ое лицо Нины.
   - Иван Сергеевич, скорее, Уисс...
   Она заметила Карагодского в кресле, замялась, смутилась и вопросительно
глянула на Пана.
   - Говорите, Ниночка, говорите. Вениамин Лазаревич почти в  курсе  дела.
Что стряслось?
   - Уисс вызывает вас.
   - Как, уже?
   - Да. Он очень торжественный и загадочный - передает в основном в синих
и лиловых тонах. Мы подошли к какому-то острову, и Уисс  попросил  бросить
здесь якорь.
   - Бросить якорь?
   - Конечно. - Нина засмеялась. - Он показал нам якорь и как он падает  в
воду. Очень просто.
   - Хорошо. Сейчас мы с Вениамином Лазаревичем придем.
   Профессор глянул на Карагодского, потер лоб.
   - О чем это я? Да, ШОДы в таком случае отпадут сами собой.  А  ДЭСП  на
первых порах может пригодиться... Впрочем, это уже детали...
   Пан засуетился вокруг стола, собирая  записи.  Сейчас  он  больше,  чем
когда-либо, походил на одержимого - растерянный, с трясущимися от волнения
пальцами.
   Цивилизация дельфинов! Ай да профессор! Любопытно будет полюбоваться.
   И снова увидел Карагодский немигающие глаза своих подопытных, и  что-то
вроде страха шевельнулось в душе: а вдруг...
   Карагодский  неохотно  поднялся  из  уютного  кресла,  оправил  костюм,
пригладил  волосы  перед  зеркалом.  "Я  хочу,  чтобы   человек   перестал
смотреться в зеркало и прихорашиваться..." Чудак, музейный экспонат.
   - Иван Сергеевич, если это не такая большая тайна, то куда мы  все-таки
плывем?
   - Это не тайна.
   Пан наконец собрал свои бумаги.
   - Это не тайна, Вениамин Лазаревич. Я сам не знаю. Нас ведет Уисс.
   Профессор снял с дверной ручки галстук и, сунув в карман, открыл  перед
Карагодским двери.


   Фрэнк Хаксли томился от безделья. Он ждал вызова диспетчера и не уходил
из дежурки.  Вызов  почему-то  запаздывал.  Бэк,  не  разделяя  нетерпения
командира, спал в кресле сном праведника.  Пилоты  резерва  разбрелись  по
Базе кто куда.
   Изучив улыбки девушек всего мира на потертых журнальных обложках, Фрэнк
вытащил из комбинезона катушку с заветной лентой. Уже переключив  видеофон
на "воспроизведение" и поставив запись, пилот заколебался было, глянув  на
Бэка. Но, решив не без оснований, что помешать сну помощника может  только
атомный взрыв, он с бьющимся сердцем включил фильм.
   "Межзвездный вампир", - кровью полоснула по  экрану  надпись,  и  Фрэнк
Хаксли как бы перестал существовать...


   Он увидел аборигенку, затаившуюся в густой, пряно пахнувшей листве.  Ее
мучил страх. Грязно-коричневые смрадные тучи  едва  не  задевали  верхушку
дерева. Тяжелым душным покрывалом колыхались они  над  лесом,  и  дрожащий
свет едва просачивался вниз. Было жарко, воздух, насыщенный испарениями  и
стойким запахом гнили, был  неподвижен,  и  неокрепшие  легкие,  казалось,
вот-вот лопнут, не выдержав судорожного ритма дыхания.
   Встрепенувшееся ухо уловило приближающийся хруст.  Через  минуту  хруст
превратился в треск ломающихся огромных деревьев.
   - Межзвездный вампир...
   Задрожала земля; дерево, на котором сидела аборигенка,  резко  качнуло.
Надо было спасаться. Прижавшись к стволу,  неслышно  проскальзывая  сквозь
путаницу лиан,  аборигенка  опустилась  вниз,  поскользнулась  и  едва  не
свалилась в топь. В тот  же  миг  у  горла  лязгнули  страшные  челюсти  и
продолговатая голова пронеслась над нею, испачкав чужой кровью.
   Аборигенка хотела метнуться назад, но застыла, парализованная ужасом  -
дорога назад была отрезана. С  трех  сторон  протяжно  ухала  непроходимая
топь.  Вампир  стоял,  пружиня  на  непомерно  больших  грязных  лапах,  а
маленькие передние мелко дрожали, готовясь схватить добычу.
   И вдруг что-то произошло. Чудовище взвыло и прыгнуло. Раздался страшный
грохот, и топь качнулась. Громадное тело, содрогаясь, провалилось куда-то.
А рядом с аборигенкой  на  бревне  стоял  вездесущий  Гарри  в  золотистом
облегающем скафандре без шлема, с дымящимся бластером в мускулистых руках.
   - Ах! - сказала аборигенка и упала Гарри на грудь.
   Ах...
   Кто-то схватил его за плечо. И Гарри, стараясь не  испугать  аборигенов
Цереры, вылезших из джунглей  посмотреть  на  труп  Межзвездного  Вампира,
медленно повернулся...
   - Эй... Очнешься ты наконец?
   Фрэнк Хаксли уставился на Бэка, не понимая его слов.
   - Командир, да проснитесь вы... Вызывают нас...
   - Куда?
   - Как куда - за косяком. Сами напросились.
   Динамик громко кричал:
   -   Экипажам   "Флайфиш-131",   "Флайфиш-140",   "Флайфиш-15"   явиться
немедленно в главную  рубку  для  получения  инструкций...  Перед  вылетом
получить разъяснения у дельфинолога Комова...  Вылет  -  через  полчаса...
Экипажам "Флайфиш-131"...
   - Подожди, Бэк. Там что-нибудь случилось?
   - Не знаю, шеф. Говорят, дельфины взбунтовались. Угнали косяк, и теперь
надо его разыскивать...
   Хаксли вынул из уха наушник и сладко потянулся.
   - Надо же. Вот черти.
   Он с  сожалением  взглянул  на  видеофон,  все  еще  горящий  кровавыми
красками, и заключил:
   - Надоело это все: дельфины, косяки... Нет на старушке Земле романтики,
давно нет...
   - Сами напросились, - бубнил Бэк, захлопывая дверь дежурки. - Никто нас
не заставлял...
   Они шли по темному винтовому коридору.  Хаксли  молчал.  Он  чувствовал
себя виноватым и несчастным.



5. ПРЕРВАННАЯ ПРЕЛЮДИЯ

   Центральная лаборатория,  или,  как  величал  ее  Пан,  "операторская",
располагалась  на  полубаке.  Три  стены  и  потолок   были   сделаны   из
прозрачного, почти невидимого поляризованного стекла, и большой,  суженный
к носу зал казался выдвинутой в море площадкой. В хорошую  погоду  боковые
стены и потолок убирали,  и  лаборатория  на  самом  деле  превращалась  в
площадку, защищенную от встречного ветра  и  взлетающих  из-под  форштевня
брызг плавным выгибом передней стенки.
   Сейчас были убраны только боковины, а  потолок,  в  толще  которого  по
мельчайшим  капиллярам  пульсировала  цветная  жидкость,   превратился   в
желто-зеленый светофильтр.
   Впрочем, ослепительную улыбку Гоши, молоденького  капитана  "Дельфина",
не могли погасить никакие светофильтры. Он небрежно бросил под козырек два
пальца и лихо отрапортовал Пану:
   - Шеф, все нормально. Координаты - 36 градусов 10 минут северной широты
и 25 градусов 42 минуты восточной долготы. Лоцман требует отдать  швартовы
у этого каменного зуба. Жду приказаний.
   Первую  неделю  плавания,  первого  самостоятельного   плавания   после
окончания мореходного училища, Гоша провел в неприступном  одиночестве  на
капитанском мостике. Его новенький китель вспыхивал там с восходом  солнца
и гас на закате.
   Через неделю гордое одиночество  приелось  общительному  капитану.  Его
немногочисленная команда - штурман-радист, механик и два матроса - отлично
несла службу, штормы проходили стороной, приборы работали  безукоризненно,
и вот позади осталась ленивая зыбь Черного моря,  узкое  горло  Босфора  и
утренним маревом встало Мраморное море.
   Словом, вторую неделю бравый "кэп" провел на верхней и нижней палубе. С
видом суровым и занятым он бесцельно  слонялся  среди  своего  налаженного
хозяйства,  искоса  наблюдая  за  суматошными  буднями.  "Ученые   братья"
оказались отличными ребятами, и поэтому однажды капитан не выдержал,  снял
китель и фуражку, засучил рукава и стал помогать аспиранту  Толе  опускать
за борт какую-то замысловатую штуковину, похожую на большого ежа.
   Но окончательное "падение" капитана произошло в начале третьей  недели,
когда  он  впервые  переступил  порог  "операторской".  С  тех  пор   штат
центральной лаборатории увеличился на одного добровольного ассистента.
   Вот и теперь Гоша был первым, на кого  наткнулись  Пан  и  Карагодский,
едва открыв дверь "операторской".
   - Стоп! Назад помалу! - в тон Гоше ответил Пан. -  Сначала  обстановку.
Что это за остров?
   - Остров? - Гоша презрительно сощурился. - Вы  считаете  это  островом,
шеф? Да этого  камушка  нет,  наверное,  даже  в  лоции...  А  название...
Впрочем, сейчас скажу точно...
   Островок на самом деле был неказистый. Даже не  островок,  а  невысокая
конусообразная скала, сверху  донизу  поросшая  темно-зеленой  непролазной
щетиной колючих кустарников и  трав,  из  которой  робко  тянулись  редкие
кривые стволы дикой фисташки, кермесового дуба и земляничного дерева.
   Ветер тянул слева,  со  стороны  скалы,  и  к  привычным  запахам  моря
примешивались пряные, дурманящие  ароматы  шалфея,  лаванды  и  эспарцета,
словно открылись внезапно ворота большой парфюмерной фабрики.
   Гоша с треском захлопнул объемистый телеблокнот  с  голубым  эластичным
экраном, последнюю новинку изменчивой моды, и  снова  повернулся  к  Пану,
который с  любопытством  продолжал  изучать  остров.  Этот  зеленый  конус
напоминал ему что-то мучительно знакомое...
   - Согласно самой последней лоции  Эгейского  моря  этот  каменный  прыщ
именуется весьма величественно и совершенно непроизносимо - дай бог  силы!
- ОНРОГКГА-989681, что в переводе на  нормальный  язык  значит  "Отдельный
надводный  риф  островной  группы  Киклады  Греческого  Архипелага...".  А
шестизначная цифра означает не что иное, как порядковый номер этого самого
ОНРОГКГА среди подобных ему чудес  природы.  На  месте  нашего  уважаемого
лоцмана я бы выбирал стоянки посимпатичней. Тем более что  пришвартоваться
к этому чуду нет никакой возможности - он круглый, как медуза.
   - Действительно, круглый... - задумчиво пробормотал Пан, последний  раз
внимательно оглядывая островок, и шагнул к Нине. - Ну что Уисс?  Передавал
еще что-нибудь?
   - Вот последняя запись, Иван Сергеевич...
   Нина  и  Пан  наклонились  над  контрольным   окном   видеомагнитофона,
послышались свисты, то похожие на обрывки странных мелодий, то режущие ухо
диссонансами. По лицам профессора и его ассистентки заскользили тени. Гоша
тоже уставился в окошко, все трое о чем-то говорили вполголоса.
   Расспрашивать, о чем они говорят,  Карагодскому  не  хотелось,  поэтому
академик, прислонившись спиной к стене и упираясь обеими руками в  трость,
разглядывал пока "операторскую".
   Академик заходил  сюда  три  недели  назад  и  остался  весьма  доволен
скромным изяществом и своеобразным уютом лаборатории: поблескивали никелем
и пластиком новенькие пульты, с мягким щелчком появлялись на них выдвижные
полуовалы экранов, стояли динамические кресла, услужливо повторявшие любую
позу человека...
   Но сейчас от благолепия центральной  лаборатории  ничего  не  осталось.
Скрытая проводка была безжалостно выворочена из стен, внутренности пультов
вывернуты, и  защитные  щитки  кучей  валялись  под  ногами.  Разноцветная
паутина кабелей либо висела над головой на каких-то самодельных прищепках,
либо путалась под ногами. Чудесные покойные кресла были заменены какими-то
легкомысленными стульчиками. Лишь одно кресло осталось -  на  самом  носу,
чуть ли не над водой, но и его буйная фантазия электроников превратила  во
что-то среднее между электрическим стулом и высокочастотным душем.  Других
ассоциаций таинственное сиденье с параболой антенны на спинке не вызывало.
А  тощие  ноги  того,   кто   устроил   весь   этот   погром,   -   трижды
безответственного аспиранта Толи - торчали из бывшего электрооргана.
   - Готово!
   Толины  ноги  беспомощно  заскребли  по  полу,  зацепились  за   стойку
винтового стула, судорожно согнулись  -  и  Толя,  в  плавках  и  в  белом
распахнутом халате, накинутом  прямо  на  жилистое  тело,  оказался  перед
Карагодским.
   - А, это вы! Привет! Пришли пощупать наше хозяйство? Давайте,  давайте!
Давно пора. Пан с Ниночкой тут такую чертовщину крутят, что  ахнешь.  Даже
меня в пот вогнали. Но вы смотрите, Пана не  обижайте!  Он  бог!  В  своем
деле, конечно...
   Решив, что разговора "для вежливости" с Карагодского вполне достаточно,
Толя прикрикнул на троицу, склонившуюся над видеомагнитофоном:
   - Эй, орлы! Хватит баланду травить! Моя система готова к переговорам на
высшем интеллектуальном уровне! Начали, что ли?
   И поскольку Пан, Нина и Гоша не обратили на него никакого внимания,  он
взял на электрооргане несколько пронзительно высоких  звуков,  от  которых
мгновенно заложило уши:
   - У-и-с-с!
   И тотчас же словно ответило далекое  эхо  -  такой  же  аккорд,  слегка
погашенный расстоянием, донесся из-за острова.
   А двумя минутами позже справа по борту из голубой кипени бесшумно вырос
трехметровый зеленовато-коричневый столб. Карагодский за свою жизнь немало
насмотрелся на дельфинов, но это  всегда  поражало  -  гигант,  весящий  в
воздухе не меньше тонны, без видимых усилий стоял на хвосте, погруженном в
воду, словно для него не существовало законов физики. По  очереди  глянули
на  академика  два  озорных  глаза,  скользнули  по  лаборатории  и  снова
остановились на нем, разглядывая, внимательные, немигающие. На  самом  дне
их  царила  такая  нечеловеческая  спокойная  сила,  такое   пронзительное
понимание, что Карагодскому невольно захотелось отвернуться.
   - Уисс, миленький, рыбки! Бе-лу-га!
   Гоша  перегнулся   через   фальшборт,   молитвенно   протягивая   Уиссу
перевернутую капитанскую фуражку. Уисс открыл клювообразный рот и скрипуче
захохотал, вибрируя напрягшимся телом.
   - Гоша, сколько у вас было в школе по географии? Вы же  знаете,  что  в
Эгейском море белуги нет.
   - Там все есть, Ниночка, - убежденно ответил Гоша.
   Дельфин исчез внезапно, как и появился, а Нина всерьез  напустилась  на
капитана:
   - Вечно вы, Гоша, нарушаете программу! Вы же вчера обещали  прекратить,
а сегодня - снова. Вдобавок при Вениамине Лазаревиче, а ему,  быть  может,
некогда...
   Гоша  виновато  расшаркался.  Пан   в   одиночестве   принялся   гонять
видеозапись, не замечая ничего вокруг.
   Академик хотел было подойти к Пану, но в  это  время  раздался  сильный
всплеск, и что-то большое, серебристое пролетело перед самым носом,  глухо
шмякнулось на пол.
   - Нина... Белуга! Честное слово, белуга! Молоденькая! Крошка!
   "Крошка" метровой длины яростно билась в цепких Гошиных руках, разевала
зубастый полулунный рот и отчаянно раздувала жабры.
   - Что случилось? - поднял голову Пан.
   - Уисс принес белугу. Ну и ну! Артист... Спасибо, старик! Мы ее  сейчас
того... до камбуза!
   И Гоша ринулся вниз, едва не сбив по дороге какого-то  очень  высокого,
очень худого и очень смуглого человека, который предупредительно распахнул
перед ним дверь.
   - Вот заполоха, - одобрительно ухмыльнулся Толя. - Так, Иван Сергеевич,
у меня все на мази. Можно крутить!
   - Ладно, Толя, спасибо. Где же Кришан?
   - Я давно здесь, - раздался  за  спиной  Карагодского  глубокий  чистый
баритон. - Я готов. Давно готов.
   - Композитор Кришан Бхаттачария, - торопливо  представил  Пан  смуглого
Дон-Кихота. - Наш главный лингвист и толкователь  дельфиньего  эпоса.  Вам
интересно будет поговорить с ним, Вениамин Лазаревич.
   И Пан юркнул в путаницу проводов, как в джунгли.
   - Вам, вероятно, несколько странно  присутствие  гуманитария  в  сугубо
научном обществе. - Кришан говорил с легким акцентом, который  подчеркивал
необычную красоту его голоса, густого и темного.
   - Откровенно говоря, да...
   - Я вас знаю. Вы - автор ДЭСПа. Но мистер Панфилов пошутил, назвав меня
лингвистом. Я всего лишь музыкант. И очень смутно представляю себе научную
суть проблем, которые здесь решаются.
   - Хочу вас спросить. Я десять лет искал возможности двусторонней  связи
с дельфинами. И я сразу, разумеется,  обратил  внимание  на  то,  что  они
прямо-таки шалеют от музыки. Услышав музыкальную фразу, они повторяют ее с
магнитофонной точностью, потом начинают варьировать звуки, пока  фраза  не
превратится в сплошной скрип и скрежет...
   - А вам не приходило в голову, что  дельфин  старается  таким  способом
понять, что сказали вы музыкальной фразой?
   - Нет. Не приходило. Музыка для меня - это игра отвлеченных  эмоций,  и
только.
   - В какой-то мере вы правы. Именно так воспринимает музыку  большинство
людей. Потому что  в  обыденной  жизни  они  пользуются  иной  "сигнальной
системой" - словом. Но для музыканта музыка гораздо конкретней, чем обычно
думают. Знаете, в консерватории мы иногда  ради  шутки  устраивали  "немые
недели" - участники спора договаривались за всю неделю  не  произнести  ни
слова, объясняться можно было только музыкальными импровизациями. И знаете
- получалось! Словно родился дельфином!
   - Дельфином?
   - Простите, я, быть может, путаю какие-либо научные  тонкости,  но  так
мне объяснял  Пан  -  у  дельфинов  несколько  "сигнальных  систем":  одна
подсобная, что-то вроде нашего  упрощенного  словесного  языка,  вторая  -
творческая, непосредственный обмен  мыслями...  Есть  и  другие,  например
"пента-волна",  которой  занимается  Нина...   Но   я   занимаюсь   второй
"системой": музыкой, мыслями Уисса. И мы с ним неплохо  начинаем  понимать
друг друга...
   - Следовательно,  вы  считаете,  что  дельфины  мыслят  непосредственно
музыкальными образами? Как композиторы?
   Кришан не уловил тонкой иронии, которую вложил академик в свой  вопрос.
Он хрустнул пальцами, вывернув их под прямым углом, и ответил простодушно:
   - Безусловно.  Их  метод  мышления  близок  к  древнеиндусской  музыке,
вернее, к "сангиту" - таким термином  обозначают  у  нас  единство  пения,
инструментальной  музыки  и  линейно-цветового  движения  танца.  Вот   вы
говорили - в музыке нельзя передать конкретный образ. У нас в Индии вас бы
засмеяли. Наша древняя музыка  сугубо  конкретна,  даже  слишком.  Древние
произведения делятся на большие и малые "рачи" - нечто  вроде  музыкальных
иероглифов, описывающих предметы и события. Но каждую "рачу" тем не  менее
можно исполнять по-разному, толковать ее  в  своем  ключе,  добавлять  или
изменять детали. Таким образом,  каждый  раз  индус  видит  в  исполняемом
произведении не условные, а конкретные факты и вещи... Впрочем,  европейцу
это трудно объяснить...
   - Дельфину легче?
   И опять Кришан не понял иронии.
   - Да, дельфину легче. Они мыслят сходными  цветолинейными  музыкальными
иероглифами. Такие иероглифы  можно  записать  нотами,  составить  словарь
понятий не только простейших, но и очень сложных,  даже  фантастических  с
точки зрения человека... Моя мечта - написать с помощью  Уисса  "Подводные
веды" - исторический эпос жизни океана... Это будет открытие второй  Земли
- цивилизации гениальных музыкантов! Это будет революция в музыке!
   И Кришан с удвоенной силой принялся  разгибать  сухие  длинные  пальцы,
словно акробат, готовящийся к смертельному номеру.
   Карагодский   кивнул   вежливому   индусу,   который   заторопился    к
электрооргану, и снова остался в одиночестве.
   - Итак, товарищи. - Голос у Пана внезапно  охрип.  -  Мы  начинаем  наш
первый опыт  по  расшифровке  тайн  дельфиньей  цивилизации.  Путь  наш  к
сегодняшнему дню был долог и нелегок... Но день сегодня ясный!  Мы  должны
видеть то, чего  не  видел  еще  ни  один  человек  на  Земле...  Впрочем,
возможно, все будет проще... Ну что там... Мы верим в тебя, Уисс!
   Кришан  опустил  пальцы  на   клавиши,   раздался   резкий   пересвист,
оборвавшийся почти сразу, -  и  ничего  больше,  хотя  пальцы  композитора
продолжали нажимать черно-белые плашки. И точно ватой заложило уши.
   "Ультразвук, - сообразил  Карагодский.  -  Музыка  передается  Уиссу  в
ультразвуковом диапазоне".
   Пан потянул Карагодского за рукав:
   - Сюда, Вениамин Лазаревич, сюда поближе, на этот стульчик.
   Над пультами раскрылись веера экранов. Карагодский и Пан уселись  около
двух   центральных,   отливающих   туманной   зеленью.   Посерьезнел   над
видеомагнитофоном даже разбитной Толя. Нина сидела чуть впереди,  и  перед
ней рубиновой россыпью горел овал голографической проекции.
   Кришан надел наушники. Его смуглый лоб блестел,  индус  вслушивался  во
что-то, доступное ему одному. Немного помедлив,  импровизировал  ответ,