тон с физической болезненностью ощущал, как его сегодняшние, вчерашние впечатления наслаиваются на вырванные из подсознания ирреальные образы, страшная правда незаметно перемешивается с не менее жутким вымыслом, словно кто-то невидимый смешивал в его мозгу невозможный коктейль воспоминаний и мыслей...
     Мамочка...
     Какой-то теплый, смутный образ на фоне растерзанного подсознания... Мама... Мама...
     У нее было лицо Даны... Нежность ее рук перекликалась с пьянящей лаской любимой...
     Бездна кружилась, баюкая разум, и страшные огоньки звезд кинжальными росчерками просвечивали сквозь ореол суспензорного поля, а переломанные балки выбитых сегментов оранжереи космического корабля торчали, словно сгнившие бревна старого блиндажа...
     Антон последним, неимоверным усилием уцепился за этот вполне реальный фрагмент собственной памяти. Блиндаж... Инсекты... Атака...
     Я должен вернуться туда!..
     И он вернулся...
     Цепкие когти Бездны вдруг разжались, отпуская его горло...
     Страшные тени парадным строем двинулись назад, одна за другой исчезая в черном омуте подсознательной памяти...
     Чей-то знакомый голос еще прорывался оттуда, и руки тормошили скорчившееся тело.
     - Ну, Антон, миленький, очнись... ну же!..
     ОН ВСПОМНИЛ!!! ВСПОМНИЛ ЭТО ЛИЦО И ЭТОТ ГОЛОС!..
     - Дядя Белгард...
     Руки продолжали тормошить его, реальность возвращалась, и вместе с ней на него накатил грохот, ноющий визг уходящих на излет осколков и голос, уже не тихий, а рвущийся на высоких нотах отчаянного крика:
     - Ну, вставай же, мать твою, солдат! Очнись! Началось!

***

     Впоследствии Антон так никогда и не узнал, сколько времени он провалялся в беспамятстве на дне окопа.
     И еще он не смог ответить самому себе на вопрос о том, что на самом деле оказалось страшнее: потусторонний мир жутких воспоминаний или та реальность, куда он так страстно хотел вернуться.
     Она ворвалась в его сознание с грохотом разрывов, черными шлейфами маслянистого дыма, перекошенным лицом Хлудова и злобным перестуком сыпавшихся на дно окопа горячих стреляных гильз...
     Пропоротый снарядом бруствер, дымящиеся ошметья дерна, болтающаяся на одной петле, навылет просаженная осколками дощатая дверь блиндажа...
     Антон рывком вскочил на ноги, как на тренировке по рукопашному бою, когда внезапный удар соперника сбивал его на землю.
     Впереди горел лес. От широкой полосы огня и дыма вверх по склону, пригибаясь, бежали инсекты.
     ЭТО БЫЛИ ТЕ, КТО БРОСИЛ МАЛЬЧИКА И КАЛЕКУ-КАПИТАНА УМИРАТЬ НА ИЗУРОДОВАННЫХ ПАЛУБАХ КОСМИЧЕСКОГО КОРАБЛЯ... ТЕ, КТО ТАЩИЛ ЕГО СКВОЗЬ ДОЖДЛИВЫЕ ПУСТОШИ ПО РУИНАМ ВЕЛИЧЕСТВЕННЫХ ГОРОДОВ...
     ТЕ, КОГО ОН НЕНАВИДЕЛ...
     Антон выпрямился, не обращая внимания ни на кипящий вокруг бой, ни на сержанта, который, стреляя, что-то орал ему, все еще пытаясь достучаться до оглушенного сознания кадета Велюрова... и автоматическая винтовка с пристегнутой снайперской оптикой сама собой оказалась в его руках.
     Антон чувствовал, что он безумен.
     Лес горел там, где он видел спящего, изможденного капитана Белгарда... Сорвавшаяся с предохранителя пружина продолжала разжиматься в его мозгу...
     Это были секунды какого-то адского откровения, за которые он познал всю черную, неистовую силу необузданной, бесконтрольной, всепоглощающей ненависти... Отец... Мать... Дана... Дядя Белгард...
     Этот список можно было продолжить и его собственным именем...
     - ТЫ ОХРЕНЕЛ?! - резанул по его ушам отчаянный вопль сержанта, но тело, неподвластное рассудку, уже летело вперед, за осыпавшийся перепаханный осколками бруствер, навстречу черной, ненавистной волне... - Назад, Антон, да твою же мать!!! Тебя контузило, ты спятил?! НАЗАД, КАДЕТ!!!
     Вопль Хлудова звучал лишь жалким отзвуком тех адских голосов, что продолжали биться в его мозгу.
     Это кричали идущие в атаку инсекты.
     Жгучая, безумная ненависть выбросила Антона из траншеи навстречу атакующей цепи инсектов. Его мысли, чувства - все безнадежно запаздывало, не поспевая за движениями тренированных мышц, которыми управлял уже не разум... Видавший виды Хлудов вдруг подавился очередным ругательством, когда Антон, перелетев через голову, вдруг распрямился, одновременно разрядив винтовку длинной веерной очередью, и пошел, не сгибаясь, прямо на остолбеневшую цепь врагов...
     Это было страшно... Движения обезумевшего человека, по сути, еще мальчика, были скупы и расчетливы до такой степени, что оцепеневший сержант среди других чувств испытал секундный прилив идиотской гордости, когда отстрелянный магазин еще летел в пожухлую траву, а на его место от точного, машинального удара ладони уже входил новый боекомплект...
     Пониманию сержанта было неподвластно то, что происходило в данный момент.
     Цепь инсектов, минуту назад нагло и неуклонно приближавшаяся к левому флангу траншей, вдруг в смятении дрогнула и попятилась, словно невидимая, тугая волна ползла впереди Антона...
     Хлудов с отвисшей челюстью, в полнейшей прострации наблюдал следствие, даже не догадываясь о причине.
     Разум инсектов воспринимал мысли Антона именно как тугую, обжигающую волну, которая хлестнула по ним, нанеся урон гораздо больший, чем залповый огонь...
     Цепь сминалась, насекомоподобные существа в животном ужасе пятились, не в силах противостоять обрушившемуся на них, идущему из глубин души чувству...
     В ответ он слышал их мысли.
     Голод. Страх. Ненависть... Безысходность... и еще что-то жадное, дремучее, похожее на неистребимый инстинкт продолжения рода... страстное желание исполнить нечто, не постижимое для разума человека.
     Автоматическая винтовка зашлась в его руках, выплевывая огонь и смерть...
     Они падали, как снопы, пачкая обугленный дерн своей кровью, потом не выдержали и побежали...
     Он не воспринимал время, совершенно отключившись от реальности, сосредоточившись лишь на своих ощущениях, и очнулся только тогда, когда чьи-то сильные руки обхватили его сзади, рывком свалили на землю и поволокли назад, в спасительную расселину траншеи...
     Он не сопротивлялся. Ненависть, еще секунду назад такая жгучая и яростная, отступила, словно черная волна, жадно облизнувшая его душу и отхлынувшая назад, оставив после себя лишь клочки воспоминаний, опустошенность и глобальное чувство безысходности...

***

     - Ну ты даешь, парень!..
     Неизвестно, чего было больше в голосе сержанта закономерного гнева, восхищения безумным поступком или простой человеческой жалости.
     - На, успокойся, - он вставил в дрожащие губы Антона прикуренную сигарету.
     Из глубины знойных небес на позиции взвода падал, раздирая барабанные перепонки, а вместе с ними и душу резкий, бьющий по нервам заунывный вой...
     Черные кустистые разрывы, в которых земля в одно мгновение смешивалась с огнем и дымом, выросли по всему склону, едва не накрыв сами траншеи...
     - Суки... Из минометов шпарят... Набрали трофеев, теперь изгаляются, твари... - сплюнув, прокомментировал сержант.
     - Что со мной было?.. - подняв голову, спросил Антон. - Сколько прошло времени?
     Сержант, казалось, не расслышал его слов. Вскинув к глазам электронный бинокль, он припал к брустверу, вглядываясь в укрытое шлейфами дыма пространство.
     - Все, кадет, абзац... - внезапно проговорил он. - Их передовой отряд мы шуганули, а теперь держись... атака будет только одна.
     Из этого монолога ясно следовало, что времени с того момента, как он потерял сознание, прошло порядком. Армия инсектов успела подтянуться к подножию гор и теперь перла на перевал.
     - Ну вот и все... - сержант сунул бинокль в чехол. - Время умирать... - он поправил сбившийся на бок коммуникатор: - Лейтенант, вижу группу по центру позиции. До двух сотен бойцов. Смотри, сейчас они выползут прямо на тебя!

***

     Лейтенант Войнич сидел в отдельном окопе, чуть позади основной траншеи, между капониром, отрытым для бронемашины, и позицией сорокамиллиметровой автоматической пушки, которую сняли с разбитого вертолета и, укрепив на самодельной станине, превратили в легкое полевое орудие.
     Стрельба на левом фланге утихла, и после доклада Хлудова все внимание лейтенанта переместилось в центр, на уходящую за поворот дорогу.
     Позиция взвода была откровенно удачной. Два километра узкой горной дороги просматривались как на ладони. Фланги отряда были прикрыты отвесными скалами и непроходимым лесом, поэтому Войнич не очень переживал за окопавшихся справа и слева кадетов. Главный удар, хотят того инсектовские командиры или нет, придется именно сюда, в самый центр хорошо укрепленной позиции...
     Вдалеке от поворота горной дороги вдруг донеслись частые хлопки, и за ними вдруг накатил душераздирающий вой. Еще секунда - и по пологому склону частой россыпью поползли разрывы.
     Инсекты учились военному ремеслу с удивительной сообразительностью - двадцать лет назад они использовали в основном легкое стрелковое оружие, а теперь по позиции взвода били минометы.
     - Пост-два, где эта чертова батарея?
     В коммуникаторе что-то щелкнуло.
     - Наблюдаю по вспышкам, квадрат пятнадцать, сразу за высотой пять-девять... - скороговоркой отозвался выдвинутый на вершины скал пост.
     "Черт, сейчас хотя бы одну "Кобру"..." - с тоской подумал лейтенант.
     Новая волна душераздирающего визга накатила с небес, и разрывы заплясали уже в тылу, за линией траншей, едва не накрыв капонир.
     Решение нужно было принимать немедленно. Пристрелочные залпы окончились, и следующий неизбежно накроет позицию взвода.
     - Пост-два, обезвредить батарею!
     - Понял... исполняю.
     Голос корректировщика чуть дрогнул. И он, и лейтенант - оба понимали, что означает этот приказ.
     Наблюдательное гнездо было оборудовано на выступе скалы, как раз на равном расстоянии между сосредоточившейся у холма ударной группой инсектов и невидимой отсюда линией траншей.
     Небольшой скальный выступ - два на три метра - был открыт всем ветрам. Отвесные стены вокруг исключали возможность быстрого и незаметного отступления.
     - Давай, Эрни, мы тебя прикроем, - раздался в коммуникаторе наблюдателя осипший голос Войнича. - Я вывожу бронемашину...
     Это были пустые слова.
     - Оставь, лейтенант. Делай свое дело. Держи перевал. Будем живы - свидимся...
     Седоусый ветеран снял дугу коммуникатора и бережно отложил ее в сторону. Даже невооруженным глазом он видел, как суетятся инсекты возле трех многоствольных станин. Не меняя позы, он нашарил рукой теплый приклад снайперской винтовки, притянул ее к себе и приник к окуляру прицела.
     Сухие винтовочные выстрелы, словно щелчки пальца по плотному листу картона, прозвучали над головами двигавшихся по дороге отрядов.
     На позиции минометной батареи инсект, уже занесший оперенную мину над черным зрачком нацеленного в небеса короткого ствола, вдруг взмахнул руками, уронив свой смертельный груз, и как подкошенный рухнул на землю, забившись в конвульсиях.
     Его агонию прервал оглушительный взрыв, от которого содрогнулись скалы - очередная пуля, выпущенная из снайперской винтовки, ударила в раскрытый ящик с боекомплектом...
     Над пыльной дорогой раздался вырвавшийся из сотен хитиновых жвал злобный, разочарованный скрежет. Часть инсектов, подчиняясь неслышимой для человеческого уха команде, бросилась в сторону скального выступа... Звон спущенных арбалетов слился с треском взрывов, и в том месте, где засел человеческий снайпер, в небо полетел огонь и щебень...
     Высокий, худой инсект, облаченный в варварское подобие доспехов, выбросил в сторону перевала свою конечность в злобном немом жесте.
     Вырвавшись из-за холма, орда наступающих отрядов, словно черная лавина, бегом ринулась на траншеи...
     Навстречу движущейся армии ударило оглушительное стаккато автоматической пушки, в ответ сухо и нестройно затрещали трофейные автоматы, и вновь жалобно взвизгнули разряженные арбалеты.
     Инсекты падали, скошенные огнем, но живые в безудержном порыве продолжали бежать, и их было слишком много...
     Наступал полдень - жаркий, злой и кровавый.

ГЛАВА 10

ПАМЯТЬ

     Рассвет в горах начинался пением птиц. Первые лучи налитого багрянцем светила упали на склоны горных хребтов. Кристально-чистый утренний воздух был влажен и свеж, но в нем все еще присутствовал запах гари от бушевавших всю ночь пожаров. По ложбинам тянулись полосы утреннего тумана. Он плыл, как легкий, невесомый саван, пряча под собой страшные последствия вчерашнего боя, словно сама природа пыталась скрыть нанесенные ей раны, завешивая их от постороннего взгляда этими недолговечными, эфемерными одеждами.
     Высоко в небе парило несколько крупных птиц. Они лениво скользили в восходящих от земли воздушных потоках, расправив широкие перепончатые крылья, и их большие, налитые кровью глаза были устремлены вниз.
     Падальщики терпеливо ждали, пока лучи солнца растопят зыбкий туман. Инстинкт подсказывал им, что сегодня они не останутся голодными.
     Туман плыл над перевалом, гонимый легкими дуновениями ветерка, и в его прорехи то и дело попадали участки обожженной, развороченной земли, оплывшие от взрывов, окруженные глубокими оспинами воронок траншеи, вздыбленные взрывом бревна блиндажа, дверь которого, навылет пробитая осколками, поскрипывала на ветру, чудом удерживаясь на одной петле...
     Все возвращалось на круги своя.
     Пройдет немного времени, и жадные до жизненного пространства молодые побеги растительности затянут позицию погибшего взвода, земля залечит свои раны, и жизнь будет продолжаться...
     Этим утром наступления рассвета ждали не только птицы. Был еще один сорт своего рода падальщиков, которые никогда не отказывались попировать на останках чужих жизней.
     Этими существами были бродяги-мародеры, словно стая шакалов следовавшие за армией инсектов. Они относились к тому же роду, что и ушедшие вперед на человеческие равнины воины, но вместо того, чтобы с фанатичным упорством совершать исторический поход, они довольствовались малым, словно были тенью, бледным подобием своих сородичей.
     Первым на перевал поднялся одинокий инсект, облаченный в какие-то жалкие лохмотья, из-под которых торчали фрагменты бледного, выцветшего и поцарапанного хитинового панциря. Он опирался на длинную суковатую палку, которой то и дело ковырял попадавшиеся ему в изобилии разбросанные по земле предметы.
     Пройдя мимо перевернутой набок бронемашины с изрешеченным снарядами бортом, он остановился, с вялой заинтересованностью разглядывая рифленый обод огромного литого колеса. Существу явно не понравился запах плавленой резины... инсект фыркнул, с шумом выпустив воздух из ороговевших носовых отверстий, и поплелся дальше.
     Дойдя до извилистой линии траншей, он замер, озираясь по сторонам. В тусклом взгляде выпуклых фасетчатых глаз не было ни злорадства, ни торжества победителя, ни жалости. Этот представитель расы насекомоподобных существ вел практически полуживотный образ жизни. Все, что еще заботило старого инсекта, - это кусок пищи да, может быть, некоторые полезные и красивые вещи, которые он мог бы впоследствии обменять на еду.
     Встающее над горами солнце уже поднялось достаточно высоко, его лучи начинали заметно припекать. Инсект беспокойно огляделся. Скоро тут должны были появиться конкуренты в виде крикливых, жадных птиц и других, похожих на него, оборванцев, которых он обогнал на пыльной, ведущей к хребту дороге.
     Немного потоптавшись на месте и, очевидно, приняв какое-то решение, существо спустилось в траншею и пошло по ней, внимательно исследуя торчащие из-под оплывшей земли предметы.
     Подобрав пару пустых патронных цинков, разбитый электронный бинокль, саперную лопатку с перерубленной осколком деревянной рукоятью, он заглянул в развороченный взрывом блиндаж и поплелся дальше, пока не уперся в тупик.
     Дальше громоздились выветренные скалы, а вниз по склону сбегала свежая, еще курящаяся легким дымом гарь.
     Инсект, озадаченный такой скудостью добычи, присел на корточки, внимательно рассматривая пространство квадратной, наполовину засыпанной землей и камнями стрелковой ячейки, один край которой был полностью срыт. На том месте, где раньше возвышался бруствер, сейчас зияла вытянутая воронка неправильной формы. Из-под осыпавшейся земли торчал треснутый пластиковый приклад автоматической винтовки и человеческая нога, обутая в высокий шнурованный ботинок...
     Этот ботинок очень понравился инсекту. Он нагнулся, пытаясь сдернуть его с ноги, но тугая шнуровка голенища не позволила так просто овладеть добычей.
     Присев на корточки, инсект, кряхтя, устроил шумную, но достаточно бестолковую возню. Конструкция человеческой обуви явно не входила в сферу его познаний, однако насекомоподобное существо после двух минут бесплодных усилий сообразило, что у этого приглянувшегося ему предмета обязательно должна быть пара, в которую обута вторая, скрытая под оползнем нога.
     В ход моментально пошла саперная лопатка с обломанной ручкой. Инсект, явно не приученный к долгим физическим усилиям, пыхтел и присвистывал, отгребая комья земли, из-под которых вдруг показалась судорожно сжатая рука, плечо и край кевларового бронежилета.
     Оборванный мародер даже крякнул от удовольствия. Такая возможность пополнить свой гардероб была верхом его скудных мечтаний. Охваченный азартом старателя, он глубоко вонзил штык саперной лопатки в рыхлую землю...
     ...Сквозь черную, звенящую муть беспамятства Антон почувствовал тупой удар в лицо и резкую боль. Затем кто-то настойчиво подергал его за ногу... Необъяснимая тяжесть давила на располосованную спазматической резью грудь. В ушах стоял протяжный звон...
     Потом ощущения стали меняться. Антон все еще балансировал на грани между абсолютным мраком и робкими проявлениями действительности, когда его разум, уже в который раз за последнее время, воспринял чужой мысленный образ.
     Это было забавно и одновременно страшно - увидеть чужими глазами собственную ногу, торчащую из земли. Антон смотрел на свой шнурованный ботинок и испытывал при этом отчаянное вожделение...
     Потом на него вдруг навалилось мерзостное прозрение. Кто-то стоял над ним, страстно желая раздеть полузасыпанное комьями земли тело...
     Он дернулся, стараясь сбросить тяжесть с груди, и свет внезапно пробился в его сознание вместе с ощущением рези в засыпанных землей глазах...
     ...Инсект отпрянул, ошарашенный и испуганный, когда груда осыпавшейся на дно окопа земли внезапно зашевелилась. Он попятился, охваченный недобрыми предчувствиями, глядя, как наружу выпросталась рука, испятнанная запекшейся на пальцах кровью, а потом и голова с безумными, широко раскрытыми глазами.
     Человек привстал, стряхивая с себя землю, потом бессильно привалился к стенке окопа, мучительно закашлявшись...
     Это был хороший момент, чтобы броситься наутек, но инсекта погубила жадность.
     "Может быть, все-таки умрет?" - с надеждой подумал он, наблюдая за судорожными движениями полумертвого солдата, которого теперь, похоже, выворачивало наизнанку...
     Потом бежать уже оказалось некуда.
     Двуногое существо внезапно подняло голову, и его мутный взгляд нашарил в узком пространстве окопа расплывчатую фигуру насекомоподобного мародера.
     "Вот хрен тебе..." - проникла под хитиновый череп инсекта злая, ожесточенная и совершенно непонятная ему мысль.
     ...Антон разогнулся и, пошатнувшись, встал, стараясь удержать эту мерзкую тварь в расплывающемся фокусе зрения. Не потому, что его так сильно интересовал оборванный и насмерть перепуганный инсект, а лишь затем, чтобы не погасить в себе капризную искру сознания.
     "Шевельнешься - убью..." - как можно отчетливее подумал он, глядя на раскачивающийся перед глазами смутный образ.
     В этот момент он не был способен обидеть даже котенка, не то что кого-то убить, но эта злая, ясно переданная мысль буквально пригвоздила инсекта к стенке окопа.
     Никто из них - ни Антон, ни инсект - так и не понял, что этот миг был историческим. Впервые на Деметре че