бую! Напоминаю и повторяю: сыграем  Увертюрную  Симфонию
Тишины! Продолжайте силентиссимо, аллегро виваче, кон брио,  но  и  пьяно,
пьяниссимо, потому что chi va piano, va sano [тише едешь -  дальше  будешь
(ит.)]. А, понимаю, шутка! Шутит с нами, ибо Душою Добр! Говорит: Господа!
Валторнист, Арфач, Тромбон и ты, Кларнет Эдакой! И вы, Клавикорды-Милорды,
больше старания! Медные, плавно! Внимательней,  Пикколо,  а  вы.  Виола  с
Виолончелью, нежнее!  А  ты,  фортепьяно,  то  бишь  Громкотих,  следи  за
сурдиной! Подходит к пюпитру и снова стучит:  под  Управлением  Нашим,  по
Команде Моей, к Гармонии Сфер,  за  мною  -  _играть_!  Играем.  Однако  ж
по-прежнему ничего не слыхать кроме стука, скреба и хряпа, ничегохонько! И
отправляется дирижер в оркестр, улыбаясь, и  мятные  леденцы  раздает,  но
кому леденец, тому и палкой немедля по лбу. Головы гудом  гудят!  С  лицом
озабоченным бьет и понять нам дает, и точно, мы  понимаем,  что  не  своею
волею лупит, но чтобы не было ущерба Величеству, бьет от  Имени,  дабы  не
допустить  какофонии  до  гармонаршего  уха,  а  лупимый   съеживается   и
капельмейстеру отвечает улыбкой умильной и кроткой, тот же, с равносильной
улыбкой, угощает и бац! ибо не от себя  дубасит,  но  дабы  не  допустить,
уберечь, а может, чтобы худшей трепки, Настоящего Кнута избежать...  Знаю,
потому что в перерыве судачат  игрецы  меж  собой,  друг  дружке  пластыри
прилепляя  подле  моего  барабана:  он  добрый,  наш  Капельмейстер,  ведь
написано  ясно:  Bonissimus,  но  вынужден   так,   чтобы   Гармонарх   не
разгневался, и вправду, вижу я  надпись  "Capellenmaysterium  bonissimum",
ей-ей, славный, говорят, дирижер, и  сердце  у  него  золотое,  но  должен
охаживать, чтобы нам. Кто другой не заехал  по  лбу!  Кто,  кто  такой?  -
любопытствую; не отвечает никто. Что до битья, это я понял,  однако  же  с
музыкой не могу  разобраться,  кругом  только  лязг,  и  бряк,  и  дребезг
невыносимый, а мы играем себе. Пенсне блистает, бегает,  бацает,  и,  хотя
трещат наши лбы, понимаем, что так и  должно  быть;  но  тут  шевельнулась
Портьера Ложи и  оттуда  выглядывает  Пятка  Большая,  Босая  и  некоторым
образом Голая, но  не  какая-нибудь  уличная,  рядовая,  а  Помазанная,  в
Коронной Пижаме, из штанины Тронной  торчащая,  и  поворачивается  она,  и
раздвигаются складки портьеры, а за нею храп, и не трон, но ложе в  золоте
и розанчиках,  с  отливом  дамассе  пододеяльник,  а  на  златой  простыне
Гармонарх, симфонически утомленный, спит, в думку бархатную уткнувшись,  -
спит, и  более  ничего,  а  мы  под  Пятою  пьяно,  пьяниссимо,  чтобы  не
разбудить. Понарошку?.. Ага, понимаю, понарошечная репетиция!  Хорошо,  но
битье-то не понарошечное? И отчего волоса нет на смычках,  а  барабан  мой
вроде старой доски?
   И еще замечаю: в самом темном углу  зала  -  шкаф,  величиною  с  целый
орган, черный, огромный, затворенный, а в нем  окошечко  зарешеченное,  и,
если случается фальшь позаметнее, мелькает  там  глаз,  мокрый  и  жгучий,
ужасно противный, и спрашиваю я тромбониста, кто там? А тот  молчит.  Я  к
контрабасу  -  молчит.  Виолончель  -  молчит.  Треугольник  -  молчит.  А
флейта-пикколо пнула меня в лодыжку. Вспомнил я о совете  старца  и  молча
уже играю, то есть стучу. Вдруг скрип нестерпимый: отворяется Шкаф в Углу,
и вылазит оттуда Некто Пятиэтажный,  Черный  как  ночь,  с  глазищами  что
мельничные жернова, и между колоннами плюхается  не  примеряясь,  будто  в
лесу, и, сидя, разглядывает нас мокро и жгуче. О мраморный зад музы спиной
волосатой скребет, другая муза у него под локтем,  ну  и  жуткий  же  этот
углан, как глянешь, так по спине мурашки!  Вот  тогда-то  и  стала  совсем
пропадать у меня охота музицировать в Филармонии Гафния, потому что  Углан
как начал свой зев разевать, так все раскрывал  его  и  распахивал,  а  по
причине общей громадности и габаритов шло это  дольше,  чем  мне  того  бы
хотелось, в середке же было мерзко до ужаса - и клыки были мерзкие, и язык
за ними еще мерзейший, вертляво-слюнявый, и  всадил  себе  палец  в  морду
Углан Шкафач,  и  ну  ковыряться  там,  без  спешки,  однако  с  усердием.
Оглядываюсь - близ меня контрабас и  труба,  и  тоже  рот  разеваю,  чтобы
спросить, кто, мол, сие чудовище, откуда и почему, а также зачем, и вообще
-  с  каким  смыслом?  Но  тут  припомнились  увещания  старца,  в  голове
зазвучало: "Что бы ты ни увидел ужасного - ни слова, ни звука, ни гугу", а
потому, одумавшись, дальше играю, а поджилки  трясутся,  слабеют  коленки.
Различаю ноты, тараща глаза, но неотчетливо как-то, словно мухи  наделали,
не понять, где квинта, где кварта, пятнышки, кляксы, все расплывается, как
сто чертей, - верно, черти и принесли эти ноты, думаю, и тишина воцаряется
тактов на  восемь,  а  в  ней  ах  до  чего  отвратительный  звук:  едкий,
сгущенный, муторный, зубодерный и глоточный сип раздается,  Углан  зевнул,
зубами  щелкнул,  потягивается,  хребет  щетинистый  трет  о  задок  музы,
выглянул из своего угла, принюхался, пыхом пыхнул, а потом и жрыкнул,  да,
да, жрыкнулось ему, в сей храмовой тишине, филармонически сосредоточенной,
ужасно гадостный Жрык, но никто не видит ничего и не слышит! Сидят как  ни
в чем не бывало! А пополудни празднественный концерт, и Государь Гармонарх
восседает в ложе, окруженный вельможами звездоносными, и что-то в  перстах
оперстененных вертит, и сам себе в ухо изволит втыкать, напрягаю  взор,  а
там золотая тарелка,  Гармонарх  шарики  из  ваты  сворачивает,  в  маслах
освященных смачивает и в уши сует! Совсем ничего  не  понимаю  уже.  А  мы
между тем в фортиссимо так пиловато пилим и так яровито наяриваем,  что  в
окошке с решеткой блеснула  как  бы  слеза,  а  Гармонарх  велит  портьеру
задернуть, ибо пора ему за дела держабные браться. Что же дальше?  Господа
игрецы!  -  говорит  капельмейстер  пенсноватый  и  бледный,  надобно  нам
посовещаться, покритиковаться взаимно, поскольку это не то, а то не  этак,
побойтесь Бога -  где  вы,  а  где  Гармония  Сфер?  вы  же  Гармонарха  в
ипохондрию приведете такой игрой! Совещание  объявляю  открытым!  И  в  то
время как я, не разобрав, что и как, все на шкаф зыркаю на всякий  случай,
они берут слово по очереди и встают, и начинаются длинные прения и дебаты,
искрятся  от  жаркого  пыла   глаза,   критикуется   исполнение,   смычки,
инструменты, трубодеры не то и не так, пальцы неверно  поставлены,  выучки
маловато, недостаточно репетиций, гимнастики не хватает,  не  усердствуем,
коллеги, как надо бы, душу не вкладываем; каждый сам к себе крайне  суров,
а уж к прочим не дай Боже, нитки сухой друг на друге не оставляют, -  все,
окромя тромбониста, треугольника и валторны, уж не ведаю отчего. И  спорят
над каждой нотой, как выжать из нее звучный сок; цель у  них  общая,  я  с
восхищением слушаю, теорию всякий знает здесь досконально, словно по нотам
идет совещание; я все слушаю и смотрю, но тень какая-то пала на нас,  шкаф
внезапно раскрылся, а там ОНО, черномшистое вшивое брюхо почесывает, палец
запускает в пупок - не пупок, а Мальстрема  воронка  черная!  И  так  вот,
сопя,  икая,  почесываясь,  сидит,  колупает  в  носу   -   с   аппетитом,
расстановкой и сатисфакцией, озабоченно и сосредоточенно. И  вдруг  тишина
наступает  страшная,  затем  что   встает   коротышка,   приставленный   к
колокольчикам,  и  заявляет  по   пункту   повестки   "разное":   Господин
капельмейстер и вы, Коллеги! Инструменты НЕПРИГОДНЫ, следовательно, ничего
получиться  не  может!  Не  спорю,  с  виду  красивые,  золоченые,  однако
беззвучные, для того  что  дефектные;  гробы  повапленные,  да  и  только.
Поэтому вотирую вотум,  чтоб  дали  нам  Настоящие,  а  эти  в  музей  или
куда-нибудь там в переплавку. И сел. - _Чта-а-а? Чта-а-а?!  Чта-а-а!!!???_
- кричит наш добряк в пенсне, лучший на свете. - Инструменты  ПЛОХИЕ?!  Не
годятся? Не нравятся?..  На  Объективные  Трудности  сваливаешь  немощь  и
недотепистость собственную? Ах ты балбес-лоботряс, общего Дела  предатель!
Что за гнусное Диверсантство! Мерзавец такой-сякой, Подосланец-Поганец,  и
откуда ты такой взялся?! Откуда, как? Кто подсунул тебе Преступную  Мысль?
А может, у тебя заединщики есть? Кто еще мыслит так же? Тишина гробовая, а
тут подлетает ливрейный Лакей-лизоблюдок и записочку ему вручает, и читает
он, отодвинув листочек от глаз (поскольку в пенсне своем дальнозорок, дабы
всех нас держать на виду), и говорит: Значит, так. Объявляю  Перерыв,  ибо
вот мне Повестка ко Двору, на  Министерский  Совет.  Как  только  вернусь,
устрою вам Подведенье Итогов! А покамест труби отбой!  Сидим  мы  и  ведем
разговоры, мол,  скажите  на  милость,  Ваша  Смазливость...  дело,  вишь,
тонкое... я, мол,  в  сторонке...  и  тому  подобные  замечания  всю  ночь
напролет. Поутру  являются  трубачи-фанфаристы  и  зачитывают  Гармонарший
Манифест и Указ об имеющем быть специальном Научном  Симпозиуме,  на  коем
подвергнутся Комплексному изучению все препонствия на пути к Гармонии Сфер
(Га.Сф.).  Тотчас  нагрянула  тьма   меломанов,   меловедов,   мелодистов,
звуколюбов и звучителей с высшей полифонической  выучкой,  сплошные  проф.
филар.  конц.,  д-ра  тих.  муз.,   действительные   академики   звука   и
члены-корреспонденты,  и  все  они  шлют  куда  надо   корреспонденцию   с
надлежащими записями. Сперва записали нашу игру  на  шестистах  аппаратах,
рассовав по инструментам микромикрофончики, а мне  в  барабан  даже  целый
макрофон запихнули, опечатали ленты зеленым  воском  и  красным  сургучом,
взяли пробы вибрирующего воздуха, осмотрели сквозь лупу нас и каждый угол,
а после совещались семь дней и еще месяц. Точность  анализов  неописуемая!
Еще не случалось мне видеть такое нагроможденье науки в одном  месте!  Все
до деталей освещено и согласовано с надлежащих  методологических  позиций.
Его Величество  всемилостивейше  взяло  на  себя  Высочайшее  Шефство  над
совещаниями, но лично в них не участвовало,  а  замещал  его  Вице-Министр
Обоих Ушей. В  последний  же  день  осьмнадцать  Деканных  Ректоров  хором
зачитали Экспертолизу, составленную коллективно с полным исследовательским
единомыслием:   Комиссия,    пишут,    выявила    отдельные    Недостатки.
Инструментарий не  вполне  Полноценен.  Там-сям,  того-сего  недостает,  а
кой-где еще - еще кой-чего не хватает; там заковырки, сям растопырки. Тут,
в виоле, струны отчасти гипсовые, а там, в контрабасе, полно  отрубей.  Не
так, безусловно, должно было быть, но так оно вроде бы есть.  Тут  тромбон
заткнут, затем что попали туда  чьи-то  штрипки  из  пятидесятипроцентного
хлопка с добавкой нейлона, второго сорта, а  может,  иные  какие  штряпки,
короче, рекомендуем прочистку тромбона, а равно почитаем необходимым иметь
возле тромбониста трубочистную  щетку,  дабы  последний  играл  совершенно
чисто. Клавимбалы же нашли мы в Целом Пустыми: в середке  нет  ничего,  за
вычетом Экс-Птичника для Гусей. Гусли: вместо гуслей обнаружены нами  Гуси
низкояйцеудойные, подвергнутые Пирометрическому, или Перомерному, анализу,
поскольку Оперение затрудняет Гусям бряцание, в силу чего неспособны  Гуси
чистого звука иметь. Ergo, следует ЛИБО осуществить деперьезацию  таковых,
ЛИБО, учинив расход из королевской казны, гусельный инвентарь приобресть и
гусляром оный укомплектовать, в рассуждении того, что нынешний  гусляр  по
профессии индюкатор, или индюшник. Что же до Громкотихого Фортепьяно, то в
нем две меры мышей хвостиками к молоточкам  привязаны,  в  силу  чего  оно
Очень Тихо  Поет,  особенно  ежели  взять  в  расчет,  что  кормовой  фонд
Мышеводом  растратно  истрачен.   Ежели   не   воспоследует   Гармонаршего
Снисхождения, в кандалы его. Что же до Треугольника, то  должно  быть  ему
Металлическим, а не Бубличным, хотя бы и на дрожжах.  Теперь  Контра-Басы.
Главный Контра-Бас кувыркается при Пассажах, имея заместо  Шпоры  Шипастой
Колечко, и, отъезжая на  нем,  увлекает,  силой  инерции,  Контра-Басиста,
который при каждом Бассо Дольче Профондо вынужден лететь вверх тормашками.
И предлагает  Комиссия:  либо  веревкой  его,  либо  вырубить  ямку,  либо
ремешком,  либо  заклинить,   либо,   наконец,   произвести   раскольцовку
(расколечивание).  Смычкам  не   помешал   бы   волос,   вместо   которого
Экспертивные Знатели констатировали лишь  Атмо-Сферу,  т.е.  смесь  азота,
кислорода и  двуокиси  углерода,  со  следовыми  количествами  благородных
газов, как-то: ксенона, аргона и  криптона,  а  также  капелькой  водяного
пара. А равно чуточку  Жидкой  Взвеси,  которая  есть  не  что  иное,  как
Отходная Производная Обкашливания  и  Заплевывания  Игрецами  Мундштуковин
трубодувно-тромбонских.  Тем  не  менее  волос  Комиссия  полагает   более
пригодным для играния, нежели воздух, в особенности же  хорошо  подходящим
для Потирально-Трясушного ерзания по струнам. Таким  вот  манером  тянется
экспертиза на тысячу восемьсот страниц, и о барабане там тоже написано,  а
как же, не обошли вниманием  мой  барабан:  доска  размалеванная,  колесом
сучковатым подпертая; хоть и в золоте, да не барабан. И триста восемьдесят
одно предложение разосланы в компетентные  органы;  в  Министерство  Труб,
Тромбонов и заготовок Трень-Бреня, в Ведомство Сфер, Колоколен и  Питейной
Гармонополии, Вице-Премьеру по вопросам Безнадежного Положения, а также  в
Верховную  Трубодерную   Палату.   Сам   Лорд-Хранитель   Басового   Ключа
рекомендации печатью скрепил. Как повскакали тут с мест оркестранты да как
раскричались, раздискутировались!
   Верно! Святая Правда! Не барабан, а обруч старый, пень корявый, навозом
набитый; смрадом  шибало,  а  все  по  причине  то  ли  неведения,  то  ли
нарочитого  укрывательства!  Флейты,   альты,   кларнеты,   гобои,   трубы
закупорило, дрянь  и  хлам,  прочь,  долой,  хотим  развернуть  извлечение
звуков, о дайте, дайте же нам получше что-нибудь, и мы обязуемся заиграть!
Тут  тряпицей   заткнуто,   вот,   посмотрите,   тут   мундштук   страдает
непроходимостью, а тарелки из цементо-бетона, станиолью только  обернутые,
ну как этим будешь играть? Смотрю: я ли, они ли спятили,  ведь  с  первого
раза все было видно, и откуда горячность такая внезапная, ломаю  голову  и
все не пойму, а в них пылает к музыке страсть и непритворная  одержимость.
И встает пианист,  и,  окинувши  взором  зал,  говорит:  Вот,  пожалуйста,
докладная записка, мною в прошлом году составленная, да  недосуг  было  по
почте послать; и читает: "Руководствуясь своим  суверенным  мнением,  ради
блага Га.Сф.  решительно  требую  вместо  Гипсо-Цемента  внедрить  Дерево,
листовую Медь и Латунь,  а  также  Струны  звучно-кишечные!  Вот  что  нам
надобно, а от той дряни, что мы ныне имеем, не жди  ничего,  кроме  чада!"
Садится, чрезвычайно собою довольный, и во Круг, на  коллег,  торжествующе
смотрит, а те шумят-гомонят: Точно! и я, и я, о, мы  давно  уж  приметили,
что опилки, и мыши, и цемент, и просто навоз, как и откуда во  храме  Муз,
неизвестно, доложить собирались, усовершенствовать, да вот у  меня  болела
нога, у меня были судороги, я охрип, я точь-в-точь то  же  самое  написал,
что пьянофортист, только листок  задевался  куда-то,  а  я  еще  рельефнее
выразился, но из-за болезни ТЕТКИ... и все в таком роде, наперебой, однако
же вижу, Углан сидит себе в открытом шкафу на корточках, икает и  чешется,
трет ножищу о ножищу когтистую, ну прямо  натуральный  Гориллий;  тогда  я
тыкаю коллег в бока, и показываю,  и  подмигиваю,  вон,  туда,  мол,  туда
посмотрите, но те, разошедшись,  ни  малейшего  не  обращают  внимания,  в
лестной надежде на лучший звук и жребий. И  впрямь  появляются  четверками
музицейские, галунами обшитые,  кушаками  белыми  подпоясанные,  и  новые,
дивные несут инструменты, теперь-то уж мы заиграем! Радость неимоверная! И
новый пред  нами  предстает  Капельмейстер,  в  очках  роговых,  ибо  тот,
пенсноватый, отправлен на Пенсию ради Выслуги  Лет,  и  толкуют  уже,  что
ему-де Перепонок Барабанных недоставало, так  что  ничего  он  не  слышал.
Отвинчивают прежнюю надпись и новую  золотыми  гвоздочками  приколачивают:
CAPPELMISTERIUM OPTISSIMUM [лучший капельмейстер (лат.)], и снова за дело!
Сперва, однако,  Роговик  сообщает:  Прогрессивных  держусь  я  принципов.
Объявляю Дискуссию. Пусть каждый поведает о сокровеннейших думах,  о  том,
что звучит у него на душе. Пусть откроется! Можете  говорить  без  опаски,
Дражайшие, никто у вас волоса не тронет на голове,  никто  не  обидит,  не
надорвет  ни  раковины  ушной,  ни  связки,  ибо  я  не   таков!   В   чем
торжественнейше клянусь,  и  на  Га.Сф.  присягаю,  и  сказанное  скрепляю
Дирижерской Печатью под Управлением  Его  Всемилостивейшего  Збасительного
Величества!!!
   И ну  все  сызнова  взахлеб  изливаться!  Льется  патокой  красноречие,
риторики мед - смычковцы, валторна, скребачи, трубодеры, да так смело,  аж
дух спирает; сообщают, что кто  кому  с  кем  и  как,  что  творилось  при
пенснеце-дирижере; ох, и плохо же, слышу, о  нем  отзываются,  никогда  не
пришло бы мне в голову, что они не любили его как родного,  ведь  сами  же
бесперечь перед ним в любви изъяснялись и чувства предлагали нежнейшие,  -
а те тугие конверты, не иначе  как  письма  любовные,  что  совали  в  его
перчатчатую ладонь? Сыновней нежностью дарили его и с носами расквашенными
умилялись: он наш голубчик, наш батюшка, по заслугам колотит он нас, и  на
тебе, память его вовсю загрязняют, глух-де как пень,  а  Контра-Басисты  -
что-де ручищи у него параличом искорежены и одно лишь умел он:  лупить  по
глазам, а глаз-де имел он дурной, монструозный, и взглядом дырки выжигал в
барабане,  что  присутствующий   здесь   ударник   милостиво   подтвердить
соизволит, - а я, в замешательстве страшном, под нос себе мямлю и бормочу,
ведь зазорно так лгать, но вижу,  что  лгут  они  от  чистого  сердца,  из
чистого энтузиазма врут с три короба, и  не  могу  надивиться,  каким  это
образом непритворное благонравие, добрая воля и влечение к  Лучшему  могут
марать себя такой обовранью, и лжепыханством, и  выплевом  слюнно-язычным?
Ведь они уверяют, будто и порчу он наводил, и у мышей  молоко  из-за  него
пропадало,  что  был  он  косой,  легавый,  горбонос-недомерок,   да   еще
плоскостопый, а как, мол, с Плоскостопием шествовать к Га.Сф.?!
   А Роговик  записывает,  подпевает,  вторит,  однако  вскоре  затем,  по
возобновлении репетиции, вижу, Что-то к нам  шлепает  не  торопясь,  мы  в
мелодию пробуем спрятаться, но нависла  от  Лапы  тень,  и  вот  уже  того
Коротышку при колокольчиках, что первый начал,  Цап  за  штаны,  а  другой
лапой Контра-Басиста, что столько на пенснеца наохальничал, Хап за полу, и
обоих, ногами болтающих, уносит Оно и  в  шкафу  затворяется,  и  слышу  я
сквозь наше Анданте Маэстозо: Хруп-Хруп, Ням-Ням! Только  мы  их  обоих  и
видели.
   Играем, но разлезается играние наше, затем что темень в глазах! Da capo
al fine! [с начала до конца! (ит.)] -  кричит  Роговик.  Плохо,  еще  раз!
Играем, вступает оркестр, по спине мурашки, полный звук и полный  тон,  но
среди этих мурашек другие какие-то, немузыкальные,  чувствую  да  вдобавок
путаю ноты, а причиной тому глазотряс от беспрестанного зырканья  в  угол.
Пошло форте, гремят медные, но словно бы пробирает их дрожь,  а  Гориллище
шкаф отворяет, принюхивается, на  пороге  садится,  зычно  рыгает,  знать,
отрыгнулось ему Колокольником, о  Боже  правый,  о  Гармония  Сфер!  А  от
рыгания - от чего же еще?  -  съехали  в  фальшь  смычки,  а  пианист  как
забарабанит по клавишам, вкривь, вкось, в тряс, в дрожь! Морщится  роговой
Капельмейстер, словно лягушку проглотил, ох, плохо, такие  инструменты,  а
запороты, скверно, мерзопакость, не музыка, и не совестно вам,  лоботрясы,
лодыри! еще раз! И раздает нам  руководящие  исходящие  из-за  пюпитра,  и
витамины,  и  смеси  питательные,  и  приносят  заграничный  канифолий   в
бочонках, нарочно выписанный, не жале