евствухи и любодевы - не  имели  успеха:  всякий  знал,  что
истинная невинность не торчит на углу улицы, а если  торчит,  значит,  тут
что-то не то. В тайных клубах  целомудры  целибатничали  с  целомудрицами,
сидя на хлебе и воде. Именно в этой среде информанки  персон-моделирования
особенно рьяно проповедовали разврат. Впоследствии в этом  была  усмотрена
злонамеренная подготовка к  битовороту.  Однако  о  мыслемолках  никто  не
заботился - те росли себе сами; когда же численность живлян перевалила  за
миллиард,  обнаружилась  нехватка  места  в  цифровейниках,  хотя   каждый
электрон тащил на себе целую охапку  битов.  Началась  экспансия  цифровой
индустрии  в  глубь   планеты;   геологические   слои   один   за   другим
преобразовывались  в  битические,  и  наконец   раскаленное   ядро   Живли
превратилось в Мудро, о чем, впрочем, мало  кто  знал,  так  как  внимание
граждан занимали новые виды спорта (в частности, случной  и  многоложный),
новые музыкальные жанры (концерты для блудофона) и т.д.
   Правда, случались недомогания моделирования, именовавшиеся цифрозом;  в
таком случае гражданин в мгновение ока лишался  недвижимости,  банковского
счета и полностью обезличивался, но это, по общему мнению, было в  порядке
вещей.
   Пораженный цифрозом (безличник) не имел ничего и не мог никого призвать
в свидетели, ведь ни родителей, ни детей, ни  супругов  давным-давно  и  в
помине не было, а лица, с которыми занимаешься блудыжничеством, впиянством
и прочими формами увеселительного сквернавства, в свидетели  не  годились.
Коль скоро каждый сквернился с каждым, никто, кроме компьютеров,  не  знал
никого хорошенько, и персональная судьба, запечатленная в Мудре, висела на
тоненькой ниточке ферритовой памяти, на глубине в тысячу миль под ногами у
каждого  живлянина.  Порою  из-за  короткого  замыкания  судьбы  двух  лиц
сливались  в  одну,  или  же  расщеплялись  данные  одного   индивида,   -
последствия были равно плачевны. Безличников преследовала навязчивая  идея
несуществования. Этот социальный недуг (нетчество) чаще всего проявлялся в
виде синдрома  Нетуса.  Будучи  всем  сыт  по  горло,  не  зная,  кто  он,
собственно, такой, говоря  "нет"  всему  окружающему,  безличник  рыл  где
попало яму, чтобы исчезнуть в ней. Встречались любители интимных утех  как
раз с анонимными  ямниками,  которых  выискивали  особливые  доезжачие  со
сворой экстерьеров, насобачившихся в отыскании нетческих ям. Отсюда видно,
сколь усложнилась жизнь в ту эпоху.
   Центры  персон-моделирования  работали  в  телотворительную   эпоху   с
перегрузкой, ибо граждане двоились и троились на глазах, множа  себе  тела
на любые оказии. Не было недостатка в миллионерах-коллекционерах; не желая
ни с кем  делиться  радостями  плоти,  они  размножались,  разврата  ради,
почкованием. Персональное моделирование подобных субъектов, которые  одной
головой командовали  целым  полком  тел,  было  нешуточной  математической
проблемой; в народе  таких  главарей  прозвали  телоначальниками.  Они  ли
довели Мудро до коллапса, или, напротив, само оно довело народные массы до
скоростной эротации - неизвестно и ныне. Так  или  иначе,  Мудро  объявило
военное положение и провозгласило  себя  верховным  правителем  Живли  под
именем Мудриссимуса.
   Отрезвленные столь внезапно и столь жестоко, живляне  выказали  прежнее
мужество и сметливость в беде, ибо, как глубокомысленно рассуждали  потом,
беда породила их и лишь в ней  они  чувствовали  себя  как  рыба  в  воде.
Мировая война с раскинувшимся под Живлей самозванцем ничуть не  напоминала
прежних войн. Обе стороны, имея возможность уничтожить друг друга за  доли
секунды, как раз поэтому ни разу не соприкоснулись физически, но сражались
информационным оружием. Речь  шла  о  том,  кто  кого  заморочит  лгашишем
подтасованных битов, оглоушит брехном  по  черепу,  кто  ворвется,  как  в
крепость, в чужие  мысли  и  попереставляет  штабные  молекулы  неприятеля
наоборот,  чтобы  его  разбил  информатический  навралич.   Стратегический
перевес сразу же получило Мудро: будучи Главным  Счетоводом  планеты,  оно
подсовывало живлянам ложные сведения о дислокации войск, военных  запасов,
ракет, кораблей, таблеток от головной боли и даже переиначивало количество
гвоздиков в подошвах  сапог  на  складах  обмундирования,  дабы  океанским
избытком  лжи  пресечь  всякую  контратаку  в  зародыше;  и   единственной
серьезной информацией, посланной на поверхность  Живли,  был  адресованный
фабричным и арсенальным компьютерам приказ немедленно стереть свою  память
- что и случилось. И, словно этого было  еще  недостаточно,  в  завершение
штурма на глобальном фронте Мудро перевернуло вверх дном картотеки личного
состава противника, от  главнокомандующего  до  последнего  киберобозника.
Положение казалось безвыходным, и, хотя на передовую выкатывали  последние
не заклепанные еще вражьими враками лгаубицы,  устремляя  их  жерла  вниз,
штабисты  понимали,  что  это  напрасно;  и  все  же   требовали   открыть
брехометный огонь, чтобы ложь брехней обложить: мол,  если  и  гибнуть  на
поле врани, то хотя бы с необолганной честью.  Главнокомандующий,  однако,
знал, что ни один его залп узурпатора не потревожит, ведь тому было  проще
простого прибегнуть к полной блокаде, то есть отключить связь, не принимая
к сведению вообще ничего!  И  в  эту  трагическую  минуту  он  решился  на
самоубийственный  фортель:  велел  бомбардировать  Мудро  содержимым  всех
штабных архивов и картотек, то есть чистейшей правдой; в первую  голову  в
недра Живли обрушили груды военных тайн и планов, до  того  засекреченных,
что один лишь намек на них означал государственную измену!
   Мудро не устояло перед искушением и принялось жадно поглощать бесценные
сведения,  которые,  казалось  бы,  свидетельствовали  о  самоубийственном
помешательстве неприятеля. Меж тем к сверхсекретной информации примешивали
все большие порции не столь существенных данных, но Мудро, из  любопытства
и по привычке, ни от чего не отказывалось,  заглатывая  все  новые  лавины
битов. Когда истощились уже запасы тайных трактатов, шпионских  донесений,
мобилизационных и стратегических планов,  открыли  шлюзы  битохранилищ,  в
которых покоились старинные мифы, саги, предания, прачиавеческие легенды и
сказки,  священные  книги,  апокрифы,  энциклики  и   жития   святых.   Их
экстрагировали из пергаментных фолиантов  и  закачивали  под  давлением  в
недра  Живли,  а   цифрократ-самозванец   по   причине   инерционности   и
самовлюбленности, тупого упорства и рутинерства  поглощал  все,  жадный  и
ненасытный безмерно, хотя и давился уже  избытком  битов;  и  наконец  они
застряли у него электрической костью в горле: не содержание, но количество
данных оказалось убийственным. Чистейшая правда,  спрессованная  в  мощный
информ-заряд, саданула Мудро под каждый его транзисторный бок, сожгла  его
пробки, затопила его  казематы,  полные  еще  не  выстреленных  вракет,  и
разорвала его изнутри, так что с многомильных битопроводов, искусной сетью
заткавших планетный череп, потекла медь - и снова, как  в  прадавнюю  эру,
кружила Живля вокруг Солнца, заполненная огненным жидким металлом... Как в
тишине началось, так в тишине и кончилось первое в истории информатическое
сражение.  И  все  вроде  бы  пошло  по-старому,  но  еще  четверть   века
приходилось распутывать, атом  за  атомом,  хаос  первой  минуты  схватки.
Прежних высот живлянская цивилизация достигла лишь спустя сорок лет.
   Эта война неизгладимо запечатлелась в духовной жизни. Среди гражданских
и  военных  историков  вспыхнули  жаркие  споры.  Одни  полагали,  что  не
количество одолело качество, но истина - ложь, ибо дезинформация спасовала
перед добросовестной информацией.
   Сходных  воззрений  держалась  официальная   церковная   историография,
которая спасение Живли объясняла вмешательством Провидения в облике Высшей
Истины.
   Школа рационалистов утверждала, что как раз наоборот: логическую натуру
Мудра разорвало несчетное множество кричащих противоречий, которыми  кишат
богословские труды, - а именно ими начиняли последние боезаряды.  Поэтому,
хотя Живля и обязана своим спасеньем религии, но  на  иной  манер,  нежели
того хотелось бы ее ревнителям.
   Нашлись антропософы, заявлявшие, что ни то, ни другое, ни третье:  мол,
измена изменой аукнулась, сперва Мудро нас, а после мы  его  одурачили,  в
чем видим постоянство чиавеческой природы, ведь сражались мы, в  сущности,
с  ее  зеркальным,  только  увеличенным,  отражением.  Бунт   Мудра   есть
повторение  пещерной  сцены,  когда  один   прачиавек   оглоушил   другого
обгрызен-) ной костью. Споры эти пошли на пользу гуманитарным наукам,  ибо
в ряды дискутантов призвали резервистов-магистров, спешно  производимых  в
полные доктора. Историческая победа стала благодарной темой и для  изящных
искусств. О ней было написано много правды и еще больше вымыслов,  включая
классическую легенду, что-де последней каплей, переполнившей чашу терпения
самозванца, оказалась детская сказочка "Код  Ученый",  -  но  это  слишком
красиво, чтобы быть правдой; как кто-то заметил. Ученый Код изящно врет.
   Демобилизованные вояки, возвращавшиеся  в  родные  пенаты,  не  спешили
доставать из домашних хранилищ запыленных кибергурий и купидам,  брошенных
в годину войны. Уж больно по-штатски выглядели учения с ними, а между  тем
боевой дух прямо-таки кипел, ведь, правду сказать, мало кто  успел  досыта
навоеваться. Бизнесмены поняли вмиг, что прежние любисторы и любоны изжили
себя.  Настроение   царило   повсюду   романтическое   и   патриотическое,
невостребованное мужество  следовало  на  что-то  употребить;  однако  при
всеобщей жажде ратного подвига было не с кем сражаться. Коль  скоро  врага
уже нет, сказали себе акулы большого бизнеса, надобно  его  выдумать,  тем
более что  технические  средства  имеются.  Так  появились  врагобойни.  В
комплект врагобойни входила модель  омерзительного  оккупанта,  личностные
характеристики которого въячивались в программу путем опускания  в  заднюю
прорезь специального въявчика величиною с монету.  Въявчиков  предлагалось
навалом - каждый с  иным  типом  вражьего  "Я",  то  коварно-жестоким,  то
агрессивно-нахрапистым, однако всегда низменным. Въячив личность врага  по
своему вкусу и раскусив его гнусные происки,  клиент  выступал  на  бой  в
защиту отчизны, которая, заметим, отнюдь не была абстракцией. Изготовители
предусмотрели заранее, что если полем сражения будет жилище, то и отчизна,
защищаемая собственной грудью, должна  уместиться  в  нем,  и  в  комплект
входила ее аллегория - с развевающимися волосами, лавровым венком в руках,
в  одеянии,  трепещущем,  словно  знамя  (в  цоколе  имелось   для   этого
поддувало). Обратив на клиента нежно-доверчивый взор, отчизна молила его о
спасении,   а   после   венчала   победителя   лаврами.   Исход   сражения
гарантировался особыми рычажками на щите управления; впрочем, победу можно
было  одержать,  не  вставая  с  кровати,  купив  недорогой  удлинитель  к
истязатору. Уничтожить врага можно было сразу или с  оттяжкой,  приберегая
недобитыша на потом, - смотря по темпераменту  и  убеждениям.  Сторонников
суровости, строго дозированной во времени, не тревожили вопли  истязуемого
врага - на этот случай имелся превосходный глушитель.
   Ретрограды, которых всегда предостаточно, тотчас подняли  шум:  пытаясь
очернить программу боенизации, они утверждали, что  врагобой  -  вовсе  не
тренажер патриотизма и не школа беззаветной любви к отчизне,  как  уверяет
реклама, но цифровое палачество, достойное маркиза Де Зада,  благословение
которого, безусловно, почиет на изобретателях.
   Врагобой, заявляли они, эксплуатирует самые низменные  инстинкты,  учит
измываться над беззащитной жертвой, а сказочка о защите отчизны  не  более
чем жалкий предлог. Почему, скажите на милость,  отчизна  -  не  степенная
дама в  годах,  не  матрона,  не  респектабельная  и  живая  старушка,  но
монументальная  девица?  И  почему  ее  пеплум   снабжен   замком-молнией?
Врагозащитники вышли на улицы, демонстративно круша врагобойни и  разбивая
отчизны,  чем,  однако,  навлекли  на  себя  всеобщее  негодование,  умело
подогреваемое врагобойной индустрией,  которая  обвинила  их  в  публичном
оскорблении   патриотических   чувств.   Начались   бесконечные   судебные
разбирательства, патриоты,  распаленные  только  что  одержанным  домашним
триумфом,  со  свежими  лавровыми  венками  на  головах   бежали   громить
врагофилов, а тем временем  ассортимент  въявчиков  пополнился  совершенно
новыми  образцами.  Теперь  уже  можно   было,   наряду   с   агрессорами,
моделировать личности, во всех отношениях позитивные. Духотеки  предлагали
широкий выбор как вымышленных, так и реальных лиц, что, впрочем,  повлекло
за собой процессы о  дистанционном  нарушении  личной  неприкосновенности;
дело  в  том,  что  многие  заказывали  себе  знакомых,  родственников   и
начальников,  чтобы  дать  волю  чувствам,  которые  прежде   подавлялись,
порождая неврозы и прочие осложнения. После  длительных  прений  лизанский
Верховный Суд постановил: публичные  действия  в  отношении  моделируемого
лица,  которые,  будь  они  совершены  в   отношении   физического   лица,
предусмотрены в уголовном кодексе, могут служить основанием  для  вчинения
дистанционно потерпевшим иска об оскорблении личности. Но те же  действия,
совершенные частным  образом  и  без  свидетелей,  не  составляют  события
преступления. Разумеется, противники духовок (именно так назывались отныне
врагобойни) снова подняли крик, доказывая, что пользование духовками, будь
то  публичным  или  частным  образом,  абсолютно  безнравственно,  а   все
утверждения  рекламных  агентств  (дескать,  духовки  восполняют   дефицит
дружелюбия, искреннего участия и нежности, ударяющий по широким массам,  и
с  моделируемым  лицом  возможны  лишь  идеальные  духовные  отношения)  -
сплошная ложь. Будь  это  правдой,  изготовители  убрали  бы  истязаторные
рычажки, тогда как на новой модели  их  больше,  чем  имелось  на  старой.
Изготовители отвечали, что только выродок способен сделать что-либо дурное
с родственной цифровой душой, обожаемым начальником или достойной супругой
дружественного Лизанции  монарха,  но  между  нашими  клиентами  выродков,
безусловно, нет. Впрочем, это личное дело покупателя,  что  ему  делать  с
покупкой, - в полном согласии с конституцией и  постановлением  Верховного
Суда.
   Крики оппозиции не помогли - спрос на  духовки  был  огромный.  Правда,
процессы об оскорблении личности продолжались, правоведы не покладали рук,
неясно было, например,  наказуемо  ли  публичное  самохвальство  деяниями,
совершенными частным образом в отношении главы соседнего государства  или,
скажем,  умершей  сестры  соседа.  Что  это:  crimen   laesae   majestatis
[нарушение закона об оскорблении  величества  (лат.)]  или  некрофилия,  а
может, только пустая видимость  -  все  равно  что  рассказывать  сны,  за
которые никого не потянешь в суд? Эти  споры  оживили  законотворчество  и
расширили границы  гражданских  свобод.  Владелец  духовки  мог  делать  с
въяченными духами что угодно, лишь бы не нарушался покой соседей. Публично
духобойничать  запрещалось,  однако  же  в   частных   клубах   духоббисты
оспаривали пальму первенства, приканчивая рекордное  число  самых  что  ни
есть железных характеров в один вечер. Что любопытно,  усилился  спрос  на
ученых; правда, благотворных плодов общения со столь просвещенными  духами
как-то не замечалось; поговаривали, что чем  больший  дурень  клиент,  тем
более охоч он до мудрецов - видать, не ради уроков и поучений, потому  что
не умнеет ничуть, хотя  то  и  дело  бежит  в  духотеку  за  новой  пачкой
въявчиков. Те, кому не хватало фантазии, в пособии  по  душеложству  могли
почерпнуть широкую гамму комбинаций. Появились также духовки  с  временной
лупой, замедлявшей и укрупнявшей процесс  истязаторства.  Духозащитники  в
своих писаниях заявляли, что  стоит  только  историческим  обстоятельствам
возвысить  уровень  общественной  нравственности,  как  торгаши   тут   же
стаскивают ее в канаву; именно это случилось после информатической  войны,
когда патриотический подъем был обращен в источник наживы. Эти нотации  не
нашли отзыва в обществе, впрочем, они приутихли, когда начала  развиваться
астронавтика. Дело в том, что на пути освоения  космического  пространства
появилось препятствие, интересное уже тем, что его не предвидел ни один из
футурогностиков и прогнозеров, которых в одной лишь Лизанции насчитывалось
девяносто тысяч. Они разводили рацеи о безграничных перспективах покоренья
планет,  предсказывали  темпы  их  колонизации,  с  невиданной   точностью
подсчитывали тоннаж ценных руд, минералов и прочих сокровищ, которые Живля
будет привозить со всей Солнечной системы, и все это, несомненно,  сбылось
бы до мельчайших подробностей, если бы не одна мелочь. А именно: когда уже
можно было покорять планеты и луны, благоустраивать девственные  материки,
разворачивая на  них  героическую  и  животворящую  деятельность,  короче,
выказать  первопроходческий  дух  в  борениях  с,  трудностями,  -   никто
почему-то не рвался в первопроходцы.  Желающих  не  было!  Поэтому  власти
порешили начать все сначала - дать как бы задний ход и  после  возвращения
на исходные рубежи сыграть на другой струне. Коль скоро колонизация планет
в качестве приключения века, высочайшего отличия и исторической миссии  не
вызывает энтузиазма, надо  переименовать  планеты  в  кутузки,  а  посылку
героев - в ссылку преступников. Тем  самым  можно  будет  прикончить  двух
зайцев сразу: управиться со всякими крикунами,  смутьянами,  баламутами  и
заодно - с перенаселением, а то становилось уже тесновато.
   Эта политика проводилась сто  с  лишним  лет,  после  чего  пришлось  с
огромным сожалением от нее отказаться. Хотя экспорт новейших технологий на
штрафные  планеты  и  был  запрещен,   ссыльнопоселенцы,   среди   которых
преобладал  народ  даровитый  и  образованный,  сами  додумались   до   не
положенных  им  технологий,   создали   свой   ракетный   флот,   учредили
трехпланетный союз и, обобществив  ископаемые  вместе  с  промышленностью,
стали хозяйствовать по своему  усмотрению.  Вряд  ли  можно  было  в  этих
условиях  продолжать  политику   ссылок,   равнозначную   отныне   посылке
подкреплений для космически разросшейся оппозиции. Живля перешла к  полной
изоляции от  населенных  планет;  этим  и  кончилась  программа  покорения
околоживного пространства.
   Все проходит, так что со временем и духобойство  приелось  и  вышло  из
обихода, вытесненное новыми веяниями, а давка  все  нарастала:  количество
живлян удваивалось уже каждые шесть лет. Правда, мастурбанисты по-прежнему
возводили просторные самотни для миллиардеров с  нарциссистскими  вкусами,
но  позволить  себе  такое  могли  только  крезы.  Заурядному   миллионеру
приходилось  довольствоваться  членством  в   закрытом   клубе,   например
роялистском,  где  практиковали  роялизм  как  ирреализм,  то   есть   без
королевства,  располагая  лишь   тренировочным   скоросборным   троном   -
трескотроном;  для  самых  занятых,  тех,  кто  хотел  поцарствовать,   не
отрываясь от рабочего стола, имелся телетрон. Но уже  не  во  всякую  пору
можно было выйти из дому, столь плотной  массой  текли  по  улицам  толпы.
Демографы принимали резолюцию за резолюцией, каждое государство  призывало
соседей одуматься, а те то же самое,  только  наоборот.  "Убеждение,  одно
лишь убеждение! - заявляли правительства. -  Для  того  и  трудились  наши
предки до кровавых мозолей, чтобы уже никто никогда никому не  мог  ничего
запретить!"
   Церковь поддерживала противников  регулирования  рождаемости:  дескать,
давка - трудность лишь временная, за гробом будет  очень  даже  просторно.
Между тем все  бол