ов, отсюда - маленьких, два двухэтажных и несколько одноэтажных. Рядом
с ними сверкали на солнце точки аэрол„тов. Пока я разглядывал, приложив
ладонь к глазам, дома, три аэрол„та вспорхнули с поля и, не набирая
высоты, над самой землей помчались к лесу.
   Слева лес стоял стеной, быстрая речка вырывалась из него и бодро бежала
вниз.
   Первой мыслью было ринуться в чащу, бежать, бежать, бежать, пока хватит
сил...
   Но я вовремя остановил себя. Тогда же меня найдут сразу.
   В это время на волнах речки показалась здоровенная коряга. Она плыла из
леса ко мне, растопырив короткие, причудливые корни. Решение пришло
мгновенно. Я оглянулся и, не заметил ничего подозрительного, спустился к
воде.
   В школьном бассейне я был одним из первых. Так что утонуть не боялся -
как только коряга поравнялась со мной, несколькими гребками догнал ее,
уцепился и, выбрав местечко, спрятал голову так, чтобы с берега разглядеть
меня было невозможно.
   Вода оказалась не холодной. Оказывается, путешествовать на корягах
приятно.
   Течение быстрое, мы с корягой передвигались со скоростью торопящегося
пешехода.
   Я успокоился и занялся подсчетами. Выходило, что плыву со скоростью
шесть-семь километров в час. То есть вполне приемлемо. И что самое
главное, в совершенной безопасности. Кому придет в голову искать
перепуганного насмерть мальчишку в плывущей по речке коряге?!
   Между тем мы оказались близко от домов. На берегу сидело с удочками
несколько человек. Все они были в болотного цвета форме служителей
природы. Наступал ответственный момент. Речка в этом месте была не широка,
метров двенадцать - четырнадцать...
   Меня, как и надеялся, не заметили. С глупой гордостью, что перехитрил
их, я прислушивался к негромкому разговору. Жаль, не услышал его полностью
- маленький отрывок. Разговаривали обо мне.
   - ...К вечеру обязательно поймают. Говорят, опасный преступник?
   - Разве нормальному и честному человеку взбредет в голову тягаться в
лесу? Как ты думаешь?
   - Он, наверное, кого-нибудь убил?
   - Конечно, убил. Иначе стало бы его ловить столько народу...
   Если у меня и были сомнения, то теперь пропали. А я, бестолковый,
колебался, не набрать ли злополучный код три ноля, двенадцать, двенадцать,
который, казалось, запомнил на всю жизнь, не сказать им: послушайте, мне
страшно, прилетайте, заберите меня отсюда... Наивнячок. Что, если пилот и
оба охранника погибли?
   Запросто могут решить, что это дело моих рук. Может, так и решили?!
   Мне удалось обмануть преследователей, но отчаянье овладело мной.
Теперь-то уж точно не миновать газовой камеры...
   Я плыл целый день, пребывая в горестном оцепенении. Не замечал ни
лесов, ни полей, тянущийся вдоль берега. Иногда на берегу попадались дома,
один раз я проплыл под мостом, по которому шли люди. Они вызывали только
страх, отныне мне суждено бояться их, потому что первый же, заметивший
меня, тут же сообщит куда следует, в ближайшую же администрацию, и будет
тысячу раз прав, потому что преступникам не место на свободе. Разве я
сумею оправдаться, человек без квалификации?
   Лишь когда стемнело, когда я смертельно продрог и понял, что больше не
могу удерживаться на коряге, ставшей за невыносимо долгий день самым
родным на свете существом, я с огромным сожалением покинул ее. Речка
заметно разлилась, течение стало тише. Я, как холодное и скользкое водяное
животное, выполз на берег и, из последних сил поднявшись по пологому
склону, упал на землю. Было зябко, меня колотила дрожь. Я чувствовал себя
самым несчастным человеком во всей цивилизации. Должно быть, в этот момент
так оно и было.
   Когда немного обсох и согрелся, понял, что хочу есть. Пребывание в воде
разыграло аппетит. Лежал в траве под каким-то деревом - горести отходили
на задний план, я хотел одного - есть. И ничего больше!
   Старался не думать о еде, занять себя чем-нибудь иным, но мысли
возвращались к ней.
   Вспомнил школьные обеды, подробно, как на большой перемене мы приходили
и рассаживались за столами, подносы с тарелками уже стояли - невероятно
вкусный бывал в школе бульон! Какие прекрасные пироги готовила мама,
невозможно оторваться! Она близко, можно набрать код и поговорить с ней.
   Никогда! Пусть родители живут спокойно - только мне уготовлена такая
участь:
   пусть уж я понесу крест один: никакая сила не заставит набрать знакомые
цифры...
   Когда приходил поздно вечером, родители уже спали, я заходил на кухню,
открывал холодильник и мог из наличных запасов сотворить что угодно, любой
сандвич, который только хотел. Невероятно счастливое время!
   Стащил с плеча передатчик, положил под голову. Что-то еще должно быть?
Что?.. Я потерял бластер и нож... Вскинулся в темноте, вскочил на ноги,
шаря по себе руками. Ни бластера, ни ножа. Я забыл о них, а они утонули в
реке, вывалились из-за пояса и утонули.
   Я не совсем представлял, зачем могут понадобиться эти опасные предметы,
но их потеря расстроила окончательно. Сел, прислонился к невидимому стволу
и заплакал.
   Тихие слезы бессилия и обиды на несправедливость, царящую в мире,
вымывали остатки детства и надежд, которые еще жили во мне. Было холодно,
хотелось есть, никому на свете я не был нужен, ни один человек не мог
просто так, обыкновенно, поговорить со мной, кругом была враждебная ночь,
из темноты неслись полные опасностей звуки и шорохи, я не мог за себя
постоять, жалкие попытки спастись ни к чему не приведут. Еще день-два, и я
сойду с ума - я не знаю, что делать, чем питаться, куда идти!
   Утро, вырвавшее из зябкого состояния, лишь издалека похожего на сон, не
принесло успокоения. Над рекой клубился белый, похожий на облако туман. Я
свернулся калачиком, обхватил себя руками, пытаясь согреться, - ничего не
получалось.
   Пришлось встать и бегать по берегу - минут через пять стало тепло, но
усталость сковывала движения. Вдобавок голод с новой силой накинулся на
меня, я стал оглядываться, надеясь, что где-то рядом некто оставил на
земле что-нибудь вкусное, корочку хлеба или термос с горячим супом, но не
нашел ничего.
   Я был в отчаянье. Между тем солнце забиралось выше, туман исчез и стало
видно далеко-далеко. Кругом поднимались поросшие лесом горы. Сколько я ни
всматривался, нигде не заметил ни единого следа человека. На берегу
отпечатались многочисленные следы каких-то животных. Любое из них, если
столкнусь с глазу на глаз, может напасть на меня и устроить себе отличный
обед. Нечем обороняться. Да и зачем? Я - чужой, законы, по которым жил, не
играли среди равнодушных лугов и деревьев никакой роли. Я не царь природы,
как целые годы внушали в школе, не венец творения, а несчастный, жалкий,
страдающий от голода человечишко, которому считанные дни осталось жить на
свете.
   Мне снова стало жалко себя. Я вытащил чудом уцелевшие в кармане
пакетики с кофе и долго смотрел на них. Даже кофе не могу себе сделать,
мне не в чем развести его. Я не найду ни стакана, ни маленькой кофейной
чашки наподобие тех, какие были у нас дома, ни вообще какой-нибудь посуды,
куда я смог бы налить воду.
   Красивенькие пакетики с кофе доконали меня окончательно. Я кинулся к
дереву, под которым оставил передатчик, схватил его и с интересом
посмотрел на белую колонку кнопок... Там, перед смертью, меня накормят,
позволят выспаться, дадут теплое одеяло и оставят на несколько часов в
покое. Потом уж будь что будет!
   Не торопясь, словно гурман перед любимым блюдом, я разглядывал
передатчик - да, я слаб, признаюсь в этом, я не создан для борьбы, - и
правильно, что не получил коэффициент. Такие, как я, недостойны его...
Сдаюсь!
   Код я запомнил. Три нуля, двенадцать, двенадцать. Без промедления
включился голос. Он был сух и деловит:
   - Слушаю вас.
   - Говорит Нино Мискевич...
   - Как вы себя чувствуете? - спросил, не дослушав, голос.
   - Замечательно. Заберите меня отсюда.
   - В левом углу панели кнопка с буквой "п", видите?
   - Да.
   - Нажмите и пальцем поверните по часовой стрелке, она вращается...
Сделали?
   - Да.
   - У вас имеются просьбы?
   - Да, я хочу есть.
   - Хорошо. Не отходите далеко от передатчика.
   Ждать пришлось недолго. Минут пять. Неожиданно совсем рядом, над рекой,
показался аэрол„т, уверенно обогнул невысокую скалу и приземлился метрах в
десяти от меня.
   Дверцы распахнулись, с двух сторон на землю спрыгнули мужчины. Они
подбежали ко мне, я сжался, ожидая, что начнут меня бить, но первый молча
обнял меня за талию и сильной рукой подтолкнул к аэрол„ту. Другой оглядел
поляну, подобрал передатчик и вернулся.
   - У вас ещ„ были какие-нибудь предметы?
   - Были, - ответил я, - но они утонули. Бластер и нож.
   - Далеко отсюда?
   - Не знаю. Я плыл целый день.
   Больше меня ни о чем не спрашивали. Дверцы захлопнулись, аэрол„т с
места ринулся вверх.
   Я откинул голову на сиденье и закрыл глаза. Было тепло и дремотно.
   Сознание погружалось в усталую лень. Было вс„ равно, что случится
дальше, - я устал. И в то же время какая-то новая, неизвестная доселе
часть сознания приглядывалась ко мне, оценивая. Я понимал: во мне родилась
печаль. Я словно бы стал взрослей уверенных в себе людей, сидящих рядом.
Взрослее и мудрей их.
   Последние недели я молчал. У меня была комната, маленькая, но уютная.
Не хотелось выходить из не„. Три раза в день, утром, в два тридцать, и
вечером в семь часов, нужно спускаться на первый этаж в столовую.
   Меня особенно не беспокоили - я пользовался этим, чтобы оставаться
одному.
   Единственное, что интересовало, когда попал сюда, не считают ли меня
убийцей. Но спутники, летевшие вместе со мной по грозовому фронту,
оказались живы... Так мне сказали в ответ на вопрос.
   Здесь еще шесть моих сверстников. Никто из них не понравился мне.
   Через два дня - мне выделили комнату и, казалось, забыли, что я
существую, - нас собрали в зале на первом этаже - в доме множество
зальчиков, кабинетов, мастерских, лабораторий - и прочитали лекцию. Нам
объяснили, кто мы такие, что из себя представляем и для чего здесь
находимся.
   Оказалось, что каждый год во время испытаний, проходящих на планетах
Заселенного мира, появляется несколько человек, не получивших
квалификационного балла. В принципе такого быть не должно, поскольку
каждый человек, даже самый глупый, самый ленивый, может выполнять
какую-нибудь работу. Ошибка машины исключена.
   Таким образом, появление людей, лишенных квалификации, стало одной из
нереш„нных загадок, над которой несколько веков бьются ученые. По этому
поводу существуют несколько гипотез, ни одна из которых не была достаточно
убедительно доказана.
   Каждая из них имеет право на существование. Центр подготовки, где мы
находимся, создан как раз для того, чтобы выяснить, что же мы из себя
представляем.
   Среди тысяч миллиардов выпускников этого года семи не был проставлен
балл. Все мы здесь, в этом Центре. Для нас главной администрацией
Засел„нных земель делается исключение. После полугода занятий и
экспериментов, призванных приблизить разрешение неизвестного, мы
возвращаемся к обычной жизни. За это время мы должны определить профессию,
к которой почувствуем склонность и которой решим посвятить себя. В
нескольких километрах от Центра есть поселок, где живут и успешно работают
люда, не получившие квалификационного балла. У нас будет туда несколько
экскурсий, мы сами увидим, чем они занимаются. К сожалению, отныне и
навсегда мы будем лишены связи с внешним миром. Некоторым образом нам до
конца дней своих предстоит жить в узком кругу себе подобных, нам запрещено
также заводить семьи... Это обусловлено тем, что никто не знает, к каким
последствиям может привести появление кого-нибудь из нас в обычном мире,
где живут обычные люди... Мы должны научиться чему-нибудь, потому что в
противном случае рискуем не пройти испытаний комиссии - оказывается, есть
еще какая-то комиссия, - и она откажет нам в праве на жизнь.
   Лекция звучала ультимативно, она походила на холодный приказ,
облеч„нный в форму информации. Я оглядывался на ребят, с которыми отныне
предстояло жить, их глаза горели желанием приносить пользу обществу и хоть
как-нибудь исправить досадную нелепость, допущенную машиной.
   Самым любопытным в новой школе являлось то, что здесь не было ничего
обязательного. Каждый волен заниматься, чем хочет.
   Ребята не понравились мне - они были до приторности старательны,
рвались что-то делать: кто пропадал в химических лабораториях, часами
переливая из склянки какую-то гадость, кто не вылезал из небольшой
обсерватории, обследуя давно изученные зв„здные миры над головой, кто
непрерывно пел, подыгрывая себе на синтезаторе звуков. Один занялся
кулинарией, ежедневно на обед мы имели возможность пробовать
необыкновенные блюда, которые то были пересолены, то горчили, то были
невозможно кислы... Каждый наш„л занятие по вкусу... Кроме меня.
   Коллективчик подобрался разношерстный, только двое были с Земли, я и
Джим Рентой. Остальные пятеро насобирались из разных мест. Худенький
коротышка Лерекс прилетел с планеты со странным названием Репозагон - я
никогда и не слышал о такой, несмотря на познания в географии. Остальные
жили ближе, так что могли разыскать свои звездочки в довольно мощный
телескоп Центра. Они были усердные ребята, энтузиазм в них так и кипел.
Они сначала сторонились друг друга, потом подружились, приняли в компанию
и меня - товарища по несчастью.
   Но уж очень активно старались они найти себе ремесло по вкусу, это
раздражало...
   Я сидел в комнате, ничего не хотелось делать.
   Правда, однажды я усовершенствовал е„, пришел в кабинет к
администратору школы и попросил оборудовать в комнате камин.
   - Что это такое? - спросил он.
   Я объяснил, что читал как-то, что в старинных домах были
приспособления, где можно было сжигать сухие дрова и уголь. Тепло от них
шло в комнату, а дым улетучивался через трубу.
   Камин под моим руководством соорудили за один день. В правила
экспериментов входило выполнение наших капризов, в разумных, конечно,
пределах.
   До камина часто казалось, что в комнате холодно, хотя я мог заказывать
любую температуру. Теперь я сидел в кресле и грелся. Заглядывали ребята,
смотрели с интересом, как, потрескивая, горят дрова, и, пожав плечами,
уходили к своим занятиям. Заходили посмотреть на камин и ученые. Они
входили, умные и пожилые, усаживались невдалеке, поглядывали исподлобья то
на небольшой огонь, то на меня.
   Один как-то спросил:
   - Вы не испытываете желания жить в прежних веках?
   Я покачал головой.
   Впрочем, они тоже долго не задерживались.
   Я и сам не понимал, зачем мне понадобилось это причудливое
сооружение... С ним спокойнее. И еще больше не хотелось выбирать профессию.
   После того, как побывал в лесу, как сдался, происходившее со мной
казалось странным... Казалось странным, что каждому человеку нужно
заниматься определенным делом, выбранным в один момент, почти не по его
воле, что все на свете устроено по раз и навсегда заведенному порядку и
ничто не в силах его изменить.
   Конечно, я мог бы побегать по лабораториям и найти не слишком тяготящее
занятие.
   Мог попытаться исправить приговор машины, засунув себя в жесткие рамки
какой-нибудь профессии... Зачем? Чтобы влачить в ней долгие годы жизни?
Чем не заключение? Общество давным-давно определило сравнительную ценность
того или иного занятия, рассортировало по полочкам все, чем может
заниматься человек, каждому из дел присвоив балл... Дело в балле? Баллом
измеряется ценность людей?
   Я вот оказался в лесу - будь у меня самая высокая квалификация, все
равно не смог бы существовать в нем... Значит, есть другая справедливость?
   Я несколько раз заходил в библиотеку и смотрел ролики по истории
цивилизации.
   Всегда ли было так, как сейчас? Интересно, что было раньше... В школе я
историей не увлекался, но программу знал достаточно хорошо. По учебникам
выходило, что развитие цивилизации шло к тому, чтобы из первобытных
кровавых времен, полных войн и раздоров, достичь современного гармоничного
состояния, где слово "вражда"
   представляется архаизмом. В Центре же интерес к истории пробудился, тем
более что под боком отличная библиотека... Но воспользоваться ею я не
смог. Стоило явиться и во второй раз попросить копии на историческую тему,
как набежали ученые и стали приставать, не хочу ли я стать историком?
   Не могу что-то делать и чувствовать, как за мной наблюдают,
подсматривают. Все валится из рук, любое желание пропадает.
   В общем-то случилось худшее - я оказался жертвой эксперимента. Может
быть, не слишком жестокого - меня не пытались нультранспортировать, не
засовывали в банки с кислотой, чтобы потом попытаться вновь воссоздать из
раствора, не пытались заменять мои естественные органы искусственными,
дабы посмотреть, к каким отдаленным последствиям это может привести - не
жестокого, зато уж до предела циничного.
   Я постоянно чувствовал пристальное и бесцеремонное внимание
исследователей...
   Психологи любили задавать совершенно идиотские вопросы: в чем вы видите
смысл жизни, какой из цветов спектра вы подарили бы добру, какой злу?
Иногда по ночам дверь открывалась и ввозили анализатор, чтобы снимать мои
параметры в режиме покоя. Хорошо, что анализатор вс„ делал быстро и
экспериментаторы скоро уходили.
   Я кожей чувствовал, что меня ни на минуту не оставляют одного - днем и
ночью за мной наблюдали, должно быть, записывали каждое движение и каждое
слово...
   Естественно, данные они анализируют. Каждому хочется разрешить великую
загадку природы - смысл появления на свет людей, не подверженных
квалификации.
   Товарищи по несчастью изо всех сил старались походить на нормальных, не
обделенных машиной людей. Они с завидной энергией посвящали себя избранным
занятиям, а я - безделью.
   Нас выпускали из корпуса и разрешали гулять по большому парку. Днем я
часто проводил там время, облюбовав небольшой бугорок, на котором росли
три березы.
   Там-то я расслаблялся и погружался в невеселые мысли о себе и о
будущем, мрачном, как та туча, в которой мне пришлось не так давно
побывать.
   Не давала покоя кощунственная, невероятная в своей несуразности мысль -
так ли уж гармоничен и совершенен наш миропорядок? И почему совершенен,
где доказательства того, что все должно оставаться, как есть, а не быть
иным?
   Машинка, сортирующая людей, не казалась непогрешимой, за ней, такой
ирреальной, виднелась тайна, которую я чувствовал чуть ли не кожей, так
явно она витала в воздухе... Хотелось узнать, как был устроен мир до
машины, был ли он так плох, как писали в школьных учебниках... Я вспоминал
старинные книги, которые приносил домой отец, свое, казавшееся никчемным,
влечение к ним. Сколько их я перечитал ночами, закрывшись в своей комнате!
Они отличались от написанного в наше время, в них был незнакомый
поддразнивающий дух... Что было в них особенного? Я чувствовал себя на
пороге важного открытия, но никак не мог его совершить...
   Первые дни к персоналу, окружавшему меня, я относился настороженно.
Потом перестал замечать, а в последнее время ученые стали вызывать
раздражение... В общем-то мы находились хотя и в благоустроенной, но в
тюрьме. Вглядываясь иногда во взрослых серь„зных людей, с большой
сноровкой выполняющих исследования, я поражался, как бесчувственны они и
похожи на механизмы. В отношениях с подопытными они безукоризненно
вежливы, никогда ни на чем не настаивают, и если на вопрос: "Что из двух,
самое большое или самое маленькое, я бы выбрал?" - я говорил: "А пошли вы
к ч„рту", - мучители не обижались, даже, может быть, радовались -
пунктуально регистрировали ответ.
   Они с усердием ищеек искали в нас необычное и, натыкаясь на
неординарное, безмерно радовались.
   Безразличием, прежде всего к своей судьбе, я возбуждал особый их
интерес. Меня несколько раз тактично предупреждали, что время ид„т,
заканчивается третий месяц пребывания в Центре, а я еще не выбрал занятия.
Намекали и на заседание таинственной комисс