ет расходов Его Величество Гармонарх,
но снова фальшь  вкривь-вкось,  и  вот  уже  Непременную  Ученую  Комиссию
учреждают. Заседает Комиссия, и  что  порешит,  то  мигом  и  исполняется.
Входят четверками музицейские в позументах, становятся справа и  слева  от
нас, и кто сфальшивит на фа-диез - премию прочь, а кто на бемоль  -  вычет
из жалованья. И  играем  мы  форте,  но  фальшь,  и  по  шее  трахают  нас
музицейские, ибо каждый снабжен метрономом и акустрофоном, и от  всеобщего
траха   слабеет   симфония,   и   слышно   скорее   трах-тампамтрах,   чем
тирлим-пампам; вижу, в лютую я попал переделку из-за тяги к Гармонии  Сфер
- вся голова в шишках...
   Мало музицейских! Подтягивают резервы,  нотоведов-счетоводов  несчетные
полчища, ко всякому игрецу приставляют поверщика, чтоб за  чистотою  звука
следил; сверяют  они  тональности,  приход  и  расход  и  баланс  мелодий,
строчат, и от скрипа перьев музыки меньше, чем котенок наплакал. О, что-то
не так! - говорит роговик-капельмейстер, - не так!  И  колокольчиков  нет.
Где Колокольник, куда подевался? Те, что подальше, в смех,  а  ближние  на
корточки и бормочут: а ведь нету, действительно нету,  испарился  он,  что
ли, а?  Может,  упорхнул  на  мелодии?  Что  скажет  начальство?  Скверно,
понимаем, что скверно! Злобарь, густобрех, балабон,  ящереныш,  стреканул,
ренегад, собака, стреньбрендил, и прочее.
   И устраивает нам дирижер совещание с практическими занятиями. Нужно  до
самых корней дрожальной фальши добраться! И все вокруг признают: Что-то  и
вправду нам как будто препятствует. Что-то, мол, портит обедню. И что это,
дескать, за  фантазмы-миазмы  мешают  нам  и  с  пути  к  Га.Сф.  сбивают?
Контра-Басист  говорит:  Быть  может,  воздушной  вентиляции  не  хватает?
Виолист на это: Полагаю, напротив,  что  слишком  сильный  сквозняк.  Или,
может, уж очень я виолу свою завиолил, оттого она и виляет?  Моя  вина!  А
другие бормочут: Возможно, как знать, проверим весь зал, все  углы  и  все
эркеры, может, мыши завелись, может, их-то и боится интуитивно подсознание
наше? И начинаем искать сквозняки, вентилюфты,  затыкаем  всякую  щель,  и
мышей тоже ищем,  с  лупами,  на  четвереньках,  и  наконец  сыскали  трех
тараканов, одного паука, шесть блох да вшей пару  дюжин;  ободренные  этой
находкой,  протокол  составляем  и  давай  искать  дальше,  теперь  уже  с
фонариками электрическими, под эстрадой и во всех  закутках,  но  замечаю,
никто не придвигается к Шкафу  ближе,  как  на  шесть  шагов,  я  тоже  на
корточках лазаю, углы обнюхиваю и словно бы ненароком направляю  толкучку,
себя вместе с прочими к Шкафу подпихиваю,  а  там  словно  бы  электрошок,
дальше ни на  вершок,  все  единым  трясом  назад,  как  черт  от  ладана,
приборматывая: Ага, стена. Известное дело, стена, самая  что  ни  на  есть
стеночная, в такой, окромя кирпича да песка, штукатурки да извести, нечему
быть! А когда я попробовал, приналегши, подтолкнуть их, кто-то, чую,  меня
отпихивает, а кто-то и в зад укусил. И вот  уже  откатились  мы  на  более
спокойное место. Да еще при откате кто-то всадил мне в глаз палец. Стал  я
смекать, что они, превосходно все замечая, не замечают вообще ничего, видя
все ясно, ничего не видят, и, весьма удивленный такими порядками, удалился
на четвереньках.
   Играем, а Гориллий хозяйничает. Раз того, раз этого Цап, ну, думаю,  не
много будет тут музыки, а скрибка рыдает "ах траляля", да и как не рыдать,
коль  в  любую   минуту   тебя   может   зев   поглотить   зловонный?   Мы
пианюсенько-пианиссимо, и глаза уже застилает туман, а  тут  смрадный  дых
"пых-пых"  за  спиной,  ноздри  над  нами  сопят  -  что  Оно,  в   музыку
внюхивается, по варварской натуре своей и общей  неудобопонятливости?  или
как? И что с того, что звучны инструменты, ежели Гориллище нас дегустирует
да пробует на зубок? а Гармонарх является в ложу и  говорит:  Ну,  хорошо.
Мелодия, в целом, вполне мелодична, и довольно-таки  гармонична  гармония,
но духа в ней еще не хватает. Без Веры Играют, наперебой, нет тут ни  ладу
ни складу, Не Убеждает ваша игра! И к тому же  какая-то  дрожь  поросячья.
Это что за озноб трясучий в музыке вашей засел, изнутри симфонию портит? А
ну-ка, вытребовать мне Искусных, а прочих вон со двора, и вообще, живей  у
меня - гитарить, здрунить, скрибеть, мандолинить, тромбонить, но в такт  и
в тон, а не то Гармонарх осерчает! Набрался я тогда смелости и в  перерыве
между Анданте и Аллегро Виваче говорю Басисту, что рядом сидел, и  крупный
его инструмент обоих нас загораживал: Послушайте, Ваша Честь.  А  он  мне:
Что? Я: Зрите ли нечто в том углу, близ Гармонаршей Ложи? Он -  ни  звука.
Я: Ужели Углана не примечаете? Не может такого быть! Видится мне Гориллище
вылитое! Ведь это от него на нас смрадом разит! Вот и опять икает! А тот -
ни звука, но вижу: словно бы расплывается фигура его перед моими  глазами.
Я говорю: Ведь вы, ваша  честь,  ни  бельмом,  ни  двойной  катарактой  не
покалечены, и имей вы даже застарелые мозолины на глазах, довольно было бы
потянуть носом и собственному нюху довериться, чтоб зловонье почуять. Ведь
над нами не купола тень, но Носа Гориллиева, а это не столб,  но  клык,  и
всех нас оно пожрет одного за другим! Тот - ни звука, только  перед  моими
глазами весь расплывается, и вижу, что это Дрожь его одолела. Страшливость
трясет его и колотит горячечно, однако он отвечает: По  чести,  вы  играли
изрядно, однако когда я дохожу до Трели-мели-дири-будидам,  вы  должны  не
Дуда-дадапам, но Бум-дум-бадам! Однако, слыша эти его слова,  одновременно
слышу я и другие: Бога ради, молчите,  сударь!  И  если  одно  говорит  он
устами, то другое словно бы низом, примерно от пояса, и вижу, что это  он,
значит, брюховещает! А теперь, молвит он верхом, хватит лясы точить,  пора
за работу...
   Присматриваюсь получше и вижу, что всякий здесь  так:  кругом  всеобщее
брюховещание процветает, а я-то думал, что это урчанье-бурчанье со страху!
Стал я все ниже и ниже вслушиваться, и на уровне живота  слышимость  много
лучше. И говорят животы: Ох, долюшка-доля, была б наша воля! Эх, давно  бы
все по кустам  разбежались  от  этой  Гармонии!  И  шепчут  животы:  Онучи
Збасителевы черти похитили, пусть себе портки обмочит, не сыграть нам, как
он хочет. А также: Тише, тише, ваша честь, Кто-то  Страшный  ходит  здесь,
фигли-мигли-шмогли-швах, только хрупнешь на зубах. И судачат промеж  собой
животы: Что за чудная игра идет  здесь  на  нервах  наших!  А  один  живот
говорит, авось мы ему приедимся, или, может, со временем перейдет  Оно  на
вегетарианство, мол, время смягчает нравы, но прочие животы тотчас  же  на
него разбурчались. И одновременно  восклицают  верхами:  Что  ж,  недурно,
почти  что  дивно  сегодня,  только  бы  поскорее  до  Га.Сф.,  только  бы
поскорее... пусть смычковые от  темпа  не  отстают!  Или  плохо  нам  тут,
ламца-дрица?! И вижу еще, что у всех какие-то занятия на стороне, один  на
гребенке  премило  дудит,  другой  на   травяном   стебельке   комплименты
насвистывает, тромбон собирает марки и слезы оными утирает,  кто  вышивает
монограммы, кто языки изучает, как  вдруг  шлеп-шлеп,  и  идет  Гориллище,
страх смертный, но Оно только травку, гребенку, марки забрало  и  в  шкафу
Хруп и Ням-Ням. При оказии тромбон получил тычка,  примочкой  свинцовой  и
творогом глаз подбитый обкладывает, и вольно же было ему, говорят  животы,
об онучах этих мычать, лучше  б  за  место  свое  покрепче  держался,  чем
животом хорохориться! Тише, тише... И впрямь так тихо шепчут, что не знаю,
чье это брюхо вещает, валторнист продает таблетки  от  нервов  и  головной
боли. Басист ловит моль, что завелась в барабане,  треугольник  учит,  как
чесаться между лопаток и ниже, тогда-де мурашки не  столь  докучают,  иные
друг на друга доносят, мол,  в  нотах  фа,  а  он  фа-диез,  капельмейстер
требует чистоты лейтмотива, бемоль, дуралей, "бе-е-емоль",  или  партитуры
не видишь? - подымается пыль, это смычковые перелягались из-за бутылки для
играния частным образом, на стороне; мелодия замирает, как писк мышиный, а
может, и вправду мыши, иначе откуда здесь пикий диск, то бишь дикий  писк?
О да: фальшь сплошь, так и идет, от скуки до дрожи и от  скулежного  хныка
до тряса, с утра инструменты  драим  тряпицами,  канифоль  в  ход,  замшей
барабан до полного блеска, и вот прибегает лакейчик и  Роговатому  записку
сует, а тот: Ага, говорит, вызван  я  на  Министерский  Совет  в  связи  с
Главнейшим  Руководящим  Мотивом,  поскольку  нечисто  играете;  репетиции
откладываю до вечера! фагот, который как раз  ему  конверт  подавал  -  уж
такой тут обычай, - как будто раздумал: прячет конверт в карман  и  спешит
обратно. И новый пришел дирижер, востроглазый такой, без очков, и при  нем
дознались  комиссии,  что  тромбон  припрятывал  звук  подобротнее  и   не
расходовал по надлежащей статье, за что и был переведен в Ложу и  назначен
Вице-Министром  Считанья  Ворон,  у  арфиста  же  выявили  сухорукость,  и
оказалось к тому же, что нот он не знает,  а  потому  перебросили  его  на
фортепьяно,  чтоб  не  слишком  переживал.  Снова  явилось  Гориллище   на
инспекцию, я смешался и как бабахну  фортиссимо,  не  по  барабану,  а  по
мозоли мизиночной, о Боже, Боже, рябь в глазах, ноги врозь, пятки вкось, а
все оттого, что слышу Шлеп-Шлеп, Хруп, Ням, зыркаю глазом - нет уже,  нету
флейтиста! И слопало Оно его  посредине  Гала-Концерта,  пред  Гармонаршим
Величеством, в алмазном сиянии люстристом, и Августейший  Збаситель  не  в
пижаме, но в Горностае сидел, как же так,  себе  думаю,  прямо  на  глазах
Гармонарших смеет нас уплетать, ну, теперь-то уж быть не может,  чтобы  не
заголосили они, чтобы хором не завопили, может, падут  на  колени,  может,
кинутся вроссыпь, может, всем скопом на Чудище, но чтобы совсем  ничего  -
никогда не поверю. Но то-то и есть, что  ничего!  С  этого  все  и  пошло,
потому что так приуныл я, что больше по коленкам и по мозолям своим лупил,
нежели по барабану, и от такого  битья  начала  во  мне  закипать  великая
злость, чувствую, еще одна капля, и не стерплю  с  таким  капельмейстером,
право слово, все одно пропадать, разрази меня ржа, мало  того,  что  жизнь
веду без надежды и милосердия, так еще и без музыки, ну какая же музыка  с
Гориллищем над душой. Струны бы перерезать этим смычковым,  и  динамиту  в
трубы, в валторны пороха и фитилей, да где там, пилим до самого вечера.
   Но снова Придворный Концерт,  Оркестр  жарит  и  шпарит,  а  Гориллище,
присевши на корточки, ищется у всех на глазах,  в  бездонной  морде  своей
ковыряет пальчищами, и если сморкнется, так  сморкота  дождем  на  нас,  и
темень, как в майский ливень, а коли кашлянет, так словно гром  громыхает,
оркестр перекрывая в форте, а те все играют. Скрипка  стенает,  изнемогает
валторна, тромбоны дудли-дудли на бадудли, ан  прямо  передо  мною  лапища
волосатая Цап, и нету Басиста, хоть и берегся он, и стерегся, так  что  же
это за музыка, ежели все мы - Миска с Закусками? а Гармонарх в ложе сидит,
веерами обмахиваемый, венками венчаемый, глубоко почитаемый, и говорит  он
сквозь зубы: Не та еще музыка, что должна  быть.  Нет  еще  Веры,  Правды,
Надежды, Любви, нет Гармоничной Темы Истории! Выше, смелее, вперед, почему
Капель-Мейстер так мерзко размахивает, хотя Без Очков  он  и  Востроглаз?!
Быстрее! Лучше, резвее, ибо Гармонарх недоволен, маловеры  проклятые!  Как
смеете вы сомневаться в Га.Сф.?! А?  Или,  может,  поглубже  копнем?  Что?
Пусть всякий смело, напрямик, без боязни и без Опаски откроется  Нам,  ибо
Мы Всемилостивейшее Величество, Веры и Доверия Августейший Сосуд, пусть же
встанет и сбрешет собака этакая, этакой сын, с какою он целью Совершенство
подтачивает   да   подкапывает?   Мы   ему   ничего   на   это,   мы   его
уговорчиками-ликерчиками, мы  ему  добром  растолкуем,  где  раки  зимуют!
Тишина, как в могиле,  замерли  все,  только  Гориллище  вдруг  ХАБДЗИХ  И
ХАБАБДЗИХДЗИХДЗИХ!!! Зал задрожал, и стон испустили колонны  мраморные,  и
эхо  в  моем  барабане  отозвалось,  и  даже  упала  щепотка  известки  на
Высочайшую главу Гармонарха Збасителя,  и  пылью  припорошило  царственный
лоб. Но король словно бы ничего не  заметил.  Не  слышал,  не  шевельнулся
даже. Игрецы вколенились коленками в грудь при громовом  громыханье  этого
Чиха, а король хоть бы что. И думаю я: О, страшная это, похоже, афера!  Не
может Сам Гармонарх Угланского не видеть Гориллища, однако ж не видит.  Не
мог  он  на  собственном  царственном   лбу   не   почувствовать   Извести
Штукатурной, однако ничего ровным счетом  не  чувствует.  Так  что  ж  это
значит? Кто хозяин, кто слуга? Неужто Гориллище - Клыкастый  Капельмейстер
Збасителя? и на закуску его оставляет, приберегает на сладкое? Или же  оба
тайным альянсом связаны против нас? Ничего не  пойму,  одно  только  знаю:
дать бы Драпа, да поскорее, но как?
   После второго отделения, в перерыве, выходит Гориллище из Шкафа и между
нами прохаживается. Скука, что ли, его  одолела?  Открывают  совещание,  и
пошли игрецы балаболить, требуют слова, принципиальную наводят критику,  а
Гориллище у одного обнюхало уши, другому  галстук  поправило,  у  третьего
слопало текст доклада и тотчас, сконфузившись, присело на корточки,  а  на
ходу сплевывало в плевательницы серебряные  и  наплевало  -  может,  и  по
ошибке - в тромбон. А балабольные златоусты по-прежнему  мелют  о  Га.Сф.,
даже пот струится со лба, играть - увольте,  играть  не  могут  они,  зато
сколь чудно, с каким вдохновеньем и верой в Га.Сф. способны о совершенстве
игры толковать! Когда же  мне  балабольство  ихнее  и  хожденье,  сопенье,
почесыванье Гориллиево под последнее саданули  ребро,  случилась  со  мною
одышка, и мрак в глазах, и попросил я слова: а Гармонаршье  Величество  из
ложи приглядывалось ко мне, затем что курировало Совещанье  и  лично  оное
почтить Соизволило Высочайшим Присутствием. Встал я  с  такою  сентенцией,
что,  ежели  б  описания  музыки  имели   свойство   звучать,   непременно
распростерлась бы в Гафнии воплощенная Сфер Гармония; и чую отчаянность  в
себе небывалую, и во всеобщем Silentium [молчании (лат.)] говорю громко: А
что это за  чудище-ублюдище  шастает  и  слоняется  здесь  на  каблукастых
ножищах, и шлендает, и топочет, и тошноту наводит одним только видом? А по
какому такому праву сей Шкафный Углан беспрестанно в музыке нашей шарит  и
оную сквернит своею сквернотиной, а также обжорством? А слыханное ли дело,
музыкантов почтенных сырыми жрать, да так, что уши чешуйчатые трясутся,  а
кадык ходуном ходит? А где  это  видано,  чтобы  были  Комиссии  и  полные
доктора тих. муз., ученые  экспертизы,  и  ревизоры,  и  контрревизоры,  и
микроскопов скопища, и никто ничего,  ни  гугу,  все  на  корточки  да  на
корточки? А раз так - я, тут и теперь, заявляю:  Veto  [запрещаю  (лат.)],
Государь Гармонарх, и  Veto,  государи-собратья,  и  Veto  еще  раз,  нету
согласия моего на тебя, Гориллище Гнусное, и пока ты здесь, дерьмо  у  нас
будет, а не Гармония Сфер!!!
   Что тут было, милостивые государи! Одни силились влезть  в  инструменты
свои и там укрыться, но вам понятно, я полагаю, что если это еще входило в
расчет в случае контрабаса или пьянофорто, то о флейте нечего и  говорить,
а уж треугольщик, вконец ошалев, пролез в треугольник, и тот висел на нем,
словно ошейник, позванивая от зубов его щелканья. Другие же  залезали  под
стулья или царапали пол, чтобы вырыть хоть ямку, но  при  дубовом  паркете
какая может быть  ямка  для  страусиной  политики!  Медник-тарельник,  зад
заслонивши тарелками, бумкал в мой барабан  головой,  так  его  в  середку
тянуло, однако же импортная добротная перепонка выдержала.  Капельмейстер,
чтобы меня  перекрыть,  лупил  во  всю  мочь  по  дирижерскому  пульту,  с
поросячьим взвизгом "анданте анте ранте адаман-те таяте", ибо  все  уже  у
него смешалось, а Его  Величество  Гармонарх  из  Ложи  своей,  почитаемый
великим почетом, зашептал что-то быстро  лакеям  и  челяди,  и  давай  они
портьеру  задергивать,  дабы  та  парчою,  Дамаском,  тисненьем   гербовым
отгородила от нас короля, а Гориллище сперва хоть бы что, трескает  только
да чавкает, жрыкая, - все ему арфистом отжрыкивалось, который был жирен  и
тучен весьма, - а потом, приподнявшись,  как  забасит,  хрипло,  мерзко  и
рыковато:
   - Ка-блу-ка-стый?  Это  кто  же?  Мо-я-свет-лость?!  Ах?!  Мне  ли  тут
по-о-хо-хо-хо (заплакал) зор учиняют? Меня ли тут в чем-то  ду-у-ху  ху-ху
(заплакал) рном обвиняют? И никто  меня  ни  сло-о-хо-хо  (заплакал)  овом
единым не защитит? Проклятье! Спасите  меня,  детинушку-сиротинушку,  меня
тут шельмуют, мне тут афронт, мне тут обида, мне тут поношение,  худо  мне
тут, я к мамочке, к  нянюшке  хочу!  О-хо-хо-хо!  У-ху-ху-ху!  (рыдал  уже
грозовым водопадом) - ты мерзкий вшивец-паршивец! Би-ток  не-куль-тур-ный!
Ба-клуш-ник! О-хо-хо! Не любишь меня! А я-то думал, что все меня тут,  все
до единого любят.
   Сначала я было речи лишился от удивления, но после собрался с  духом  и
говорю:  Сударь  Гориллий!  Поистине,  трудно  любить  того,  кто  Угланом
Шкафонским из укромного Шкафа то и дело жутко вылазит  и  рыскает,  словно
рысь меж овец, кости ломает, тромбонистов жрет, флейтистами закусывает,  а
потому невдомек мне, как это ты не видишь каннибально-музыкального  своего
лиходейства? А вы, - говорю, - господа  грамотеи,  фрачистые,  табачистые,
бородатистые, и ты, черно-смокинговый доктор тих. муз.  с  трубкой,  -  не
научная  ваша  наука  ученая!  Метрономов  тут  понаставили,  резонаторов,
абракадабр и альфацентавр, муку рассыпали в воздухе, чтоб зависала, летая,
и Стоячих Волн выявляла узлы! Экспертолизы  строите,  тон  и  такт  метром
меряете, а Гориллища не видите! А Его Величество Гармонарх  пусть  изволит
занавесь свою отзанавесить и  некоторым  образом  растолковать,  на  каком
таком основании допускается здесь сыроядение на месте, а также на вынос  в
Шкаф?! Ибо вошел я в азарт и мне уже  все  едино.  Ученые,  вижу,  достают
тюбики с синдетиконом и пробуют Специальными Словами  отделаться,  как-то:
Delirium Tramtadremens, или Бред Колотунский, Psychopathium Musicales  cum
Hypnagogica Confusione Debilitatissima [Музыкальная Психопатия с Наводящей
Сон Путаницей Глупейшей (лат.)], но Гориллище как зарычит!  Слезы  горючие
льет, и ручьями текут они по ступеням амфитеатра; а потом как махнет одним
махом горилльским к Збасительской Ложе, как  на  шнурах  повиснет  да  как
вцепится в дамассковую парчу, - тут уж  сам  Гармонарх  изрядную  Конфузию
выказал, в углу на корточках съежился и чрезвычайную ведет консультацию  с
Советом Министров, а Гориллище морду в Ложу сует и: спасите, В.Величество!
- восклицает, - спасите меня, горемыку ославленного, а не то я пойду и уже
не вернусь!
   Вскочил Гармонарх при этих словах и криком вскричал: Только не это, ах,
не это, Надежа ты Наша, Опора, Дружок Любезный, Только не ЭТО!  Сделай  же
сам, сам знаешь что, изволь понять, Милостивец, что Нам  сказать  такое  в
Мягкосердии Нашем, Многажды Царственном, не пристало,  а  тебе  ничего  не
стоит. - А вот нет же! - Гориллище отвечает, носом жутким пошмыгивая,  так
что сопли текут по страховитым щекам, - вот нет же! То,  что  делал  я,  -
делал на службе В.Величества, согласно персональному списку.  Нарочным  из
Ложи  доставленному  через  Окошечко  Шкафное,  выхватывал  я  строго   по
предписанию и согласованно потреблял, однако Весьма Неохотно, затем что  я
Игрунишками Брезгую и, жизнью клянусь, ни единого в рот бы не  взял!  Всех
до последнего ел с отвращеньем, наперекор своему Естеству,  себе  вопреки,
единственно ради Трона, Отечества и Высших  каких-то  Сфер,  ибо  я  Углан
неученый и на знаю, как их там звать, и желудка, здоровья, печени своей не
щадил, хотя от провизии этой прогорклой желчь  запеклась,  и  расстройство
случилось, и жжет беспрестанно изжога, однако же  я  беззаветно  стоя