и
ритм  неслышимого  разговора  соответствовал  ритму  прибоя,   бьющего   в
скалистые стены острова.
   -  Следите  за  экранами...  Кстати,  вы  заметили  на   голове   Уисса
телепередатчики? Такую маленькую  красную  коробочку?  Нет?  Ну  ничего...
Здесь, на левом экране, мы увидим все, что  увидел  бы  человек  на  месте
Уисса с помощью телепередатчика. А на правом - то, что видит Уисс...
   - Каким образом?
   - Разве Кришан не объяснил  вам?  Ультразвуковой  преобразователь  плюс
цветомузыкальная приставка плюс визуальный вход-выход ЭВМ... В ЭВМ словарь
образов-понятий, чтобы Уисс мог не только показывать, но и  комментировать
увиденное...
   - Фильм с комментариями?
   - По-видимому. Я знаю не больше вашего. Уисс  обещал  показать  историю
дельфиньей расы или что-то в этом роде. А как - я не знаю.
   - Солидный ответ солидного ученого...
   - Бросьте вы, Карагодский. Смотрите лучше.
   Уисс, вероятно, плыл  по  поверхности,  и  пока  изображения  на  обоих
экранах мало различались, если не считать того, что дымчато-голубое небо в
подпалинах облаков на правом экране было неестественно выпукло и заключено
в  темно-синий  круг,  словно  смотришь  со  дна  колодца  сквозь  сильное
увеличительное стекло. Так продолжалось минуты три.
   - Откровенно говоря, Иван Сергеевич, меня  мучает  еще  один  каверзный
вопросик  -  "зачем  ума  искать  и  ездить  так  далеко",  как  говаривал
Грибоедов... Какая надобность забросила нас в Эгейское  море?  Если  вы  с
Уиссом  так  хорошо  понимаете  друг  друга,   почему   бы   не   устроить
историко-философский симпозиум где-нибудь поближе? Совершенно  бестолковый
курс - сотни миль от родных  берегов,  Эгейское  море,  Киклады,  какой-то
дикий  риф  -  и  все   в   угоду   неизвестным   устремлениям   дельфина,
освобожденного от неволи! А может, ему просто размяться захотелось?
   - Нет, Карагодский, не зря он привел нас  сюда.  Не  случайно  Эгейское
море, не случайны Киклады...
   Сейчас  в  зеленом  луче  солнца,  пробившемся  сквозь  светофильтр,  в
дрожащих рефлексах от цветовой пляски на экранах, сухое и напряженное лицо
Пана напоминало маску шамана, а слова падали как формулы заклятий.
   - Эгейское море - колыбель человеческой цивилизации... А Киклады -  это
загадка в загадке... Здесь родился бог морей Посейдон... Что  мы  знаем  о
крито-микейской культуре?
   - Я почти ничего. Я не археолог и не историк. Я дельфинолог.
   - Но именно на фресках дворца в  Кноссе  появляются  дельфины,  несущие
души умерших в мир иной...
   - Это вполне естественно! Островные жители поклонялись морю, и дельфины
были у них священными животными!
   - А таинственные подземные ходы, которые вели прямо в море? В одном  вы
правы: загадка подобна облаку. Один видит в нем храм, другой -  ком  ваты.
Однако я очень советую вам на досуге заняться  крито-микенской  культурой.
Для дельфинолога в ней много любопытного.
   - Не хотите  ли  вы  сказать,  что  крито-микенскую  культуру  изобрели
дельфины?
   Пан не ответил, потому что изображения вдруг изменились.
   - Иван Сергеевич, Уисс пошел в глубину у самого острова.
   - Спасибо, Ниночка, вижу. Кришан, вы сейчас только слушайте  -  вопросы
задавайте в крайнем случае, чтобы не мешать передаче.
   Теперь изображения резко отличались друг от друга. Но  лишь  на  первый
взгляд. При внимательном сравнении и изрядном терпении можно было  уловить
сходство между жутковатыми фантасмагориями правого экрана  и  бесстрастным
реализмом левого.
   Уисс шел в глубину медленно,  и  красота  подводного  мира  представала
перед учеными словно в окне батискафа. Прямые  лучи  солнца,  преломленные
легкой   зыбью    на    поверхности,    медленно    кружились    туманными
зеленовато-голубыми столбами, входя друг в  друга,  переплетаясь  и  снова
расходясь,  оттененные  непроницаемым  аквамарином  фона.  Серебристый,  с
черными поперечными полосами морской карась, попав в полосу света,  замер,
недовольно шевеля плавниками и тараща красный глаз, а  потом,  не  изменив
положения, медленно опустился вниз,  за  пределы  зрения  телепередатчика.
Торопливыми частыми толчками проплыл  корнерот,  похожий  на  перевернутый
вверх дном белый горшок с  цветной  капустой.  Вслед  за  ним,  закладывая
безукоризненно плавный вираж, вылетела суматошная  стайка  сардин,  но,  с
ходу налетев на  ядовитые  щупальца  медузы,  сломала  строй,  рассыпалась
елочным дождем. Теперь корнероту  торопиться  было  некуда,  и  он  повис,
облапив неожиданную добычу, чуть покачиваясь в танцующих столбах света.
   Правое изображение объективно повторяло все, что происходило на  левом.
Но  что  там  творилось!  В  непомерной  пустоте,   лишенной   намека   на
перспективу,   громоздились,   наползая   друг   на   друга,   непонятные,
фантастически искаженные объемы, с мгновенностью удара рождались  и  гасли
загадочные спирали, параболы, сдвоенные и строенные прямые, расползались и
съеживались предельно насыщенные цветом неправильные пятна и бледные, едва
видимые круги. Бедный  карась  оказался  распластанным  минимум  на  шесть
проекций, которые, накладываясь  одна  на  другую,  мигом  сконструировали
такое чудище с  четырьмя  хвостами  между  глаз,  что  Карагодский  нервно
расхохотался:
   - Ну и ну! Еще один сумасшедший!
   - Что вы сказали?
   - Я был недавно у своего друга, известного  нейрохирурга.  Ему  удалось
получить  уникальные  фотографии:   как   видит   мир   человек,   больной
шизофренией. Очень похоже. Может быть, Уисс тоже того? Никакой не вожак, а
просто сумасшедший?
   - Простите, Вениамин Лазаревич, одну минуту...
   Уисс круто пошел вниз. На левом  экране  заметно  потемнело,  танцующие
столбы исчезли, а сбоку сквозь густую синеву проступило что-то  большое  и
красное.
   Пан прибавил усиление.
   Большое пятно оказалось подножием рифа в сплошных зарослях благородного
коралла. Причудливые, сильно разветвленные кусты всех оттенков красного  -
от  бледно-розового  до  багрово-черного  -  полностью  закрывали   грунт.
Искривленные  толстые  ветки,   словно   вешним   цветом,   были   усыпаны
белоснежными полипами, и между ними сновали торопливые полосатые  рыбки  с
забавно  обиженными  физиономиями.  Изредка  среди  этого  красного   сада
попадались игрушечные домики органчика  и  пышные  букеты  анемон,  лениво
сплетающих и расплетающих изумрудно-зеленые плети щупалец.
   Боком, прячась за камнями, побежал рак-отшельник, таща на раковине двух
похожих на шоколадные торты актиний. Морской конек,  зацепившийся  хвостом
за ветку коралла, рассерженно фыркнул на него, сплющив подвижный нос.
   Внезапно перед самым объектом со  дна  что-то  полыхнуло,  подняв  тучу
мути. Большие мягкие крылья на миг заняли половину экрана, и большой  скат
изящными взмахами плавников совсем по-птичьи взлетел над коралловым лесом.
   Ручка усиления дошла до предела, а изображение  все  меркло  и  меркло,
пока не превратилось в сплошную густо-синюю ночь. Уисс уходил все глубже.
   - Иван Сергеевич, - раздался тревожный голос  Кришана,  -  Уисс  что-то
говорит, но я не могу понять...
   - Почему?
   - Совершенно другая система сигналов. Линейная.  Это  не  рассказ.  Это
что-то другое. Но что - не знаю. Почему он перешел на другие сигналы? Чего
он хочет?
   - Это я вас должен спросить, чего он хочет... Дайте звук!
   Стонущая, нереальная под этим ярким солнцем, над этим  ласковым  морем,
необычная мелодия полилась из  динамика.  Да,  слух  не  обманывал  -  это
действительно была мелодия, диковинная, но  все-таки  понятная  сердцу,  и
столько нечеловеческой грусти и покорности было в ней, что холодели руки.
   Нина подалась вперед, к экрану. Бхаттачария разминал пальцы. Пан сидел,
стиснув виски ладонями. Присмиревший  Толя  бесцельно  наматывал  на  руку
какой-то желтый провод. Два других лаборанта, оторвавшись от приборов,  во
все глаза смотрели на Пана с безмолвным вопросом.
   А Карагодскому стало вдруг пусто. Он словно увидел себя  со  стороны  -
важного, увенчанного званиями и ничего не значащего, потому что ничему  не
отдавал он целиком всего себя, как Пан...
   Левый экран давно погас - с телепередатчиком  что-то  случилось.  А  по
правому,  в  алых  сполохах,  едва   уловимые   глазом,   неслись   линии,
горизонтальные и вертикальные, то прямые, то ломаные, они  сталкивались  и
сгорали, оставляя мгновенные белые молнии.
   - Это говорит не Уисс, -  тихо  и  как-то  чересчур  спокойно  произнес
Кришан. - Это кто-то другой. -  Мне  кажется,  это  спор,  -  добавил  он,
помолчав. - Уисс спорит с кем-то. Но если  верить  гидрофонам,  в  радиусе
десяти километров нет ни одного дельфина, кроме...
   Стонущая  мелодия  оборвалась,  сменившись  редкими  тихими  аккордами,
похожими на всхлип волн. По экрану, расходясь, поплыли фиолетовые круги.
   - А это Уисс... Его "почерк"...
   Пан горбился, словно собираясь прыгнуть в зеленый омут экрана. Движение
фиолетовых кругов прекратилось, они вошли друг в друга и замерли  -  шесть
колец, вложенных одно в другое, а  в  самом  центре  засветилась  неверная
звездочка. Вот звездочка дрогнула, стала приближаться, и все ярче и острее
становились ее точеные лучи. Звезда  росла,  лучи  ее  протыкали  круг  за
кругом, и круги исчезали, освобождая путь - первый, второй. Но едва только
тонкие острия коснулись третьего круга, что-то случилось: звезда  налилась
кровью, лучи превратились в  судорожно  трепещущие  языки  пламени.  Синяя
молния прошила звезду  наискось,  звезда  съежилась,  расплылась  и  стала
желтым шаром солнца, встающего из моря...
   - Кришан! - взмолился Пан. - Что это значит?
   - Вероятнее всего то, что Уисс прекращает  передачу  по  непредвиденным
обстоятельствам. А солнце - символ ожидания  и  надежды.  Он  надеется  на
лучшее и призывает нас к терпению.
   - Но почему? Что за обстоятельства?
   Кришан пожал плечами.
   - Остроконечная звезда  -  это  у  дельфинов,  видимо,  символ  Знания,
движения Поиска. А концентрические круги - это формы Знания, его  ступени.
Очень сложные "рачи", связанные скорее всего с философскими концепциями, о
которых мы не знаем ровно ничего...  Вы  видели,  как,  соприкоснувшись  с
третьим кругом, звезда превратилась в горящее пятно - Глаз Гибели,  символ
опасности... Значит, Знания Третьего круга таят в себе опасность...
   - Для кого - для нас или для них? - спросил Карагодский.
   Пан посмотрел на него с удивлением.



6. МАЛЬЧИШКИ

   Утро только начиналось, и с прибрежных гор тянуло холодом  и  сыростью.
Только снизу, из серой пелены, от невидимого моря, тянуло уютным  домашним
теплом.
   Юрка остановился в нерешительности перед самшитовой  стеной  шоссейного
ограждения. До ближайшего  подземного  перехода  надо  было  сделать  крюк
метров в триста, а разве мог он сейчас терять хотя бы одну лишнюю  минуту?
Джеймс, наверное, уже на берегу.  Этот  длинноногий  англичанин  всегда  и
всюду поспевал раньше других.
   Юрка умел пробираться сквозь самшит.  Сначала  он  погрузил  в  плотную
зеленую стену обе руки. Когда коварный кустарник "привык" и острые колючки
перестали ранить кожу, он медленно ввел в стену плечо, потом  ногу.  Самое
главное - не торопиться, не "спугнуть" спящие  ветки.  И  еще  ни  в  коем
случае не думать, что тебе надо пробраться сквозь изгородь. Потому что - в
этом Юрка был уверен - кустарник умел читать мысли. Стоило только подумать
о конечной цели,  сделать  одно-единственное  неосторожное  движение  -  и
тысячи крошечных зубов вопьются  в  твои  штаны,  рубашку,  тело  и  будут
держать мертвой хваткой до тех пор, пока  ты  не  рванешься  с  воплем  из
зеленой гущи.
   Все обошлось благополучно, если не считать одной-двух царапин на  щеке.
Перед тем как штурмовать вторую полосу заграждении.  Юрка  с  наслаждением
потоптался на пустынном полотне дороги. Пластик, влажный от  росы,  смешно
хрюкал под босыми ступнями и приятно грел озябшие, подошвы.
   Успешно преодолев второй  ряд  самшитовых  зарослей,  мальчик  вышел  к
узкому  распадку.  Огромные  деревья  с  обеих  сторон   ущелья   сплелись
вершинами, и под ними было всегда темно. В этой естественной трубе в любую
погоду, в любое время дня гудел ветер.  Только  утром  он  дул  с  гор,  а
вечером с моря.
   Заросли в распадке были непроходимы, но мальчик знал здесь свою  тайную
тропу - каменистое ложе ручья. Весной ручей превращался  в  бурный  желтый
поток  с  многочисленными  порогами  и  водопадами,  копаться  в  котором,
несмотря на запреты, было гораздо интереснее,  чем  в  море.  Летом  ручей
пересыхал, оставляя едва заметную дорожку из гладко отшлифованного  камня.
Дорожка была небезопасной: на нее выползали иногда юркие маленькие змейки,
от укуса которых нога распухала и поднималась температура. Но  если  ранку
сразу расковырять до крови,  а  потом  поболтать  ногами  минут  десять  в
морской воде... Вы думаете, она  заживет?  Ничего  подобного!  Надо  после
ванны приложить к ранке горячий  круглый  камешек,  обязательно  с  дыркой
посередине, и тринадцать раз повторить вслух: "Змей, не смей!"  Вот  тогда
обязательно заживет.
   Спускаясь по тропинке, Юрка  чуть  не  наступил  на  метрового  полоза,
который тоже направлялся к морю. Полоз  мгновенно  свился  в  разноцветную
восьмерку, но с дороги не уполз - мокрая холодная трава  была  ему  не  по
нраву. Юрка присел на корточки,  осторожно  дотронулся  до  полоза  -  тот
вздрогнул и замер. Мальчик провел  по  оливковой,  в  желтых  крапинках  и
ромбах спине, и змея доверчиво развернулась,  Юрка  взял  полоза  в  руки,
обвил вокруг шеи и вприпрыжку помчался по каменному желобу.
   Труба вывела его к самой кромке прибоя, на узкую полоску темной гальки,
зажатую между обрывом, напоминавшим слоистый вафельный  торт,  и  валунами
заброшенного волнолома. Море дышало мерно,  и  белые  лапы  прибоя  лениво
царапали гальку. Только в тяжелые лбы валунов море ухало со  всей  силы  -
земля вздрагивала под ногами. За валунами была бухточка, где даже в  шторм
вода оставалась удивительно спокойной. Здесь они с Джеймсом  держали  свою
моторку и всякие рыболовные снасти.
   Но сейчас здесь не было  ни  Джеймса,  ни  моторки,  а  только  обидная
записка, придавленная камнем: "Прийти тобой  второй  рейс.  Не  можно  так
длинно спать. Рыба хохочут. Джеймс".
   - Рыба хохочут! - передразнил Юрка и показал записке язык.  -  Веснушка
курносая! Зануда! У меня мама скоро кандидатом будет, а все  равно  всегда
просыпает... Длинно спать! Сон - это самое полезное для здоровья.  Нервную
систему укрепляет...
   Полоз сочувственно дотронулся раздвоенным язычком до свежей царапины на
щеке. Язычок был холодный и щекотный.
   Юрка вылез на валун.  Туман  уже  начал  отслаиваться  от  воды,  между
пушистыми белыми клочьями и блестящей зеркальной поверхностью образовалось
чистое  пространство,  и  этот   узкий   горизонтальный   просвет   уходил
далеко-далеко.  В  привольном  бело-голубом  далеке   краснело   маленькое
пятнышко моторки. До Джеймса было не меньше двух километров - вплавь никак
не добраться. Но ждать на берегу, пока Джеймс, лихо свесив ноги  за  борт,
бормочет какие-то волшебные английские слова, заклиная поплавок дернуться,
- нет, это выше сил!
   Юрка, наклонившись к самой воде, чтобы дальше было  слышно,  просвистел
условленную трель:
   - Фью-и-и-осс!
   Что-то стремительное, темное и страшное  встало  перед  Юркой  во  весь
огромный рост, окатило брызгами с ног  до  головы,  свистнуло  в  лицо  и,
прежде чем мальчик успел что-либо сообразить, исчезло.
   Юрка как стоял, так и сел в воду в штанах и рубашке и сидел в  воде  по
плечи, боясь пошевелиться. Даже удрать сил не было.
   Очередной накат ткнул в лицо и чуть не свалил на спину, а потом потащил
за плечи в глубину. Мальчик вскочил на  ноги,  фыркая  и  отплевываясь  от
соленой воды, и протер заслезившиеся глаза.
   Вокруг было по-прежнему тихо, спокойно и пусто.
   Впрочем, нет. В сотне метров от валуна, немного правее далекой моторки,
торчал из воды плавник. Он не двигался ни туда, ни сюда - просто торчал на
месте, словно черно-зеленый флажок на зеркальной поверхности.
   - Дельфин! - облегченно  вздохнул  Юрка.  -  Ах  ты  проказа!  Негодник
этакий! Конечно, я не испугался, а просто поскользнулся. От неожиданности.
Вот перед тобой бы так выпрыгнули, посмотрел бы  я,  что  бы  ты  делал...
Откуда я знал, что ты дельфин, а не акула?
   Юрка отлично знал, что  в  Черном  море  из  всего  страшного  акульего
племени водятся только безобидные пугливые катранчики, но  это  не  меняло
дела. Он даже пожалел, что чудовище  оказалось  обычным  дельфином,  а  не
"тигром морей". Вот если бы это была акула, вот тогда бы он...
   Флажок нехотя двинулся от берега в открытое море.
   Это никак не входило в Юркины планы. Он только что снял мокрую  одежду,
разложил ее на гальке сушиться, а сам приготовился к долгой беседе,  чтобы
хоть как-то скоротать время. Конечно, дельфин не  ахти  какой  общительный
собеседник, но это все-таки лучше, чем разговаривать с мертвыми валунами.
   - Дельфин, - закричал Юрка, махая рукой. - Куда ты? Иди ко  мне!  Здесь
хорошо, тихо!
   К  великому  Юркиному  удивлению,  флажок  остановился  и  даже  сделал
несколько неуверенных зигзагов в направлении берега.
   - Ко мне, ко мне!
   Но  флажок  топтался  на  месте,   не   обнаруживая   особого   желания
приблизиться.
   Мальчик испробовал все: он звал дельфина на все лады - и как собаку,  и
как кошку, и как курицу, разыгрывая целые пантомимы,  делая  вид,  что  он
поймал рыбу, просто приглашал словами  и  жестами,  улегшись  на  живот  и
загребая руками, наконец, отыскав в карманах  полиэтиленовую  рыбку-блесну
на обрывке лески, попробовал приманить дельфина ею.
   Все было бесполезно. Флажок торчал на месте как приклеенный.
   Помог полоз.
   Обеспокоенный странным поведением своего случайного хозяина,  он  долго
вертелся на шее, пытаясь вернуть утраченный покой, а потом вдруг  довольно
ощутимо цапнул мальчика за ухо. И вдруг Юрку осенило.
   Наклонившись к воде, он просвистел боевой пароль:
   - Фью-и-и-ссс!
   Флажок дернулся и стал описывать замысловатые кривые, которые все ближе
подходили к берегу. А Юрка свистел и свистел, пока у него не  зазвенело  в
ушах от собственных трелей.
   Дельфин  сделал  последний  круг  и  неторопливо  вошел  в  бухту.   Он
остановился совсем недалеко от камня, на котором  сидел  мальчик.  Вода  в
бухточке была достаточно прозрачна, и Юрка мог детально рассмотреть своего
нового знакомого.
   Дельфин как дельфин. Темно-зеленая спина, светло-серое брюшко. И совсем
не такой большой, как показалось со страху,  -  мелкий.  И  зубы  в  клюве
мелкие. А на крутом лбу белая отметина, как у Уисса.
   Расставил в стороны боковые плавники и смотрит. Глаза  озорные-озорные,
как у Джеймса, когда тот подстроит очередную каверзу. Только не  серые,  а
густо-карие, почти черные.
   - Ну что смотришь? Страшно?
   - А что такое - страшно?
   Юрка оторопело уставился на дельфина. Он мог  поклясться,  что  дельфин
рта не открывал. Но, кроме него, задавать вопросы было некому.
   - Это ты меня спросил сейчас?
   - Я, - ответил дельфин, не открывая рта.
   Юрка с тоской посмотрел на далекую моторку Джеймса.  Вот,  оказывается,
какие дела. Он не только проспал утреннее свидание с Джеймсом, но  и  спит
до сих пор. И все это ему снится.
   - Ты не спишь, - сказал дельфин.
   Мальчик с опаской поджал под себя ноги и начал подниматься с камня. Сон
это или не сон, но если дельфин умеет читать мысли...
   - А ты не умеешь? - спросил дельфин.
   Да, с таким собеседником держи ухо востро. Хотя что страшного? Дельфины
добрые, они никогда не трогают человека. Если есть говорящие  скворцы,  то
почему не быть говорящим дельфинам?  Скворец  глупый,  а  дельфины  умные,
почти как люди. Об этом мама сколько раз говорила. И Иван Сергеевич  тоже.
Только  вот  почему  Уисс  ни  разу  не  загов