исс:
   - Мы давно уже ищем встречи.  Мы  помним  древний  завет  -  собрать  и
соединить вместе крупицы разума, рассеянные во всем  живом  и  разобщенные
временем.
   - Уисс... Уисс, расскажи обо всем - об этом храме, о поющих звездах,  о
тех, кто приходил сюда, - расскажи!
   - Это долго. У меня нет времени.
   - Расскажи.
   - Ты устала.
   - Уисс, прошу тебя!
   - Было время, когда мы и люди почти понимали друг  друга.  Они  считали
нас старшими братьями, и мы хотели научить их тому, что  знали  сами.  Они
строили скалы, пустые внутри, и женщины приходили сюда, чтобы слушать нас.
И мы говорили с ними.
   - Только женщины приходили к вам?
   - Да, только женщины.
   - Почему?
   - Долго объяснять. У людей все по-другому. Женщины учили  мужчин  тому,
чему учили их мы.
   - Что же было потом?
   - Потом мы перестали понимать друг друга.
   - Почему?
   - Не знаю. Сейчас не знаю. Раньше мы думали, что разум людей  увял,  не
успев распуститься, что люди выродились  и  на  суше  невозможна  разумная
жизнь. Так думали почти все.
   - Почти все?
   - Да, почти все. Но были такие, кто не верил этому. Они искали  встречи
даже после провала первой попытки. Многие погибли.
   - Их убили люди?
   - Да. А те, кто остался, приняли кару.
   - Какую кару?
   - Нам надо спешить...
   - Ты бессмертен, Уисс?
   - Да. Я не имею права умереть естественной смертью. Это и есть кара.
   - Бессмертие - кара?! Бессмертие - самая  сладкая  мечта  человечества!
Наука веками боролась за всемерное продление жизни! А возможность продлить
жизнь бесконечно... Это сказочное счастье!
   - Люди - большие дети.  Нет  ничего  страшнее,  чем  жить,  когда  твой
жизненный круг замкнулся, когда ты отдал живому все, что мог, и не  можешь
дать больше, когда все повторяется и повторяется без  конца,  не  согревая
тебя неизведанным, когда нет желания жить! Только за  очень  большую  вину
наказывают бессмертием!
   - Ты был виноват?
   - Нет. Я принял вину отца, как он когда-то принял вину деда.  Наказание
бессмертием вечно, но бессмертный может обрести право на смерть, если  его
вину примет сын.
   - И сын становится бессмертным?
   - Да.
   - И ты будешь жить вечно?
   - Нет. Я устал. У меня есть надежда. У меня есть сын. Он еще маленький.
Но если, став взрослым, он добровольно примет мою вину, я получу право  на
смерть. Блаженную смерть...
   - Я не понимаю, Уисс... Выходит, бессмертные виновны... Почему  же  они
правят всеми дельфинами?
   - Мы не правим. Мы несем кару.
   Уисс потянул Нину вверх осторожно, но повелительно.  Внизу  мелькнул  и
пропал коралловый лес.  Прожекторы  хетоптерусов  уже  погасли,  и  буйные
заросли медленно расплывались, отдаляясь, темным красно-бурым пятном.
   От праздничной подводной иллюминации не осталось и следа. Уисс  и  Нина
летели сквозь серо-синюю муть  воды,  еще  не  тронутую  солнцем.  Изредка
попадались  медузы,  но  их  смутные  полупрозрачные  колпаки   ничем   не
напоминали ночного великолепия. Даже пестрые рыбки, деловито снующие между
всякой мелкой живностью, спускающейся на дно, выцвели и поблекли.
   А может быть, это чувство скорой разлуки гасило краски?
   В наушниках зазвенели  знакомые  стеклянные  колокольчики  автопеленга,
возвращая к действительности. Волшебная ночь подходила к  финалу,  и  пора
было думать о том, как оправдаться на корабле.
   Поверят ли ей? Поймут ли? Пан... Пан поймет. Он будет  дотошно  крутить
ленту "видеомага" взад и  вперед,  высчитывать  и  сопоставлять  -  милый,
добрый, внимательный и все-таки...  Все-таки  недоверчивый.  Он  ученый  и
привык понимать разумом, а не сердцем.
   Если бы он был рядом с ней в эту ночь, если бы мог  физически  пережить
то, что пережила она! Тогда не пришлось бы ничего доказывать...
   Они были уже где-то рядом с надувной  лодкой,  потому  что  серая  муть
превратилась в голубое сияние, а колокольчики гудели колоколами.
   Уисс остановился.
   - Дальше ты поплывешь одна. Я ухожу. Прощай.
   Нина обняла обеими  руками  его  большую  мудрую  голову,  прижалась  к
упругому сильному телу. То ли запотел щиток маски, то ли после темноты  на
свету защипало глаза, но все заволокло туманом.
   - Ты вернешься, Уисс?
   Она почувствовала, как бьется сердце  Уисса,  и  подумала  о  том,  что
общение уже не требует  от  нее  прежнего  нервного  напряжения  -  что-то
случилось то ли с ней, то ли с Уиссом, но их пента-волны встречались легко
и просто, будто слова обычного человеческого разговора.
   - Ты вернешься, Уисс?
   Уисс не умел лгать, но он знал, что такое грусть и надежда. Он  взял  в
широкий клюв пальцы женщины, слегка сжал их  зубами  и  помычал.  И  вдруг
одним неуловимым мощным броском ушел в сторону и вниз, и через секунду его
уже не было видно.
   Нина  не  двигалась,  парила  в  нескольких  метрах  от  поверхности  и
задумчиво смотрела в водное зеркало. Прошло пять, десять минут, по зеркалу
пробежала золотая рябь: где-то там, в мире людей, вставало солнце.
   Вода стала совершенно прозрачной, и Нина видела вверху свое отражение -
диковинное зеленовато-коричневое существо с блестящим овалом маски  вместо
лица, с ритмично вспухающими и опадающими веерами синтетических "жабр"  за
плечами.
   Такой или не такой видел ее Уисс? Смешно, конечно, не такой  -  он  все
видит не так, как люди. Но тогда какой? Красивый или  безобразный,  о  его
точки зрения?
   Правую руку слегка защипало. Она поднесла  кисть  к  глазам  и  увидела
небольшую царапину - Уисс слишком крепко держал ее руку.  Нина  улыбнулась
чему-то, и ей стало легко и сладко.
   Пора было всплывать, но это значило разбить золотое зеркало и вернуться
в повседневность. Ей и хотелось и не  хотелось  этого.  Она  медлила.  Она
всегда медлила на перекрестках: ей всегда  становилось  смешно  и  грустно
оттого, что один поток машин идет в одну сторону, другой -  в  другую.  Ей
всегда хотелось погасить светофоры и остановить  встречные  потоки:  пусть
люди попросту расскажут друг другу, что они видели в каждой стороне...
   Дальнейшее случилось со скоростью неожиданного удара.
   Она увидела в зеркале рядом с собой, только много ниже,  длинную  серую
тень. Ей показалось, что вернулся Уисс, и она рывком повернулась навстречу
тени.
   Ей помогло то, что при резком повороте бокс с видеомагнитофоном отлетел
в сторону.
   Страшная пасть щелкнула у самого  бока,  и  аппарат  оказался  в  горле
пятиметровой акулы.  Он  застрял  там  -  его  держал  нейлоновый  ремень,
перекинутый через плечо Нины.
   Акула не откроет пасти, пока не  проглотит  добычи  -  таков  инстинкт.
Значит, пока цел ремень, Нине не страшны акульи зубы.
   Но пока цел ремень, Нина привязана, прижата к акульему костистому боку.
   Хищница уходила все глубже  и  глубже  судорожными  кругами,  давясь  и
топыря жабры. Бороться с ней было бесполезно.
   Пальцы шарили у пояса, но там было пусто. Импульсный пистолет-разрядник
лежал на дне лодки. Она сама бросила его...
   Уисс тоже не спешил  к  своим,  хотя  знал,  что  его  ждут.  Он  хотел
сосредоточиться, собраться перед нелегким  спором.  Чем  кончится  спор  -
неизвестно. Может быть, только Сусип поддержит его.  Скорее  всего  только
Сусип. Но и это немало. Три глота Сусип и пять  глотов  Уисса  -  это  уже
восемь глотов из двадцати одного...
   Слабый сигнал тревоги замигал в мозгу.  Уисс  встрепенулся  на  покатой
волне и напряг локатор.
   Вокруг было спокойно, но сигнал не умолкал - теперь это  был  призыв  о
помощи; призыв едва уловимый, затухающий, невнятный, он  мог  принадлежать
только одному существу на свете, и это существо не было дэлоном...
   Он летел к острову, пытаясь на ходу определить по  сбивчивым  импульсам
размеры и суть опасности, грозящей этому существу.
   Он смог уловить только пульс разъяренной акулы  и  еще  более  увеличил
скорость.
   Он уже видел их - хищник и жертва, непонятной  силой  прижатые  друг  к
другу, метались у самого дна.
   Призыв о помощи мигнул и погас. Нина потеряла сознание.
   Уисс выстрелил ультразвуковым лучом в затылок акулы, целя  в  мозжечок.
Огромная  туша  дернулась,  перевернулась  через  голову  и,  покачиваясь,
медленно опустилась на дно кверху брюхом.
   Нина была жива, просто ремень сдавил ей грудь, не давая дышать.  Нейлон
оказался крепок даже для зубов  Уисса,  но  в  конце  концов  ему  удалось
перекусить сверхпрочную ленту. Не обращая внимания на оглушенную акулу, он
осторожно взял Нину клювом за широкий пояс и перенес  повыше,  на  круглую
базальтовую площадку.
   Нина теперь дышала свободно. Уисс терпеливо  ждал,  пока  не  проснется
сознание, и чтобы не напугать при пробуждении, отплыл немного в сторону.
   Он совсем забыл об акуле и  не  заметил,  как  та,  очнувшись,  очумело
шарахнулась за камни.
   Он  увидел  ее  прямо  над  собой.  Благополучно  проглотив  аппарат  с
остатками ремня, она выгибала пятиметровую  пружину  своего  узкого  тела,
чтобы броситься вниз, к базальтовой площадке.
   Кровь! Как он не догадался сразу! У Нины была оцарапана рука,  и  акула
учуяла запах крови. Этот запах пьянил ее.
   Резкий взмах хвоста - и Уисс свечой  взлетел  вверх,  пересекая  бросок
акулы. Хищница была раза в два больше дельфина, но  точный  удар  в  жабры
сделал свое дело.
   Уисс снизился над площадкой. Нина все еще не пришла в  себя,  но  ждать
больше было нельзя.
   Уисс поднял Нину на спину и легко понес вверх, к темному пятну надувной
лодки. Ее ждали - он видел зума с биноклем, красные всплески  беспокойства
исходили от него.
   Действительно, едва Уисс поднял Нину на поверхность, чьи-то руки  сразу
подхватили ее.
   Зум был так взволнован, что даже не заметил Уисса.  Он  наклонился  над
Ниной, торопливо снял  маску  акваланга  и  поднес  к  ее  губам  какой-то
пузырек.
   Уисс отплыл метров на двести и навсегда отпечатал в  своей  бессмертной
памяти все, что было вокруг, - небо  и  солнце,  море  и  остров,  большой
корабль и маленькую лодку - он видел все это не так, как люди, и никто  из
людей никогда не узнает как, но он видел  все  это  и  старался  запомнить
навсегда, чувствуя и понимая неизбежное.
   Потом отключил все сорок четыре органа чувств и сосредоточил энергию  в
себе.
   Только Бессмертным был доступен нуль-полет.
   Пульс перешел в острую неприятную дрожь, постепенно нарастающую.
   Через секунду на том месте, где был Уисс, поднялся и опал белый фонтан.
   Еще через секунду там не осталось ничего, кроме  медленно  расходящихся
концентрических кругов.
   Круги скоро смыла ленивая зыбь.


   Бессонная ночь порядком измотала Карагодского. И не только физически.
   Вначале почти позабытое чувство  творческой  фантазии,  так  неожиданно
вновь испытанное на "Дельфине", будоражило и радовало его. Вместе со всеми
толкался  он  в  центральной  аппаратной,  придумывая  и  отвергая  разные
варианты поиска, но если Пан нервничал всерьез, то  Карагодскому  все  это
казалось забавной игрой, этакой психологической встряской, специально  для
него предназначенной. В глубине души он был  уверен,  что  игра  в  прятки
вот-вот кончится, Нина с Уиссом вынырнут из воды - "А  вот  и  мы!",  -  и
тогда он выложит изумленному Пану, до чего докопался в своей каюте.
   Но прошел час, другой, третий, а Нины все не было.
   Смутное хмурое  утро  повисло  над  морем.  Свинцовая  гладь  воды,  не
тронутая ни единой морщинкой, черное щетинистое темя злополучного острова,
белый кругляшок надувной лодки около - и надо всем тяжелое сырое небо  без
просветов.
   Пан то сидел, сцепив руки и уставившись в  одну  точку,  то  принимался
ходить у борта, нарочно не  глядя  на  воду.  Гоша  безнадежно  прощупывал
биноклем горизонт. Толя как заведенный методично  включал  и  выключал  по
очереди тумблеры аппаратуры - уже не вслушиваясь, а  просто  чтобы  что-то
делать. Остальные занимались чем попало, а  часы  все  выстукивали  нудные
пятиминутки. Только эти щелчки и нарушали тягучую тишину.
   И тут до Карагодского стала  доходить  вся  серьезность  происходящего.
Вспышка  энтузиазма  быстро  угасала.  Он  чувствовал  себя  как  пешеход,
застигнутый красным огнем на  переходе.  Бежать  вперед  или  благоразумно
вернуться назад?
   Конечно,  все  это  очень  мило  и  оригинально  -  искать  родственную
цивилизацию по всей Вселенной, выкликать ее радиосигналами, нащупывать все
удлиняющимися маршрутами космических кораблей и обнаружить... у себя дома,
на Земле. Но какая польза будет  человечеству  от  такого  открытия?  Надо
думать, никакой.
   До  сих  пор   энтузиасты   "братских   контактов"   соблазняли   людей
возможностью  позаимствовать  без  отдачи  у  "иного  Разума"   какой-либо
неизвестный вид энергии, невиданную машину на худой конец. А что  возьмешь
с дельфинов? Они не взрывают горы, не строят городов и не покоряют  другие
планеты: мирно плавают по синю морю в чем мать родила, едят  сыру  рыбу  и
сочиняют музыку. И ничего им, главное, от людей не нужно, никакой  помощи,
ни моральной, ни материальной. Они и без людей хорошо устроились в Мировом
океане. Так что в роли "благодетеля" тоже не выступишь.
   Так на кой же дьявол нужен такой "контакт"? Стоит ли из-за  него  лезть
на рожон?
   Академик  исподлобья   посмотрел   на   Пана.   Тот   выглядел   сильно
встревоженным,  но  отнюдь  не  отчаявшимся.  Казалось,  он   знал   нечто
Карагодскому неизвестное. Может быть, у них была какая-то договоренность с
этой девчонкой?
   Надо подождать. Иначе можно попасть впросак.
   Кришан тихо перебирал клавиши электрооргана и напевал - негромко, одним
дыханьем - замысловатую  и  щемящую  мелодию.  Она  звучала  как  ветер  в
покинутых древних руинах:

   Тебе дано законом Братства
   бессменно жить,
   и умирать, и возрождаться,
   и плыть, и плыть,
   среди кругов такого Круга
   найти кольцо,
   где можно и врага и друга
   узнать в лицо...

   Карагодский перебирал в уме трофеи своих ночных "раскопок". Теперь  они
казались ему вздорными. Возможно, Пану они и пригодились бы. А ему самому?
Не возиться же главному дельфинологу Д-центра с фаянсовыми плитками!
   - Плавник...
   Гоша произнес это слово негромко, но его  услышали.  Все  повскакали  с
мест, разом зашумели, а  Пан  схватился  за  Гошин  бинокль,  чуть  ли  не
вырывая.
   - Да нет же... - Гоша вежливо, но решительно отвел руку Пана. - Это  не
Уисс. Это плавник акулы.
   Люди замерли и смолкли, и вновь наступившая тишина сгущалась  с  каждой
секундой, пока не стала почти осязаемой.
   Теперь акула была видна без  бинокля.  Высокий  плавник  упрямо  чертил
прямую, и прямая эта упиралась в белое пятно надувной лодки.
   Матрос в лодке тоже увидел акулу. В его руке полыхнула синяя молния,  и
до корабля долетел сухой треск разрядившегося  импульс-пистолета.  Плавник
исчез.
   - Промазал, - шепотом констатировал Толя. - Ушла в глубину, хищница.
   Шли минуты, но акула не появлялась.
   - Тертая. - Гоша опустил бинокль. - Теперь не выплывет.
   - Может, уйдет?
   - Вряд ли. Если она явилась на глаза, значит, что-то  почуяла.  Попусту
эти обжоры к людям не подплывают. Боятся. А  если  уж  почуяла,  то  будет
кружить в глубине хоть сутки.
   - Может, взять акваланг да поискать ее? - предложил Толя. - Всыпать  ей
тройной заряд, чтобы брюхо кверху. Я смотаюсь, а?
   - Бесполезно. Легче найти иголку  в  стоге  сена.  Да  и  опасно.  Они,
правда, редко нападают первыми, но если Алик задел ее выстрелом, то у  нее
порядком испорчено настроение...
   - Что значит - опасно, черт подери? А если...
   Он не договорил того, что вертелось у него на языке, и с немой просьбой
посмотрел на Пана. Пан болезненно поморщился и отвернулся.
   - Нет, Толя, я не разрешаю. Довольно  сумасбродства  на  сегодня.  Если
Уисс с Ниной, им не страшны никакие акулы. А если нет... В конце концов, у
Нины тоже есть импульс-пистолет.
   - А если нет?
   - Глупости.  И  довольно  об  этом.  Будем  ждать.  Ничего  другого  не
остается.
   Небо заметно поголубело, потом к голубизне  примешался  прозрачный  тон
янтаря. Восток горел, и растущий пожар окрасил воду в цвет  свежего  среза
меди.
   Когда из-за острова наискось ударили солнечные лучи, стало как-то менее
тревожно. Хотелось надеяться, что солнце рассеет ночные  страхи  вместе  с
промозглым туманом.
   И  действительно,  минут  через  десять  с  лодки  раздался  крик.  Все
бросились к борту.
   После долгожданного Гошиного "все в порядке" - без бинокля трудно  было
разглядеть, что происходит в лодке, - многочасовое напряжение  разрядилось
бестолковой суетой. Все говорили враз, не слушая друг  друга,  и  говорили
без умолку.
   Карагодский, прищурясь,  смотрел  на  приближающуюся  лодку  и  молчал.
Благополучный исход не  менял  дела.  Можно  рисковать  свой  головой,  но
рисковать  жизнью  подчиненных  непозволительно  даже  Пану.   Ведь   Нина
рисковала собой ради Пана, ради доказательства его идей. И Пан потакал ей,
хотя и делал вид, что возмущен.
   Мертвая акула всплыла немного позже, прямо  перед  носом  лодки.  Видно
было, как Нина закрыла лицо руками, а матрос оглянулся на тушу чудовища  и
уважительно покачал головой.
   И тут грянул гром.
   Грохочущий раскат  тряхнул  корабль  и  поплыл  дальше  басовой  дрожью
замирающего гигантского камертона. У самого горизонта, в  полукилометре  к
северу от острова, возник фонтан, странно напоминающий гриб,  только  гриб
этот был небольшой и совершенно белый, без единой вспышки огня.
   - Смотрите!
   На Толин возглас никто не обратил внимания -  все  и  так  смотрели  на
белый опадающий фонтан во все глаза.
   - Да оглянитесь же!
   Толя смотрел назад, в глубь лаборатории.  Там  что-то  наливалось  алым
свечением.  Вначале  показалось,  что  вспыхнули  предупредительным  огнем
индикаторы радиоактивности.  Но  когда  глаза  привыкли  к  полумраку,  по
площадке пронесся легкий вздох.
   Маковый венок, который надевала Нина  вчера  во  время  пента-сеанса  и
который  за  сутки  превратился  в  горсть  дожелта   увядших,   ссохшихся
лепестков, воскресал на крышке включенного электрооргана.  Неведомая  сила
возрождала  погибшие  клетки,  расправляла  и   делала   упругими   стенки
капилляров, гнала по ним животворные соки, возвращая кучке  гнили  красоту
только что сорванных цветов...
   Карагодский нервничал. Остаться пешеходом  посреди  перекрестка  больше
было нельзя. Надо было действовать. А он еще не знал, как себя  повести  -
броситься  навстречу  приближающейся  лодке  или  демонстративно  покинуть
площадку. Хитрить было невозможно, да и стыдно: подойти к лодке -  значило
окончательно сложить оружие, окончательно попасть под гипнотическую власть
Пана (или его идей, какая разница!) и выступить с  ним  против  тех,  кому
всякое новое поперек горла, кого можно презирать, но сбрасывать со  счетов
нельзя.
   Карагодский попятился  к  дверям.  И  когда  вдруг  появился  радист  с
традиционным  "Вениамин  Лазаревич,  вас  вызывает  Москва",   Карагодский
бросился к нему как к неожиданному спасителю.
   Никто не заметил его ухода.



11. ВЕЧНЫЙ СОВЕТ

   Пан полусидел, полулежал, откинувшись на  подушки,  и  терпеливо  ждал.
Обычно после двойной дозы стимулятора все приходило в  норму,  но  сегодня
приступ длился дольше обычного. Словно тонкая дрель все  глубже  и  глубже
входила под левую лопатку, глухой  болью  отдавая  в  плечо.  Боль  давила
виски, скапливалась где-то у надбровий,  и  тогда  перед  глазами  порхали
черные снежинки. Ноги  лежали  тяжелыми  каменными  колодами,  в  кончиках
пальцев противно покалывало, точно они отходили после мороза.
   - Ну не дури,  не  дури,  старое,  -  уговаривал  Пан  свое  сердце.  -
Перестань капризничать. Вернемся - пойдем к врачу, честное слово. Отдохнем
хорошенько, поваляешься в больнице... А сейчас  нельзя,  понимаешь?  Никак
нельзя.
   Сердце стучало  с  натугой,  то  припускало  дробной  рысью,  то  вдруг
замирало на  полном  скаку,  словн