ный christus.
     Надпись на пьедестале гласила: ?Успокоение?. И Зеленая Звезда, конечно, должна была увидеть сходство с традиционным хорошеньким christus убогих художников. Но они взвалили его в кузов грузовика, прикрепили красный флажок к большому пальцу правой ноги и сходство стало трудно обнаружить.
     Девушка держала руку на ручке двери и смотрела на пульт управления автомобилем. Зерчи быстро набрал на пульте ?Скоростная трасса?. Машина снова помчалась вперед, и девушка отпустила дверь.
     - Сегодня много канюков, - тихо сказал он, глядя на небо через лобовое стекло.
     Девушка сидела, не выражая никаких чувств. Он посмотрел на выражение ее лица.
     - Вам больно, дочь моя?
     - Это не имеет значения.
     - Откройте эту боль небесам, дитя мое.
     Она холодно посмотрела на него.
     - Вы думаете, Богу это доставит удовольствие?
     - Если вы откроете ее, то да.
     - Я не могу представить себе Бога, которому доставляет удовольствие боль моего ребенка.
     Священник вздрогнул.
     - О, нет, нет! Не боль приятна Богу, дитя мое. Богу приятна стойкость души в вере, в надежде и в любви, несмотря на телесные страдания. Боль подобна отвратительному искушению. Богу не доставляют удовольствия искушения, которые терзают тело. Ему приятно, когда душа воспаряет над искушением и говорит: ?Изыди, Сатана?. То же самое и с болью, которая часто искушает нас отчаянием, гневом, потерей веры...
     - Не тратьте напрасно слов, святой отец. Я не ропщу. Жалуется моя дочка, но она не понимает вашей проповеди. Ей может быть больнее моего, но она не может вас понять.
     ?Что я могу ответить на это, - подумал он оцепенело. - Сказать ей снова, что человеку была дана сверхъестественная нечувствительность к боли, но он утратил ее в Эдеме? Что ребенок - частица Адама и, следовательно... Это было правдой, но у нее больной ребенок, она сама больна и не хочет ничего слышать?.
     - Не делайте этого, дитя мое. Только не делайте этого.
     - Я подумаю, - холодно ответила она.
     - Однажды, когда я был еще мальчиком, у меня был кот, - медленно начал аббат. - Это был большой серый кот с лапами, как у небольшого бульдога, голова и шея подстать, и такой наглый, что был похож на самого дьявола. Это был чистокровный кот. Вы знаете кошек?
     - Немного.
     - Любители кошек чаще всего не знают их. Если вы знаете их, вы не станете любить всех кошек. На кошку, которую вы станете любить, когда узнаете ее, любитель кошек даже не взглянет. Зеке был как раз таким котом.
     - В вашем рассказе будет, конечно, мораль? - Она смотрела на него с подозрением.
     - Только та, что я убил его.
     - Остановитесь. Чтобы вы ни собирались говорить, остановитесь.
     - Его сбил грузовик, раздробил ему задние ноги. Он с трудом вполз в дом. Время от времени он издавал звук, похожий на кошачий боевой клич, и дергался, но большей частью лежал тихо и смотрел. ?Его нужно усыпить?, - твердили мне. Через несколько часов он выполз из-под дома. Он кричал, просил помочь. ?Его нужно усыпить?, - снова сказали мне. Я не позволил. Тогда мне сказали, что оставить его жить - жестоко. В конце концов я сказал, что если это нужно сделать, то я сделаю это сам. Я взял ружье, лопату и принес его на опушку леса. Пока я копал яму, он лежал, вытянувшись на земле. Потом я выстрелил ему в голову. Пуля была мелкокалиберной. Зеке дернулся раза два, затем приподнялся и пополз к кустам. Я снова выстрелил. Выстрел свалил его с ног, и я было подумал, что он мертв, и опустил его в яму. После того, как я бросил на него несколько лопат земли, Зеке приподнялся, выскочил из ямы и снова направился к кустам. Я кричал громче кота. Я добил его лопатой. Я снова бросил его в яму и использовал лезвие лопаты как нож мясника. Пока я рубил, Зеке еще дергался. Мне говорили потом, что это было просто рефлекторное сокращение спинных мышц, но я не верил. Я знал этого кота. Он хотел добраться до кустов, просто лечь там и ждать. Он просил Бога, чтобы я позволил ему добраться до кустов и умереть там так, как может умереть кот, если вы оставите его одного - с достоинством. Я никогда не чувствовал, что был прав в этом деле. Зеке был всего лишь котом, но...
     - Замолчите! - прошептала она.
     - ...но даже древние язычники отмечали, что Природа не готовит нас к несению бремени. Если это справедливо по отношению к коту, то это тем более справедливо по отношению к существу с разумом и волей... Хоть в чем-то вы можете поверить небесам?
     - Замолчите, черт вас побери, замолчите! - свистящим шепотом повторила она.
     - Если я и был немного жесток, - сказал священник, - то по отношению к вам, а не к ребенку. Ребенок, как вы говорите, не может понять. А вы, по вашим словам, не ропщете. Следовательно...
     - Следовательно, вы просите, чтобы я позволила ей медленно умирать и...
     - Нет! Я не прошу вас. Как христианский священник, я приказываю вам именем Бога всемогущего не налагать рук на своего ребенка, не приносить его жизнь в жертву фальшивому богу целесообразного милосердия. Я не советую, я заклинаю и приказываю вам именем Христа. Вы понимаете?
     Никогда раньше Зерчи не говорил таким тоном, и легкость, с которой слова срывались с его губ, удивляла даже его самого. Под его упорным взглядом она опустила глаза. На мгновение он испугался, что она рассмеется ему в лицо. Когда святая церковь изредка намекала на то, что она все еще считает свою власть высочайшей над всеми народами и даже более высокой, чем власть государства, люди лишь сдержанно хихикали. И такое же чувство этот приказ мог вызвать в этой ожесточившейся девушке с умирающим ребенком на руках. Было жестоко уговаривать ее, и он сожалел об этом. Простой приказ мог достичь того, чего не смогло сделать убеждение. Голос власти был ей сейчас нужнее, чем голос разума. Он уверился в этом по тому, как она сникла, хотя он произносил слова приказа так мягко, как только мог.
     Они въехали в город. Зерчи остановился, чтобы отправить письмо, затем задержался на несколько минут у церкви святого Михаила, чтобы поговорить с отцом Село о приеме беженцев, а затем еще и у Зонального Отделения Внутренней Безопасности, чтобы получить копию последнего распоряжения командования гражданской обороны. Каждый раз, возвращаясь к автомобилю, он был почти уверен, что девушка ушла, но она сидела спокойно, держала на руках ребенка и бездумно смотрела вдаль.
     - Не скажите ли вы мне, где вы хотели сойти, дитя мое? - спросил он наконец.
     - Нигде. Я передумала.
     Он улыбнулся.
     - Но вам так срочно нужно было в город.
     - Забудем об этом, святой отец. Я передумала.
     - Хорошо. Тогда поедем домой. Почему бы вам не оставить дочь на несколько дней под опекой наших сестер?
     - Я подумаю.
     Автомобиль поехал назад, к аббатству. Когда они приблизились к лагерю Зеленой Звезды, аббат заметил - там что-то произошло. Пикетчики больше не маршировали у входа. Они сбились в кучку и разговаривали или слушали двух полицейских и еще третьего человека, форму которого Зерчи не мог определить. Он перевел автомобиль на медленную трассу. Один из послушников, заметив машину и узнав ее, начал махать плакатом. Дом Зерчи не собирался останавливаться, поскольку в машине была девушка, но один из полицейских шагнул на медленную трассу прямо перед ними и ткнул своей дубинкой в ограничительные датчики машины. Автоводитель немедленно среагировал и остановил автомобиль. Полицейский жестом приказал ему сойти с трассы. Зерчи не мог не повиноваться. К нему подошли двое полицейских, остановились, чтобы посмотреть на номер машины и потребовали документы. Один из них, с удивлением рассматривая женщину и ребенка, заметил красную карточку. Другой мотнул головой в сторону восстановившейся линии пикета.
     - Вы зачинщик всего этого, да?! - рявкнул он. - Ладно, вон тот джентельмен в коричневой форме хочет вам кое-что сказать. Я думаю, вам лучше выслушать его.
     Он резко дернул головой в сторону круглолицего мужчины, очевидно, судейского чиновника, который уже торжественно направлялся к ним.
     Ребенок снова заплакал, мать беспокойно зашевелилась.
     - Господа, эта женщина и ребенок больны. Я принимаю ваше предложение, но позвольте нам сначала доехать до аббатства. Потом я вернусь один.
     Полицейский снова посмотрел на девушку.
     - Мэм?
     Она повернулась в сторону лагеря и рассматривала статую, стоящую у входа.
     - Я сойду здесь, - равнодушно сказала она.
     - Вам лучше выйти, мэм, - сказал полицейский, снова посмотрев на красную карточку.
     - Нет! - Дом Зерчи схватил ее за руку. - Дитя мое, я запрещаю вам...
     Полицейский выбросил вперед руку и схватил священника за запястье.
     - Отпустите! - рявкнул он, а затем мягче добавил: - Мэм, вы его служанка или что-то в этом роде?
     - Нет.
     - Почему же вы не разрешаете леди сойти? - спросил он у аббата. - Вы нас немного раздражаете, мистер, и было бы лучше...
     Зерчи, не обращая на него никакого внимания, что-то быстро сказал девушке. Та покачала головой.
     - Тогда оставьте ребенка. Разрешите мне вернуть ребенка сестрам. Я настаиваю...
     - Мэм, это ваш ребенок? - спросил полицейский. Девушка уже вышла из автомобиля, но Зерчи все еще держал ребенка. Девушка кивнула.
     - Это моя дочь.
     - Он держал вас под арестом или как?
     - Нет.
     - Что вы хотите делать, мэм?
     Она промолчала.
     - Вернитесь в автомобиль, - попросил дом Зерчи.
     - Оставьте этот тон, мистер! - рявкнул полицейский. - Леди, как насчет девчонки?
     - Мы обе выйдем здесь.
     Зерчи захлопнул дверь и попытался завести двигатель, но в окно просунулась рука, ударила по кнопке ?Сброс? и вынула ключ зажигания.
     - Попытка киднэппинга?  - спросил второй полицейский.
     - Может быть, - ответил первый и открыл дверь. - А теперь отпустите ребенка этой женщины.
     - Отпустить, чтобы ее здесь убили? - спросил аббат. - Вам придется применить силу.
     - Подойди к машине с другой стороны, Фил.
     - Нет!
     - А теперь сунь ему дубинку подмышку. Так-так, тяни-тяни! Все в порядке, леди, вот ваша девчонка. Нет, я думаю, вы не сможете держать ее на этих костылях. Корс! Где Корс? Эй, док!
     Аббат Зерчи увидел знакомое лицо доктора, пробирающегося сквозь толпу.
     - Выньте ребенка из машины, пока мы держим этого психа.
     Доктор и священник молча обменялись взглядами, и ребенок был вытянут из машины. Полицейские отпустили запястья аббата. Один из них повернулся и обнаружил, что окружен послушниками с поднятыми вверх плакатами. Он оценил плакаты как потенциальное оружие и положил руку на пистолет.
     - Назад! - рявкнул он.
     Ошарашенные послушники молча попятились назад.
     - Выходите.
     Аббат вышел из машины и очутился лицом к лицу с круглолицым судебным чиновником. Тот слегка похлопал его по руке свернутой бумагой.
     - Сейчас вам будет вручено предписание относительно меры пресечения, которое я прочитаю и разъясню вам по поручению суда. Вот ваша копия. Полицейские будут свидетелями, что вы ознакомлены с ним, так что вы не сможете оказывать сопротивление службе...
     - Ладно, давайте его сюда.
     - Вот это правильная позиция. Постановлением суда вам предписывается следующее: ?Поскольку истец утверждает, что имело место значительное нарушение общественного порядка...?
     - Бросьте плакаты вон туда, в мусорный бачок, - инструктировал Зерчи своих подопечных, - если никто не возражает. Затем сядьте в машину и ждите.
     Аббат не стал слушать, что читает чиновник. Он подошел к полицейским, а судебный исполнитель тащился за ним следом, продолжая монотонно читать свое предписание.
     - Я арестован?
     - Мы подумаем над этим.
     - ?...и предстать перед этим судом в вышеуказанный день, чтобы объяснить, почему постановление...?
     - Какое-нибудь частное определение?
     - Мы можем предъявить вам обвинение по четырем или пяти пунктам, если пожелаете.
     Женщину с ребенком провели на территорию лагеря, и Корс вернулся к воротам. Выражение его лица было грустным и виноватым.
     - Послушайте, святой отец, - сказал он. - Я знаю, что вы думаете по поводу всего этого, но...
     Кулак аббата Зерчи ударил доктора в правую скулу. Корс потерял равновесие и уселся прямо на дорогу. Он выглядел ошеломленным. Он несколько раз шмыгнул носом. Неожиданно из носа закапала кровь. Полицейский заломил священнику руки за спину.
     - ?...и при сем не теряет силы, - продолжал бубнить судебный исполнитель, чтобы постановление pro confesso  не...?
     - Отведи его к машине, - сказал первый полицейский.
     Аббата отвели, но не к его собственной машине, а к полицейскому патрульному автомобилю.
     - Судья будет недоволен вами, - сердито сказал ему полицейский. - А теперь стойте здесь и ведите себя спокойно. Одно движение - и я надену на вас наручники.
     Аббат и полицейский ждали у патрульной машины, пока судебный исполнитель, доктор и второй полицейский совещались на дороге. Корс все прижимал к носу платок.
     Они говорили минут пять. Чувствуя нестерпимый стыд, Зерчи прижался лбом к металлическому кузову машины и попытался молиться. Сейчас его совершенно не интересовало, какое решение они примут, он мог думать только о девушке и ребенке. Он был уверен, что она уже готова была изменить свое решение, стоило только приказать: ?Я пастырь божий, заклинаю тебя...?, и она беспрекословно исполнила бы этот приказ... если бы его не заставили замолчать и она не стала бы свидетелем того, как ?пастырь божий? в итоге подчинился ?кесаревому стражнику?. Никогда еще царство Христово не казалось ему таким далеким.
     - Все в порядке, мистер. Вы везучий чудак, скажу я вам.
     - Что? - Зерчи поднял голову.
     - Доктор Корс отказывается подавать жалобу. Он говорит, что, возможно, подаст ее потом. Почему вы ударили его?
     - Спросите у него самого.
     - Мы уже спрашивали. Я только еще не решил, забрать ли нам вас сейчас или послать повестку. Судебный исполнитель говорит, что вы хорошо известны в округе. Чем вы занимаетесь?
     Зерчи покраснел.
     - Это вам ни о чем не говорит? - спросил он, коснувшись своего нагрудного креста.
     - Ни о чем, если парень, который носит его, разбивает кому-нибудь нос. Чем вы занимаетесь?
     Зерчи утратил последние остатки своей гордыни.
     - Я настоятель аббатства братьев святого Лейбовича, которое виднеется вон там, дальше по дороге.
     - И это дает вам право творить насилие?
     - Я очень сожалею. Если доктор Корс пожелает выслушать меня, я извинюсь. Если вы пришлете мне повестку, я обещаю явиться.
     - Что скажешь, Фил?
     - Тюрьмы переполнены перемещенными лицами.
     - Послушайте, если мы просто забудем о случившемся, вы обещаете держаться подальше от этого места и забрать свою шайку туда, где ей надлежит быть?
     - Да.
     - Хорошо. Поехали. Но если вы позволите себе, проезжая мимо этого места, хотя бы сплюнуть, мы сделаем, как обещали.
     - Благодарю.
     Когда они отъехали, из парка донеслись звуки каллиопы.
     Оглянувшись назад, Зерчи увидел, что карусель поворачивается. Один из полицейских скорчил гримасу, похлопал судебного исполнителя по спине, они расселись по своим машинам и уехали. Зерчи сидел, одинокий в своем позоре, и даже пятеро послушников не могли нарушить этого одиночества.

29

     - Я полагаю, такие вспышки гнева бывали у вас и раньше? - спрашивал отец Лехи у исповедующегося.
     - Да, святой отец.
     - Вы сознаете, что ваше намерение было довольно кровожадным?
     - Я не намеревался убивать,
     - Вы пытаетесь оправдаться? - спросил исповедник.
     - Нет, святой отец. Я хотел лишь причинить ему боль. Я каюсь в нарушении духа пятой заповеди в помыслах и на деле, и в прегрешениях против милосердия и справедливости. И в извлечении позора на свой сан.
     - Вы понимаете, что нарушили обет никогда не прибегать к насилию?
     - Да, отец, я глубоко сожалею об этом.
     - И единственным смягчающим обстоятельством является то, что вас обуяла ярость. Вы часто позволяете себе приводить такие доводы?
     Допрос продолжался. Настоятель аббатства стоял на коленях, а священник вершил суд над своим начальником.
     - Хорошо, - сказал наконец Лехи. - Теперь, чтобы получить отпущение, вы должны произнести...

***

     Зерчи добрался до часовни с опозданием на полтора часа, но миссис Грейлес все еще ждала его. Она преклонила колени на скамье возле исповедальни и, похоже, дремала. Обремененный своими собственными делами, аббат надеялся, что она уйдет. Он должен был исполнить наложенную на него епитимью, прежде чем выслушать ее исповедь. Он преклонил колени перед алтарем. В течение двадцати минут он произносил молитвы, которые отец Лехи велел ему сегодня вознести в качестве епитимьи, но когда он снова вернулся к исповедальне, миссис Грейлес все еще была там. Он дважды обратился к ней, прежде чем она услышала его. Когда она наконец очнулась, то выглядела слегка ошарашенной. Она молчала, ощупывая лицо Рэчел, исследуя ее веки и губы своими высохшими пальцами.
     - Вам нехорошо, дочь моя? - спросил он.
     Она посмотрела вверх, на высокие окна. Ее взгляд блуждал по сводчатому потолку.
     - Да, святой отец, - прошептала она. - Я чувствую рядом Ужас, я чувствую. Этот Ужас близко, очень близко от нас. Я нуждаюсь в отпущении грехов, отец мой, и еще кое в чем.
     - В чем еще, миссис Грейлес?
     Она наклонилась к нему и прошептала, прикрыв рот рукой.
     - Мне нужно также отпущение грехов Ему.
     Священник слегка отпрянул.
     - Кому? Я вас не понимаю.
     - Отпустить грехи... Ему, кто сделал меня такой, какая я есть, - захныкала она. Но затем легкая улыбка тронула ее губы. - Я... я никогда не прощала Ему этого.
     - Прощать Бога? Как вы можете?.. Он ведь... Он - Справедливость, Он - Любовь. Как вы можете такое говорить?..
     Ее глаза умоляюще смотрели на него.
     - Разве не может старая торговка помидорами даровать небольшое прощение Богу за его справедливость, если я испрашиваю у него отпущение грехов для себя?
     Дом Зерчи судорожно проглотил сухой комок в горле. Он посмотрел вниз, на двухголовую тень, распластавшуюся на полу. Форма этой тени говорила об ужасающей Справедливости и он не мог осуждать ее за то, что она выбрала это слово - ?простить?. В ее простом мире было возможно прощать справедливость так же, как и несправедливость, и человек мог прощать Бога так же, как и Бог человека. ?Так оно и есть, и будь терпелив с ней, Господи?, - подумал он, поправляя свой орарь.
     Прежде чем войти в исповедальню, она преклонила колени перед алтарем, и священник отметил, что, осеняя себя крестом, она касалась лба Рэчел так же, как и своего. Он отодвинул тяжелый занавес, проскользнул в свою половину кабины и тихо проговорил через решетку:
     - Что беспокоит вас, дочь моя?
     - Благословите, отец, ибо я грешна...
     Она говорила, запинаясь. Он не мог ее видеть сквозь отверстия решетки, только слышал низкий, всхлипывающий голос женщины. То же самое, то же самое, вечно то же самое, и даже эта женщина с двумя головами не могла придумать никаких новых путей соблазнения злом, кроме простого и бессмысленного подражания Природе. Все еще ощущая стыд за то, как он вел себя с девушкой, с полицейским и с Корсом, он никак не мог сосредоточиться. Его руки дрожали, пока он слушал исповедь. Слова доносились через решетку неясно и приглушенно, ритмом напоминая отдаленно стук молотка. Гвозди, пронзая ладони, вонзались в дерево. Как некий alter Christus,  он ощущал на мгновение груз каждой ноши, перед тем как передать ее Ему, который несет на себе их все. Это были все ее интимные дела. Это были темные и тайные дела, дела, завернутые в грязную газету и похороненные ночью. Когда он попытался что-нибудь представить себе, эти выглядело еще ужасней.
     - Если вы хотите сказать, что совершили грех аборта, - тихо проговорил он, - то я должен сообщить вам, что отпущение такого греха может дать только епископ, а я не могу... - Он остановился. Послышался отдаленный рев и слабый короткий грохот раке