казался неминуем. С падением Ларедана его войска превратились в партизанские отряды. Часть из них вернулась на родину, как им было приказано, а другие дали страшную клятву пойти маршем на Тексаркану и не останавливаться, пока не добудут голову Ханегана Второго или не погибнут в бою. Лареданцы, ослабленные и разрозненные, вырезались во время опустошительных набегов воинов клана Бешеного Медведя, жаждавших отомстить тем, кто принес им чуму. Ходили слухи, будто Ханеган великодушно предложил народу Бешеного Медведя свое покровительство и защиту, если они присягнут на верность ?цивилизованным? законам, введут его офицеров в свой совет и примут христианскую веру. Покорность или голодная смерть, - такой выбор представили судьба и Ханеган пастушьим племенам. Многие предпочитали голодную смерть вассальной зависимости от государства земледельцев и торговцев. Говорили, что Хонган Ос проревел свой отказ югу, востоку и небесам. Последнее он дополнил ежедневным сожжением одного шамана, чтобы наказать племенных богов за то, что они изменили ему. Он угрожал перейти в христианство, если христианские боги помогут ему перебить его врагов.
     Во время непродолжительного посещения аббатства группой пастухов было обнаружено, что исчез Поэт. Дон Таддео первым заметил его отсутствие и осведомился о праздношатающемся стихотворце.
     - Вы уверены, что он исчез? - удивился дом Пауло. - Он часто проводит по нескольку дней в селении или взбирается на гору поспорить с Беньямином.
     - Его вещи исчезли, - сказал дон. - Из комнаты все вынесено.
     Аббат скорчил гримасу.
     - Когда уходит Поэт, это дурной знак. Кстати, если он действительно исчез, я бы посоветовал вам произвести немедленный переучет ваших собственных вещей...
     Лицо дона стало задумчивым.
     - Так вот куда делись мои башмаки...
     - Нет сомнений.
     - Я выставил их для чистки, и они пропали. Это произошло в тот же день, когда он пытался взломать мою дверь.
     - Взломать?! Кто, Поэт?
     Дон Таддео тихо рассмеялся.
     - Я боюсь, что немного подшутил над ним. У меня находится его стеклянный глаз. Вы помните тот вечер, когда он оставил его на столе в столовой?
     - Да.
     - Я подобрал его.
     Он открыл свой кошель, порылся в нем и положил глаз Поэта на стол аббата.
     - Он знал, что глаз у меня, но я отрицал это. С тех пор мы все время подшучивали над ним, даже распустили слух, что это не что иное, как давно утерянный глаз идола Орды, и его следует возвратить в музей. Временами он просто бесился. Конечно, я намеревался перед отъездом отдать ему глаз. Как вы думаете, он вернется, когда мы уедем?
     - Сомневаюсь, - ответил аббат, с некоторым содроганием рассматривая глаз. - Но, если хотите, я сохраню глаз для него. Хотя, скорее всего, он отправился в Тексаркану, чтобы поискать его там. Он утверждает, что это - могущественный талисман.
     - Как так?
     Дом Пауло улыбнулся.
     - Он говорит, что видит гораздо лучше, когда носит его.
     - Что за чепуха! - Дон запнулся. Всегда готовый, очевидно, выдвинуть любое необычное предположение после хотя бы краткого размышления, он добавил: - Хотя, может быть, и не чепуха... если предположить, что заполнение пустой глазницы как-то влияет на мускулы другой. Он говорил именно так?
     - Он только клянется, что не может толком видеть без него. Он утверждает, что глаз дает ему ощущение ?истинного смысла?, хотя и причиняет сильную головную боль. Но никто не знает, говорит ли Поэт правду, фантазирует или выражается аллегорически. Поскольку все его фантазии достаточно подкреплены реалиями, то я вообще сомневаюсь, есть ли для него разница между фантазией и фактом.
     Дон иронически усмехнулся.
     - На следующий день он вопил за моей дверью, что я нуждаюсь в глазе больше, чем он. Приходится предположить, что он и вправду считает его могущественным талисманом, пригодным для любого человека. Право, не знаю, почему.
     - Он сказал, что вы сами нуждаетесь в нем? Хо-хо.
     - Что вас забавляет?
     - Простите. Он, вероятно, хотел этим оскорбить вас. Я бы не хотел объяснять слова Поэта, поскольку могу при этом показаться его соучастником. Вы можете обидеться.
     - Вовсе нет. Я любопытен.
     Аббат посмотрел на изображение святого Лейбовича в углу комнаты.
     - Поэт постоянно использовал этот глаз в качестве повода для острот, - объяснил он. - Когда он собирался принять какое-то решение или обсудить какой-то вопрос, он вставлял глаз в глазницу. И вынимал его обратно, если видел что-нибудь неприятное для себя, или претендовал на то, чтобы смотреть на что-либо свысока, или когда валял дурака. Когда он его вставлял, то менял свои манеры. Братья стали называть глаз ?совестью Поэта?, а тот продолжал острить. Он читал небольшие лекции с демонстрацией подвижной совести. Он заявлял, что им овладевает неистовое, непреодолимое стремление к чему-нибудь пустяковому, например, стремление овладеть бутылкой вина. Вставив свой глаз, он поглаживал бутылку, облизывал губы, пыхтел, стонал и наконец отдергивал руки. Затем им снова овладевало желание. Он хватал бутылку, наливал немного вина в чашку и в течение нескольких секунд пожирал его глазами. Но затем совесть снова одолевала его, и он швырял чашку через всю комнату. Вскоре он снова начинал плотоядно поглядывать на бутылку, стонать и пускать слюни, но так или иначе боролся с желанием, - Аббат деланно усмехнулся. - Отвратительное зрелище. Наконец, совсем выдохшись, он выдергивал свой стеклянный глаз. После этого он сразу расслаблялся - желание уже не было таким сильным. Холодный и надменный, он овладевал бутылкой, оглядывал всех вокруг и смеялся. ?Я собираюсь все-таки сделать это?, - говорил он. И вот, когда все ожидали, что он выпьет ее, он с блаженной улыбкой выливал все вино себе на голову. Сами видите, какова выгода от подвижной совести.
     - Поэтому он считает, что я нуждаюсь в ней больше, чем он?
     Дом Пауло пожал плечами.
     - Он всего лишь Поэт-Эй, ты!
     Ученый забавно запыхтел. Он толкнул стеклянный шар большим пальцем и покатил его поперек стола. Вдруг он рассмеялся.
     - Мне это даже нравится. Кажется, я знаю, почему нуждаюсь в нем больше, чем Поэт. Вероятно, в конце концов я оставлю глаз у себя.
     Он взял глаз, подбросил его, поймал и вопросительно посмотрел на аббата.
     Дом Пауло снова пожал плечами.
     Дон Таддео вернул глаз в свой кошель.
     - Он получит его, если когда-нибудь придет за ним. Да, кстати, я намеревался сообщить вам, что моя работа здесь почти окончена, и мы уезжаем через несколько дней.
     - Вас не беспокоят военные действия на Равнине?
     Дон Таддео, насупившись, посмотрел на стену.
     - У нас разбит запасной лагерь на холме, примерно в неделе езды верхом отсюда. Отряд яз... гм... наш эскорт будет ждать нас там.
     - Я надеюсь, - сказал аббат, добавляя к любезности немного жесткости, - что ваш эскорт не изменил свою политическую ориентацию с того времени, как вы заключили соглашение. Теперь будет трудно отличить врагов от союзников прежних дней.
     Дон покраснел.
     - Особенно, если они из Тексарканы?
     - Я не говорил этого.
     - Давайте будем искренни друг с другом, святой отец. Я не могу бороться против князя, который дает мне возможность работать... независимо от того, что я думаю о его политике или о его политиках. Публично я выступлю в его поддержку, или, в крайнем случае, не буду обращать на него внимания... ради Коллегиума. Пока он расширяет свои владения, польза от Коллегиума невелика. Но если Коллегиум будет преуспевать, пользу от нашей работы получит все человечество.
     - Те, кто останется в живых, вероятно.
     - Да... но это всегда так, в любом случае.
     - Нет-нет. Двадцать столетий назад даже оставшиеся в живых не получили никакой выгоды. Неужели мы должны снова пойти этой дорогой?
     Дон Таддео пожал плечами.
     - Что я могу сделать? - раздраженно спросил он. - Князь - Ханеган, а не я.
     - Но вы обещали начать восстановление господства человека над природой. А кто будет руководить обузданием сил природы? Кто будет использовать эти силы? До какого предела? Как вы будете это контролировать? Пока еще есть время для принятия решения. Но если вы и ваши люди ничего не решите сейчас, то другие вскоре сделают это за вас. Вы говорите, что это будет выгодно для всего человечества. Но с чьего молчаливого согласия? С согласия князя, который подписывается крестиком? Или вы действительно верите, что ваш Коллегиум сможет остаться в стороне от его амбиций, когда он начнет понимать, какую ценность вы представляете для него?
     Дом Пауло не ожидал, что убедит его. Но у него заныло сердце, когда он заметил снисходительную терпеливость, с которой его слушал дон. Это была терпеливость человека, выслушивающего аргументы, которые он уже давно отверг к собственному удовлетворению.
     - То, что вы предлагаете, в действительности означает, - сказал ученый, - необходимость еще немного подождать. Чтобы мы распустили Коллегиум или перевели его в пустыню, и каким-то образом, - не имея собственного золота и серебра, - восстановили экспериментальную и теоретическую науку, и не говорили бы об этом никому. Чтобы мы хранили это до тех времен, когда человек будет мудрым и чистым, и святым, и добрым.
     - Я не это имел виду.
     - Это не то, что вы хотели сказать, но это следует из сказанного вами: держать науку в заточении, не пытаться практически применить ее, не пытаться ничего сделать с нею до тех пор, пока человек не станет святым. Ну, это не дело. Вы так и поступали здесь, в этом аббатстве, в течение многих поколений.
     - Мы ничего не утаивали.
     - Вы не утаивали ничего, но вы сидели на этом как собака на сене, причем так тихонько, что никто и не знал, какие сокровища у вас хранятся.
     Короткая вспышка гнева сверкнула в глазах старика.
     - Я думаю, настало время познакомить вас с нашим святым основателем, - проворчал он, указывая на деревянную статую в углу. - Он был, как и вы, ученым, но потом мир впал в безумие, и он укрылся в святилище. Он основал этот орден, чтобы сохранить то, что еще можно было сохранить из письменных документов последней цивилизации. Сохранить от чего и для чего? Посмотрите, на чем он стоит - видите, что было приготовлено для его костра? Книги! Вот как мало нужна была миру ваша наука тогда и еще столетия после этого. Он умер ради нас. Легенда гласит, что когда они облили его бензином, он попросил дать ему чашу с этой жидкостью. Они подумали, что он спутал ее с водой, и со смехом дали ему. Он благословил чашу - некоторые говорят, что бензин после благословения превратился в вино, - и сказал затем: ?Hic est enim calix sanguimis mei?,  и он выпил чашу, прежде чем они повесили его и бросили на костер. Должен ли я прочитать вам весь список наших мучеников? Должен ли я назвать вам все сражения, которые мы вели для того, чтобы эти документы сохранились в неприкосновенности? Всех монахов, ослепших в копировальной комнате ради вас? И вы еще говорите, что мы ничего не сделали, что укрывали все в тишине.
     - Пусть даже не преднамеренно - сказал ученый, - но по результатам это именно так. И те же побуждения, на которые вы намекаете, могут стать источником разрушения. Если вы будете беречь мудрость до тех пор, пока весь мир не станет мудрым, отец, то он никогда таким не станет.
     - Я вижу, у нас нет взаимопонимания в самой основе! - сердито воскликнул аббат. - Служить в первую очередь богу или служить в первую очередь Ханегану - вот между чем вы должны выбирать.
     - Тогда у меня совсем небольшой выбор, - ответил дон. - Не предложите ли вы мне трудиться для церкви?
     В его голосе была явная насмешка.

22

     Был четверг первой недели после праздника Всех Святых. Готовясь к отъезду, дон Таддео и его помощники приводили в подвале в порядок свои заметки и записи. Дон пленил своей речью небольшую монастырскую аудиторию и, когда приблизилось время отъезда, между ним и братьями преобладал дух дружелюбия. Дуговая лампа все еще с треском пылала под сводами, наполняя древнюю библиотеку резким бело-голубым светом, а измотанные послушники вертели динамомашину. Неопытность монаха-регулировщика, сидевшего на стремянке, приводила к тому, что свет постоянно мерцал. Этот монах сменил прежнего искусного оператора - того пришлось отправить в лазарет с мокрой повязкой на глазах.
     Теперь дон Таддео говорил о своей работе не так сдержанно, как прежде: очевидно, он больше не беспокоился о теологическом истолковании таких спорных предметов, как преломление света или притязания дона Эзера Шона.
     - Если гипотеза не бессмысленна, - говорил он, - ее необходимо подтвердить экспериментом. Я выдвинул эту гипотезу на основе некоторых новых... нет, лучше сказать, некоторых весьма старых математических методов, на которые нас навело изучение вашей Книги Памяти. Гипотеза эта предлагает более простое объяснение некоему оптическому явлению, но, говоря откровенно, я должен в первую очередь подумать о новом способе ее проверки. Это та область, в которой ваш брат Корнхауэр может мне сильно помочь.
     Он с улыбкой кивнул на изобретателя и показал рисунок прибора.
     - Что это такое? - спросил кто-то после некоторого замешательства.
     - Это набор стеклянных пластин. Пучок солнечных лучей, падающий на пластины под углом, частично отражается, а частично проходит сквозь них. Мы установим набор пластин так, чтобы они направляли отраженный пучок через эту штуку, которую придумал брат Корнхауэр, и заставляли свет падать на второй набор стеклянных пластин. Второй набор установим точно под прямым углом, чтобы отражать почти весь поляризованный пучок и почти ничего не пропускать через себя. Смотря через стекло, мы вряд ли увидим свет. Все это уже испытывалось, но теперь, если моя гипотеза верна, замыкание контакта на индуктивной катушке брата Корнхауэра должно вызвать такую яркую вспышку, что свет пройдет через все пластины. Если этого не произойдет, - он пожал плечами, - мы отвергнем эту гипотезу.
     - Вместо этого можно отвергнуть катушку, - скромно предложил брат Корнхауэр. - Я не уверен, даст ли она достаточно сильный ток.
     - А я уверен. У вас есть интуиция в таких вопросах. Я считаю, что намного легче разработать абстрактную теорию, чем придумать способ для ее экспериментальной проверки. А у вас есть замечательный дар видеть все в виде винтов, проводов и линз, в то время как я умею мыслить лишь абстрактными символами.
     - Да, абстрактные идеи приходят мне в голову в последнюю очередь, дон Таддео.
     - Мы составили бы неплохую пару, брат Корнхауэр. Я хотел бы, чтобы вы поработали у нас в Коллегиуме, хотя бы некоторое время. Как вы думаете, ваш аббат позволит вам уехать?
     - Я не хотел бы делать поспешных предположений, - тихо пробормотал изобретатель.
     Дон Таддео обратился к другим монахам:
     - Я слышал о ?братьях на чужбине?. Разве не правда, что некоторые члены вашей общины временами работают в других местах?
     - Очень немногие, дон Таддео, - ответил молодой священник. - Прежде орден поставлял клерков, писцов и секретарей белому духовенству и обоим дворам, как королевскому так и церковному. Но это было во времена самой суровой нужды и бедности ордена. Тогда братья, работающие на чужбине, не раз спасали остальных от голодной смерти. Но теперь в этом больше нет нужды, и делается это очень редко. Конечно, несколько наших братьев учатся сейчас в Новом Риме, но...
     - Это именно тот случай! - воскликнул дон с внезапным энтузиазмом. - Я обеспечу для вас стипендию Коллегиума. Я уже говорил с вашим аббатом, и...
     - Да? - спросил молодой монах.
     - Ну... хотя мы и не пришли к соглашению по некоторым пунктам, я смог уяснить его точку зрения. Я подумал, что такая стипендия поможет улучшить наши отношения. Она будет выдаваться, конечно, в виде жалованья, и я уверен, что аббат найдет ему хорошее применение.
     Брат Корнхауэр наклонил голову, но ничего не сказал.
     - Ну вот! - Ученый рассмеялся. - Похоже, приглашение не обрадовало вас, брат.
     - Я польщен, конечно. Но не мне решать такие вопросы.
     - Понимаю. Но я и не подумаю просить вашего аббата, если это неприятно лично для вас.
     Брат Корнхауэр заколебался.
     - Мое призвание - религия, - ответил он наконец, - то есть жизнь в молитвах. И нашу работу мы также представляем себе как разновидность молитвы. Но это, - он показал в сторону динамомашины, - по-моему, скорее походит на игру. Однако, если дом Пауло пошлет меня...
     - Вы с неохотой, но поедете, - раздраженно закончил ученый. - Я уверен, что смогу убедить Коллегиум посылать вашему аббатству не менее сотни золотых ханеганов за каждый год, что вы проведете с нами. Я... - Он умолк, чтобы посмотреть на реакцию собеседника. - Простите, я что-нибудь не так сказал?
     Аббат остановился на лестнице и взглянул на людей в подвале. Несколько смущенных лиц повернулось к нему. Через несколько секунд и дон Таддео заметил присутствие аббата.
     - Мы как раз говорили о вас, святой отец, - сказал он, приветливо кивнув ему. - Если вы слышали, то я, наверное, должен объяснить...
     Дон Пауло покачал головой.
     - В этом пока нет необходимости.
     - Но я хотел бы обсудить...
     - Это может подождать? Сейчас я тороплюсь.
     - Конечно, - сказал ученый.
     - Я скоро вернусь.
     Он снова поднялся по лестнице. Отец Голт ждал его во внутреннем дворе.
     - Слышали они уже об этом, домине? - мрачно спросил приор.
     - Я не спрашивал, но уверен, что еще нет, - ответил дом Пауло. - они там внизу просто ведут безобидную беседу. Что-то о том, чтобы брат Корнхауэр поехал с ними в Тексаркану.
     - Значит они не слышали, это точно.
     - Да. Где он сейчас?
     - В домике для гостей, домине. С ним врач. Он в горячке.
     - Сколько братьев знает, что он здесь?
     - Четверо. Мы пели None , когда он появился в дверях.
     - Прикажите этим четверым никому не говорить об этом, а потом займите наших гостей в подвале. Только будьте добры, сделайте так, чтобы они ничего не узнали.
     - Но разве вы не скажете им об этом перед отъездом, домине?
     - Скажу. Но пусть они сперва будут полностью готовы. Вы знаете, это не удержит их от возвращения. Чтобы уменьшить возможность замешательства, обождем с сообщением до последней минуты. Это у вас с собой?
     - Нет, я оставил это с его бумагами в домике для гостей.
     - Я пойду взгляну на него. Предупредите братьев и займите наших гостей.
     - Да, домине.
     Аббат направился к домику для гостей. Когда он вошел, брат-фармацевт как раз выходил из комнаты.
     - Будет он жить, брат?
     - Я не знаю, домине. Дурное обращение, голод, долгое пребывание на солнце, лихорадка... Если будет воля Господня... - Он пожал плечами.
     - Могу я поговорить с ним?
     - Я думаю, это не имеет смысла. Он в бреду.
     Аббат вошел в комнату и тихо закрыл за собой дверь.
     - Брат Кларет?
     - Не надо опять, - произнес человек, лежавший на постели. - Ради бога, не надо опять... Я рассказал вам все, что знал. Я предал его. А теперь оставьте меня...
     Дом Пауло с жалостью рассматривал секретаря покойного Маркуса Аполло. Он посмотрел на руки писца. На месте ногтей были только гноящиеся раны.
     Аббат вздрогнул и повернулся к маленькому столику возле постели. Отдельно от небольшой пачки бумаг и кучки личных вещей лежал небрежно отпечатанный листок, который беглец привез с собой с востока.

     ?Мы, Ханнеган, правитель милостию Божией, сюзерен Тексарканы, император Ларедана, защитник веры, доктор права, вождь кланов язычников и духовный пастырь прерий - всем епископам, священникам и прелатам церкви нашего законного королевства шлем приветствие и обращаем внимание на нижеследующее, имеющее силу закона, а именно:
     I. Поскольку один иноземный князь, некий Бенедикт XXII, епископ Нового Рима, самонадеянно предъявляя претензии на не принадлежащую по праву ему власть над духовенством нашей страны, осмелился сначала покуситься на то, чтобы подвергнуть церковь Тексарканы отлучению, а затем отменил это р