Я обратил внимание, что все они крепкие и молодые. Мотыги и лейки в их
могучих руках казались игрушечными.
   - Откуда? - спросили они.
   Я назвал планету.
   Они в недоумении переглянулись.
   Такое же удивление на лицах я увидел у дежурных врачей.
   Автомат экспресс- диагноза мучил меня минут двадцать, врачи успели
познакомиться с сопроводительными документами и встретили меня во
всеоружии своей науки. Мой организм оказался в норме, никаких нарушений
автомат не нашел.
   - Значит, так: беспричинная депрессия, стремление оставаться в
одиночестве, в связи с чем частичное неприятие людей, восстановление
заложенных в наследственных отделах памяти архаичных стремлений, а именно,
влечение к огню, - перечисляли они симптомы моей болезни, - частичная
потеря трудоспособности, влечение к созерцательности...
   - Коэффициент довольно низкий, "сорок два", - уточнил один из
присутствующих Должно быть, мой случай был нетипичным, трое врачей долго
разглядывали меня и задавали массу вопросов, внутренний смысл которых был
как на ладони.
   Интересовались, где я провел детство, какая обстановка была в семье,
что побудило меня завербоваться так далеко от Земли.
   Спрашивайте, спрашивайте, злорадно думал я, все равно никто из вас ни о
ч„м не догадается. Никто не сможет открыть мой ларчик.
   - Вы, наверное, считаете себя здоровым? - спросил один из них. Я пожал
плечами.
   - Конечно, считаете. Но между тем вы больны. Вероятно, у вас особенно
чуткая и легкоранимая нервная система. Поэтому видимых причин для
возникновения болезни мы не нашли. На некоторое время оставим вас здесь,
постараемся выяснить эти причины и после соответствующего лечения вернем
вас в строй... Контингент больных специфичен, постарайтесь найти с ними
общий язык. Правда, ваш коэффициент несколько ниже, чем у них, - это не
должно настораживать. Здесь все равны, у нас нет высоких или низких
коэффициентов - у нас больные, наша задача сделать так, чтобы болезнь ваша
поскорее прошла.
   Оказалось, не напрасно они предупреждали о специфичности контингента. В
наш век душевной гармонии и уверенности в будущем сходили с ума редко... В
клинике лечились экипажи кораблей-разведчиков, работа которых - вторгаться
в неведомое.
   Через несколько дней я перезнакомился со всеми, и их чудесные рассказы
на некоторое время отвлекли меня от тяжелых мыслей.
   Все они были выздоравливающие, спокойствие возвращалось к ним, они
собирались по вечерам у входа в корпус, чтобы делиться воспоминаниями.
Никто из них уже не будет летать на разведчике - они не сожалели об этом.
Просто кончился один этап их биографии и начинался другой, когда их после
комиссии будут направлять пилотами на спокойные внутренние линии
Заселенных Земель.
   Я полюбил молча сидеть среди них и слушать. О каких только
невероятностях не пришлось узнать! Отчаянные ребята садились на
огнедышащие планеты, погружались в пучины неведомых ядовитых океанов,
сталкивались с неразумными формами агрессивной неорганической жизни, их
засасывало притяжение могучих "карликов" и "черных дыр", они попадали в
свистопляску потоков времени, пролетали сквозь таинственные области, где
действовали неизвестные законы мироздания... я завидовал их смелости и
хладнокровию. Они достойно, с большой выдержкой вели себя в самых
невероятных ситуациях...
   Их рассказы были рассказами профессионалов профессионалам, без тени
выдумки, четкие и взвешенные... Но скоро, чуть ли не на следующий день, я
заметил странное обстоятельство. Ни один из них не испытывал любопытства к
необычным местам и необъяснимым явлениям, с которыми пришлось столкнуться.
   Бывать в подобных ситуациях была их работа, они исправно выполняли ее,
но когда я просил назвать самое красивое место или пытался выяснить, не
хотелось бы им вернуться обратно, что-нибудь предпринять самостоятельно,
по своей воле - они смотрели недоуменно... Мне показалось, что у них
любопытство отсутствует напрочь - они не испытывали интереса даже к
собственному недомоганию, полностью полагаясь на врачей. А те, насколько я
заметил, никогда не интересовались красочными историями подопечных.
   У меня было много свободного времени. Лечебными процедурами не
досаждали, потому что пришли к выводу, что мой случай чрезвычайно сложный
и спешность в выборе метода может повредить. Так что медики не торопились
решать мою судьбу.
   Бравые ребята были заняты собой. Один не расставался с зеркалом,
рассматривая, как убывает под действием чудотворных лекарств нервный тик и
щека дергается не так заметно, другой не вылазил из бассейна, видя
укрепление нервов в водных процедурах, третий постигал тайны самовнушения
и под руководством тренера - высокого худого врача со странной фамилией
Викорук - пребывал большую часть суток в нирване... У меня было время
рассуждать, и я поневоле предавался этому занятию. Нельзя сказать, чтобы
оно очень уж тяготило - я неожиданно додумался:
   все люди, с которыми встречался за последний год, не были любопытны.
Никого ничего не волновало, кроме насущных повседневных дел, Я привык к
этому, казалось естественным, что пилоты-разведчики зевали от скуки, глядя
на загадочные миры, что врачи погрязли в справочниках и данных анализов,
наверняка не запомнив меня в лицо, что женщин, которых встречал,
интересовал только мой коэффициент, по нему они судили о моих внутренних
достоинствах, что коэффициент властвовал везде, ему, словно старинному
идолу, поклонялась цивилизация.
   В книжках, которые отец приносил с работы, я обнаружил странные
произведения, написанные строчками, - они долгое время оставались Для меня
непонятными. Их называли когда-то "стихи"... Я иногда, если дома никого не
было, читал их шепотом. Странная власть звуков пугала. Потом, втайне от
родителей, я полюбил читать их - дикая, необузданная первобытная фантазия
овладевала мной, становилось жутко от ощущения бездонности чужого
воображения... Отец по вечерам, пододвинув настольную лампу, склонялся над
стопками книг. Аккуратно заполнял формуляры, перелистывал страницы, чтобы
убедиться, что каждая находится в наличии, и ни разу не попытался
прочитать немного из того, что проходило перед его глазами.
   - Зачем? - как-то объяснил он в ответ на мой вопрос. - У каждого своя
работа.
   Читать - работа историков. Они извлекут из чтения максимальную пользу.
Я слышал, что многое в книгах не соответствует действительности...
Древние, до принятия цивилизацией квалификационной системы, любили
приврать. Это был мир лжецов. Они так натренировались в этом деле, что
зачастую отличить правду от лжи невозможно.
   Вот, например, в этой книге, - он показал мне пухлый том, - идет речь о
путешествиях на Луну при помощи выстрела из пушки... удивительные лжецы...
Я не завидую бедным историкам, им досталась неблагодарная работа
разбираться в человеческих пороках.
   Лицо отца приобретало горестное и строгое выражение, он отворачивался
от меня и продолжал свою каждовечернюю кропотливую работу - пересчитывание
страниц...
   Равнодушные учителя, равнодушные нищие, равнодушные ученые - целый мир
равнодушных людей.
   Теперь я знаю, что живу в мире нормальных разумных существ. Ничто не
может нарушить их спокойствия, поколебать бесстрастный рассудок.
   Из-за великолепных историй, которыми делились разведчики, и собственных
размышлений, занимавших меня, я не ощущал течения времени. Отдыхал от
Бельведера, где мне было невообразимо одиноко.
   Днями я гулял по парку, пристрастился поливать из большой лейки флоксы,
они особенно нравились мне. Несложный труд приносил успокоение, я забывал
о собственной катастрофе, вернее, не забывал, но она больше не казалась
мне значительной.
   Быть спокойным созерцателем, с интересом оглядывающимся вокруг, первое
время нравилось мне. Понимал, состояние, в котором пребывал, временное,
что так долго продолжаться не может. Мне необходим был отдых, я получил
его.
   Я еще находился в покое, а внутри уже зрели цветы недовольства - уже
что-то восставало во мне против бесцельной больничной жизни.
   Неизвестно, что бы случилось дальше, если бы однажды - прошло месяца
два, как я попал в больницу, - меня не вызвали на консилиум. Впрочем, это
так называлось - меня осмотрел незнакомый врач, пожилой, с небольшой седой
бородой, переглянулся с коллегами и хмыкнул вроде бы от смущения. Позже
мне сообщили, что меня переводят в центральный госпиталь, на родину нашей
цивилизации - Землю!
   Местные медики чуть не заплакали от восторга.
   Я догадался, кончается беззаботная жизнь.
   Ночью, проснувшись, я почувствовал, как вязкая пелена спокойствия
исчезла и безысходная тревога овладела мной снова.
   Я встал с постели, сел в мягкое удобное кресло и стал смотреть в
огромное, в полстены, окно. Сразу четыре Луны лоснящимся светом окутывали
дорожки парка и пирамиды деревьев, уронивших вниз утомленные ветви.
Местный ручной зверек Гума, заменявший нам собачку, бродил перед корпусом,
принюхиваясь к земле всеми двумя головами, его верхний глаз на хвосте
покачивался из стороны в сторону. Смешной Гума - страстный любитель ночной
охоты и больничных объедков... Счастливец.
   Утром в сопровождении доктора с бородкой мы сели на пассажирский
транспорт прямого сообщения с Землей. Он ходил редко, раз в месяц, но все
равно каюты его были заполнены не более чем наполовину. В госпитале мне
дали баночку зелененьких таблеток, сопроводив инструкцией, как их
употреблять, чтобы избежать депрессий, но я выбросил их в унитаз. Доктор
в„з целую сумку свистящих ракушек, которыми усыпаны местные парки. На
Земле они считаются редким сувениром.
   Ничего не напоминало об опасности. Но на Земле меня поджидали
экспериментаторы, сбившиеся, должно быть, с ног в бесплодных поисках.
Стоит появиться там, как меня тут же опознают. Нужно что-то делать, что-то
срочно предпринимать, время размышлений прошло.
   - Какое лечение мне предстоит? - поинтересовался я.
   - У нас сосредоточены самые новейшие средства... - пояснил доктор. - За
свое здоровье вы можете не беспокоиться. Мы решили перевезти вас, потому
что ваш случай представляет большой интерес для науки. Психиатрия
цивилизации справедливо гордится тем, что созданы практически исключающие
нервные срывы условия для жизни населения. Никаких стрессовых ситуаций. Мы
занимаемся профилактикой. При первых признаках неврозов больной - еще не
заболевший - является в пункт предварительной помощи и получает там все
необходимое... Вы, к сожалению, запущены, не ясны полностью причины,
пагубно повлиявшие на ваше здоровье. Прежде всего нужно разобраться в
них...
   Если бы он знал причины...
   Транспорт приземлился точно по расписанию. Сбегать в порту я не хотел.
В подобных местах опознать меня могли наверняка. Нужно было подготовиться
и подумать.
   На Земле была ранняя осень. Вдалеке желтели деревья, окружавшие
космопорт.
   Воздух был прохладным и свежим! Как я все-таки любил эту планету!
   Нас поджидал санитарный аэрол„т. Через пятнадцать минут после вылета из
порта Вамопы мы ужи приземлялись на аэрол„тной площадке центрального
госпиталя. С воздуха я обратил внимание на высоченный забор, окружавший
территорию. Скорее всего, здесь на самом деле занимались запущенными
случаями.
   Когда длинной асфальтированной дорожкой мимо нескольких корпусов мы шли
к административному, я видел в отсвечивающих окнах бледные лица,
прильнувшие к ним. На территории стояла мрачная тишина и не видно было ни
души.
   - Больных не выпускают, - пояснил доктор. - Существуют специальные
часы, отведенные для прогулок.
   Из добренького и словоохотливого, каким он показался в транспорте,
доктор на глазах превращался в сухого и делового.
   Я понял, из этого места нужно сматываться как можно скорей.
   В стороне виднелись серые приземистые бараки, обнесенные невысоким
зеленым штакетником. Земля перед ними была изрыта, будто ее вскопали
мотыгами.
   - Что это? - спросил я.
   - Подсобное хозяйство, - недовольно ответил доктор. - Вы задаете
столько вопросов, что я едва успеваю отвечать...
   Мы прилетели поздно, главный врач уже уехал, и меня поместили в палату
для временных больных.
   Это была небольшая комната с мягкими стенами и полом. Мебели в ней
почти не было: удобный диван, стол и стул. Все это оказалось привинченным
к полу.
   К появлению здесь пациентов подготовились солидно. И это палата для
временных!
   Что же тогда творится у постоянных? И кто они такие, эти постоянные?..
   Едва дождавшись вечера, я подошел к окну, внимательно посмотрел, нет ли
кого поблизости, и изо всех сил ударил рукой по стеклу. Оно не поддалось.
Ударил еще раз. Стало больно руке... Они обхитрили меня!
   Дверь в палату была закрыта, но на ней виднелись какие-то кнопки. Я
нажал все разом. Что-то взвыло, зажегся верхний свет, полилась из раковины
вода, загорелся экран видео, вставленный в стену, затрезвонил за дверью
звонок...
   Прислушался, грохнул кулаком по кнопкам еще. В коридоре послышались
торопливые шаги. Упал перед дверью, несколько раз дернулся, будто в
конвульсиях. У одного из пилотов-разведчиков из прежней больницы случались
подобные припадки, и я знал, как они выглядят.
   Дверь открылась, человек в белом халате несколько мгновений смотрел,
как я катаюсь по полу, потом ринулся назад, должно быть, за подмогой.
   Я не стал медлить, вскочил и ринулся в коридор, по нему в
противоположную сторону, к лестнице, по которой поднимался сегодня. К
счастью, наружные двери не были заперты, и я выскочил на улицу. Теперь
нужно незамеченным добраться до аэрол„тной площадки. Я нырнул в низкие
кусты и под их прикрытием, сгорбившись, побежал в ее сторону. На втором
этаже корпуса, где я только что был, загорелся яркий свет и затренькал
злой колокольчик. Нужно торопиться!
   Но я не успел. На площадке у двух санитарных аэрол„тов уже стояли люди
и беспокойно огладывались по сторонам. Мощные светильники позволяли
отчетливо видеть, как они крутили головами, прислушиваясь к темноте.
Уличные фонари, едва мерцавшие, стали разгораться, я понял, что скоро
стану виден как на ладони.
   Казалось, спасения нет. Вдруг зашелестело и ласковый женский голос
негромко заворковал где-то рядом: "Харольд Лемке, вернитесь, вам не
сделают ничего плохого". Голос увещевал меня, интонации его были мягкими,
дружескими. Я упал на землю, стиснул голову руками и заплакал. Сзади
полыхал склад, я забрался туда, умудрился поджечь, кричал что-то безумным
голосом оттуда, чтобы они убедились - я там. Потом незаметно выбрался. Это
нетрудно было сделать - я попал туда по той же трубе, по которой уполз.
Народ суетился вокруг пожара. Минут через десять небо озарилось лучами
прожекторов - прилетели пожарные аэрол„ты. Они залили склад пеной, она
сахарной горой возвышалась теперь на месте здания. Это было красиво: и
пожар, и появление пожарных, и толстые белые струи, падающие в огонь.
   Я с горькой усмешкой просмотрел всю картину, от начала и до конца.
Теперь я получил небольшую передышку - они уверены, что я сгорел, раньше
утра поиски обуглившегося трупа не начнут. А до утра времени много, можно
что-нибудь придумать.
   Тревога была всеобщая, по освещенным дорожкам пробегали взволнованные
медики, большинство их было в белых халатах - я ненавидел этот цвет, Среди
ярких ночных зданий лишь сумрачная группа низких бараков в стороне, метрах
в трехстах, оставалась безмятежно погруженной в сон. Я припомнил, как
сопровождавший меня доктор объяснил - дай бог ему здоровья, - что это
подсобное хозяйство.
   Туда-то, то ползком, то короткими перебежками, то трусливым шагом
загнанного зверя, я и направил стопы.
   Только одна мысль, одно желание владело мной - выбраться отсюда. До
серого приземистого здания я добрался удачно, меня никто не заметил. За
стеной ночевали животные, - нужно было отсидеться. Я приоткрыл дверь, она
заскрипела, из душной темноты пахнуло незнакомым теплым запахом. Я
почувствовал легкую тошноту, но она и обрадовала - здесь нет людей.
   В бледном отсвете окон то тут, то там виднелись смутные белые тела.
Некоторые из них тяжело вздыхали. Пространство вокруг было усеяно
свиньями... Где же мне найти местечко?
   Я шел между ними, чавкая ногами в какой-то жиже, они не боялись меня.
Некоторые приподнимали голову, смотрели и негромко успокоительно хрюкали.
Я почти ничего не видел - шумные сонные вздохи и миролюбивое похрюкивание.
Наконец, несколько впереди, слева, различил темный большой бугор. Это
оказалось прелое сено, наваленное в кучу, делать нечего, другое столь же
удобное место я вряд ли смогу отыскать...
   Сено влажное и теплое - я устроился сбоку, сделал ямку и улегся. К
запаху навоза я притерпелся, он не казался больше невыносимым... Нужно
что-то придумать, какой-то способ выскользнуть из госпиталя. Свобода
мерещилась и звала к себе!
   Возбуждение от побега, разочарование при виде людей на аэрол„тной
площадке, от поджога склада, тесной трубы, по которой полз, постепенно
проходило. Еще хотелось бороться, азарт кипел во мне, казалось, что стоит
посражаться, что неизвестно, кто кого. Но тропическая влажная темнота,
полная испарений, вздохов бесчисленного количества животных, успокаивала.
Вс„ здесь было лениво и неспешно.
   Успокаивался и я. Попытался размышлять, что же предпринять, чтобы
вырваться на свободу. Спать не хотелось, но и не хотелось уже бежать,
красться, угонять аэрол„ты, не хотелось вообще двигаться, словно бы
движением своим я мог нарушить тишину и мир огромного с невысокими
потолками зала.
   Хорошо, я верю в себя, мне всегда удается задуманное, я вырвусь и
отсюда. Что буду делать потом, куда поеду, с кем буду говорить, за кого
себя выдавать?
   Родная Земля, ставшая мачехой, преследует, не любит - под крылом ее
нелюбви я изменился, мягкость и самолюбие обтекли с меня, я становлюсь
другим, расчетливым и беспощадным. Как жить? С упрямой тупостью цепляться
за существование, за свободу - обманывать, красть, скрываться от людей,
которых мне так не хватает?
   Куда деться среди вселенского равнодушия? Ответа я не знал, зато мог
предположить, что мои научные преследователи все еще разыскивают меня,
чтобы определить в резервацию или учинить долгожданный суд. Они ничего не
забывают, по-прежнему, даже сильней, чем прежде, хотят расправиться со
мной... Попав на свободу, я скоро, через час или два, насыщусь ею, и она
покажется клеткой.
   Раздвинувшееся вокруг пространство опять станет мне мало, нужно будет
бежать дальше. Я снова могу купить паспорт, завербоваться в забытый богом
угол, которых мириады, как звезд на небе, но и тогда обнаружу себя. Не
могу ничего делать, нигде не могу быть, мне не по душе никакое занятие.
Машина не ошиблась, не найдя мою предрасположенность, -