лебания маятника-вагончика были настолько частыми  и  высокими,  что  у
Хьюланна начала кружиться голова, как у  ребенка  на  забавном  аттракционе.
Хотя ему было не до забав.
   Лео,  сгруппировавшись,  чтобы  предохранить  самые  уязвимые  места   от
повреждения, отскочил после очередного удара от стены и вновь оказался рядом
с пультом управления. На левой щеке  его  расплывался  кровоподтек,  который
становился все темнее и темнее.
   Хьюланн, держась  за  поручень,  потянулся  и  зацепил  куртку  мальчика,
пронзив ее всеми шестью  когтями,  пытаясь  надежно  ухватить  ее.  Вагончик
наклонился в очередной раз, но Лео  уже  не  пришлось  катиться  к  передней
стенке. Хьюланн использовал свои мощные, хотя и  недостаточно  тренированные
мышцы,  стремясь  удержать  его.  Подтянув  одной  рукой  мальчика  к  своей
судорожно вздымающейся груди, он выпрямился, опираясь на другую руку.  Затем
крепко прижал его к себе, когтями удерживая  за  одежду.  Лео  ухватился  за
поручни и держался за них так крепко, что суставы на его руке побелели.
   - Мы должны остановить вагон! - крикнул он Хьюланну. Лицо Лео сморщилось,
он стал похож на маленького старичка. - Он может слететь в любую минуту.
   Хьюланн кивнул. Теперь он вновь смотрел через окно и не мог отвести  глаз
от того, что видел,  как  человек,  загипнотизированный  крадущимся  за  ним
львом. Посадочная станция то удалялась,  то  приближалась.  Казалось,  будто
сами здания двигались  перед  ними,  и  одновременно  плясали  внизу  сосны,
исполняя какой-то жуткий ритуальный танец, а вагончик катался взад-вперед на
канате. Небо также то приближалось, то удалялось вместе с  серовато-голубыми
облаками.
   - Отключи его, - настаивал Лео. Мальчик боялся отпустить  любую  из  рук,
так как его снова могло отбросить и понести через весь салон.
   Хьюланн потянулся к пульту управления. Вагончик  снова  двинулся  вперед,
но, столкнувшись с каким-то препятствием, откатился назад, раскачиваясь  еще
больше. Хьюланн вырубил все  системы  -  и  вагончик,  прекратив  штурмовать
препятствие, повис на тросе. Постепенно колебания начали утихать,  становясь
более безопасными. И только ветер нежно покачивал пчелу.
   - Что же нам теперь делать? - спросил потрясенный Хьюланн.
   Лео, ослабив руки, посмотрел на поручни, словно  ожидая  увидеть  на  том
месте,  где  он  держался,  какой-то  изгиб,  затем  сжал  кулаки,  стараясь
избавиться от судороги.
   - С тросом что-то не в порядке. Мы должны проверить.
   - Но как?
   Лео внимательно изучал потолок.
   - Там какой-то специальный люк.
   В задней части салона, по левой стороне, перила  вели  к  вентиляционному
люку на потолке.
   - Тебе придется это сделать самому, - сказал Лео. - Меня снесет ветром.
   Продолговатая голова Хьюланна кивнула в знак согласия Его хвост  все  еще
крепко обвивал левое бедро.

   Глава 8

   Баналог застыл в массивном зеленом кресле в  тускло  освещенном  кабинете
Охотника Доканила. Если бы он был ученым, обладающим знаниями более  низкого
порядка, чем те, которыми он располагал, он не смог бы противостоять натиску
столь изощренного допроса, какой применил  Охотник.  Он  легко  бы  допустил
неточность в деталях, или выдал бы себя тем, что начал заикаться, или на его
лице непроизвольно промелькнула бы тень страха. Но  травматолог  был  наоли,
обладающим огромными познаниями в  области  работы  мозга,  его  физического
функционирования. Баналогу были известны самые тонкие процессы,  протекающие
в сверхразуме. Он знал, как управлять своими эмоциями до такой степени,  что
это было неподвластно ни одному из наоли - кроме Охотника.  И  врач  подавил
страх, завуалировал  свою  ложь,  стал  настоящим  воплощением  искренности,
честности и профессиональной заинтересованности.  Баналог  предполагал,  что
ему удалось обмануть Доканила. Он, конечно, не мог быть полностью  уверенным
в этом; никто никогда не мог знать наверняка, о чем думает Охотник. Но
   Баналогу казалось, что ему удалось убедить Охотника в  правдивости  своих
показаний.
   Доканил стоял у единственного в комнате окна. Тяжелые  складки  бархатных
штор янтарного цвета были перевязаны толстым шнурком.  За  окнами  все  было
серым и унылым в слабом свете раннего утра. Снег продолжал падать. Казалось,
Доканил смотрел сквозь снег, сквозь развалины, пытаясь проникнуть  взором  в
какой-то только ему известный уголок во Вселенной.
   Баналог  наблюдал  за  этим  странным   созданием,   с   трудом   скрывая
любопытство. Его поражала в Охотнике каждая деталь, как, впрочем, и  всегда.
Это  был  неподдельный  профессиональный  интерес.  Как  же   ему   хотелось
подвергнуть Охотника анализу, как хотелось добраться  до  самых  глубин  его
сознания, чтобы посмотреть, что там происходит. Но Охотники не  нуждались  в
осмотре и консультациях травматолога. Они  всегда  полностью  контролировали
все свои действия сами. Или так гласит легенда...
   Доканил был одет в плотно облегающие синие брюки, заправленные  в  черные
ботинки. Торс прикрывала мантия, по покрою напоминавшая свитер и  доходившая
ему до длинной толстой шеи. Синий цвет одежды  был  таким  темным,  что  его
вполне можно было назвать черным. Талию Доканила стягивал ремень  с  тусклой
серебряной пряжкой, на которой  красовались  знаки  отличия  его  профессии:
вытянутая ладонь с выпущенными когтями,  готовая  схватить  врага.  Все  это
обрамляло кольцо из таких же злобных когтей, но поменьше.  На  спинке  стула
Охотника висела его шинель. Тяжелая, ворсистая, похоже, она была сделана  из
черного мехового бархата. Плечи шинели украшали кожаные полоски. На талии  -
черный кожаный пояс. Вместо привычных заклепок - пуговицы  размером  с  глаз
наоли, которые были отлиты из  тяжелого  черного  металла,  и  на  каждой  -
изображение свирепого когтя, а вокруг все тот же зловещий орнамент, что и на
пряжке. Баналог содрогнулся.
   Он знал,  что  Охотники  носят  одежду  из  соображений  практичности,  -
Охотники, чья профессия была предопределена еще до их рождения, были во всех
отношениях более чувствительными к внешним раздражителям, чем другие  наоли.
Температура  их  тела  не  могла  легко  приспосабливаться  к  изменениям  в
атмосфере, как это происходило у остальных. Сильная летняя жара вынуждала их
скрываться в тени по возможности дольше и пить очень много  жидкости,  чтобы
восполнить потери организма. Жестокой зимой им приходилось искать защиты  от
снега и ветра под покровом зданий, как это делали хрупкие люди.
   От всей их одежды веяло чем-то зловещим. Не потому, что ее носили  именно
Охотники, - а из-за самой формы мантий, которую  они  для  себя  выбрали.  А
может, это у него просто детский страх перед неизвестным? Баналог думал, что
нет. Он не мог определить, что конкретно беспокоило его в этой форме, однако
его не покидало чувство беспокойства.
   Доканил повернулся спиной к окну и посмотрел сквозь полумрак  комнаты  на
травматолога. Охотникам не нужно было много света  для  того,  чтобы  хорошо
видеть.
   - То, что вы мне только что рассказали, не представляет особой  ценности,
- заявил он.
   Его голос был  вкрадчивым  и  цепким.  Ему,  как  и  Баналогу,  удавалось
сдерживать себя, чтобы не перейти на низкий шипящий свист.
   - Я попытался...
   - Вы рассказали мне о чувстве вины. О  том,  что  такой  вид  травматизма
встречается все чаще, и именно это подтолкнуло Хьюланна действовать подобным
образом. Я понимаю, о чем вы говорили, - хотя я не понимаю сути этой травмы.
Но я должен получить больше информации,  больше  теории  о  том,  как  будет
действовать этот индивидуум сейчас, когда он в бегах. Чтобы поймать  его,  я
не могу использовать обычные методы.
   - Разве раньше вы не охотились за наоли? - изумился Баналог.
   - Это случается крайне редко, как вы знаете. Но один раз - да. Однако тот
был обыкновенным преступником  и  вел  себя  согласно  определенным  моделям
поведения, свойственным нашим врагам. Но он не был предателем. Я не  понимаю
Хьюланна.
   - Не знаю, что еще можно рассказать.
   Доканил пересек комнату, остановился возле Баналога и посмотрел на него с
высоты своего огромного роста, заслоняя массивным  продолговатым  черепом  и
без того тусклый свет лампы.
   Охотник улыбнулся. Его улыбка  оказалась  самым  страшным,  что  Баналогу
приходилось видеть за всю свою жизнь.
   Под  сине-черным  свитером  Доканила  поигрывали,  как  живые,   тяжелые,
неестественной величины мышцы.
   - В дальнейшем вы будете мне помогать, - прошипел он Баналогу.
   - Как? Я же вам все рассказал...
   - Вы будете сопровождать меня  на  охоте.  Давать  советы.  Анализировать
действия Хьюланна и пытаться предугадать его следующий шаг.
   - Не понимаю, как я...
   - Я воспользуюсь Фазисной системой, чтобы определить его местонахождение.
Думаю, это сработает. Но сработает или нет,  мы  все  равно  начнем.  Будьте
готовы через час.
   Охотник развернулся и направился к двери, ведущей в соседнюю комнату.
   - Но...
   - Через час, - повторил Охотник, вышел в тамбур и закрыл за собой  дверь,
оставив Баналога одного.
   Тон его голоса не позволял даже подумать об отказе.
   На самом отдаленном северном лепестке континента в  форме  маргаритки  на
планете в системе наоли, рядом с бухтой, берега которой клешнями  охватывали
зеленое  неспокойное  море,  стоял  Дом  Джоновела,   представлявший   собой
респектабельную древнюю постройку. Глубоко в скалах были  вырублены  подвалы
этого почтенного дома, где прятался питомник выводка семьи Джоновела. В этом
подземелье и протекал процесс развития детенышей. Их было шестеро -  слепых,
глухих, немых. Они уютно устроились в  теплой  влажной  грязи  родительского
гнезда. Каждый  был  не  больше  человеческого  пальца  и  напоминал  скорее
какую-то рыбку, чем наоли. Их конечности еще не сформировались, зато хвостом
обзавелся каждый. Руки были тонкими как нити. Крошечные, как почки деревьев,
головки не составляло труда раздавить между большим и указательным пальцами.
   Они лежали и  развивались  в  искусственной  утробе,  наполненной  вязкой
слизистой биомассой, которая поддерживала жизнедеятельность зародышей  после
того, как они прошли первую стадию  своего  развития  в  материнском  чреве.
Хорошо развитый янтарно-красный  ганглий  соединял  их  с  утробой,  которую
оплетали сосуды с темной,  как  вино,  кровью,  что  обеспечивало  снабжение
зародышей питанием и устраняло продукты  переработки.  Искусственные  утробы
постоянно пульсировали, тщательно регулируя тончайший процесс  жизни.  Через
два месяца все это будет не нужно. Дети Джоновела свободно выползут  наружу.
Избавившись от своих пациентов, утробы вскоре умрут,  впоследствии  биомасса
разрушит их и подготовит свой состав для  полноценного  развития  следующего
выводка Едва дети начнут двигаться, они начнут и произносить слова, поначалу
не имеющие никакого смысла; они больше не  будут  ни  слепыми,  ни  глухими.
Питались детеныши плесенью, покрывавшей влажные стены,  а  также  высасывали
необходимые для жизни вещества с поверхности биомассы.  По  истечении  шести
месяцев в их мозг хирургически имплантируют фазиссистемный контакт,  который
будет способствовать ускоренному получению знаний без словесного обучения.
   Ретаван Джоновел стоял в зале над гнездом питомника и  смотрел  на  своих
шестерых отпрысков. Они были его первым выводком за пятьдесят один  год.  И,
черт возьми, их должно было быть девять! Девять! Не шесть!
   Но должны же откуда-то появляться и Охотники...
   Вскоре после того, как Ретаван и  его  супруга  покинули  питомник  после
шестнадцати  проведенных  там  дней  спаривания,  центральное  правительство
уполномочило Гильдию
   Охотников заняться  тремя  оплодотворенными  зародышами,  вытянув  их  из
женской утробы для развития в искусственных условиях в подвалах  Охотничьего
Монастыря.
   Ему следовало ожидать, что это рано или поздно случится. Ветвь Джоновелов
была древней и чистой, как раз то, что так нравилось Охотникам. Если бы  они
не пришли за этой частью потомства, они пришли бы в следующий раз.
   А пока...
   Шесть бездумных маленьких существ пищали и барахтались внизу.
   Ретаван Джоновел послал Охотников подальше, а также и потребность в  них,
которая делала их существование реальностью. Он  покинул  гнездо  питомника,
аккуратно закрыв за собой железную дверь. До него все еще доносились  тепло,
запах и шум...

   Светловолосый человек стоял в расщелине  высокой  скалы,  позволяя  ветру
развевать свою роскошную шевелюру.  Как  приятно  было  стоять  на  открытом
пространстве в своем родном мире после долгих лет,  проведенных  в  глубинах
крепости, где известны только мрак и искусственный  свет  Он  наблюдал,  как
хлопья морской пены с трудом достигают берега, срываясь с  белых  гребней  и
рассыпаясь при столкновении с утесами всего в трехстах футах  от  него.  Это
было поистине восхитительное зрелище.
   Как ему не хватало всего  этого!  Он  невольно  поднял  глаза  в  поисках
наольского вертолета. Но небо было  чистым.  На  берег  накатывались  волны,
разбиваясь о скалы и расплескивая пену. Море поражало своей мощью. Возможно,
этот мир сможет выжить. Возможно, и человек сможет. Нет,  не  возможно.  Они
выживут Они, без сомнения, выживут. Любое сомнение приведет к гибели.
   Облака унесло прочь. Светило яркое солнце, тепло которого  он  ощущал  на
своем  лице,  вопреки  холодному,  пронизывающему  ветру.  Постояв  так  еще
некоторое время, человек вошел  в  извилистый  тоннель  в  скале.  Когда  он
оказался в нужном месте, то  подал  условный  сигнал  и  терпеливо  дождался
ответа. В скале медленно открылась дверь. Человек вошел в Убежище и вернулся
к унылому бремени своих обязанностей.

   Глава 9

   Хьюланн толкнул вентиляционный люк  вверх  и  вправо.  В  ту  же  секунду
оглушительный порыв ветра ворвался в образовавшуюся щель. Лео, который стоял
у подножия ступенек, задрожал и обхватил себя руками, чтобы сохранить тепло.
Хьюланн сделал два шага вверх по ступенькам, пока голова  не  появилась  над
крышей вагончика. Он осмотрел навес в поисках каких-либо  повреждений,  хотя
не был уверен, что сумеет отличить их, даже если  и  заметит.  Жуткий  холод
пробирался под толстую кожу, а ветер, казалось,  так  и  стремился  оторвать
плоские уши. Хьюланн попытался придумать, как по-другому осмотреть вагончик,
не вылезая на крышу. Но вскоре понял, что другого пути просто не существует.
Он полностью вылез из вагончика и встал на четвереньки, стараясь  удержаться
на ветру. Пробравшись по обледеневшей крыше к навесу, Хьюланн  ухватился  за
него обеими руками. Он тяжело дышал. Ему казалось,  что  он  прополз  дюжину
миль, а не восемь-девять футов.
   Хьюланн оглянулся на путь, который они уже проделали, а также на трос Все
было в порядке. Он развернулся и посмотрел в сторону посадочной станции. Вот
в чем дело! На расстоянии около двух  футов  от  вагончика  на  тросе  висел
нарост льда с темной сердцевиной около четырех дюймов толщиной и  с  полфута
длиной. Колеса налетали на лед, и их раз за разом отбрасывало назад
   Они просто каким-то чудом убереглись от того, чтобы сорваться с  троса  и
разбиться об острые скалы внизу.
   А внизу...
   Хьюланн глянул вниз через край кабины и тут же убрал голову. Пропасть под
ними пугала даже изнутри. А сверху,  с  его  насеста,  расстояние  до  земли
казалось и вовсе ужасающим.
   Он понял,  слегка  удивившись,  что  из  него  никогда  не  получился  бы
мятежник. Он не был эмоционально готов к побегу, риску, преступлению. Как же
он ввязался во все это? Чувство вины -  да.  Он  просто  не  хотел  отдавать
ребенка на растерзание палачам. Но какой  мелкой  и  незначительной  в  этот
момент казалась ему смерть мальчика. Он был гостов сейчас сдать сотни  таких
мальчиков, лишь бы только избавить себя от того, что делает. Но он прекрасно
понимал, что бездействие подобно смерти.
   - Что там? - позвал его Лео.
   Хьюланн обернулся. Мальчик уже тоже  поднялся  по  ступенькам  и  высунул
голову из отверстия на крыше. Его желтые волосы казались почти  белыми.  Они
развевались на ветру во все стороны и падали на лицо, закрывая его.
   - Кабель обледенел. На нем огромный кусок. Я  не  знаю,  что  это.  Очень
необычно.
   - Придется вернуться обратно, - помрачнел Лео.
   - Нет.
   - Что?
   Вагончик сильнее обычного качнуло порывом налетевшего ветра.
   - Нам нельзя назад, - пояснил Хьюланн. - Я мог бы попробовать залезть  на
половину горы раньше. Но не сейчас.  Нас  здорово  потрепало.  Мы  ослабели.
Боюсь, что даже я начинаю замерзать. Я не  чувствую  ног,  Мы  доберемся  до
станции по тросу или вообще никак туда не попадем.
   - Но мы же упадем и разобьемся. Мы соскользнем, перелезая через лед.
   - Я собираюсь разбить преграду. По лицу мальчика, искаженному от  холода,
скользнуло выражение недоверия.
   - Далеко это от вагона?
   - Пару футов.
   - А ты сможешь устоять на крыше?
   - Не думаю, - ответил Хьюланн.
   - Ты хочешь сказать, что собираешься...
   - Проползти, повиснув на тросе, - закончил Хьюланн.
   - Ты упадешь. Ты же боялся высоты даже внутри кабины.
   - У тебя есть мысль получше? - Давай я, - предложил мальчик.
   Вместо ответа Хьюланн выпрямился, ухватился руками за трос  и  потихоньку
начал переступать по крыше к краю.
   - Хьюланн!
   Он не ответил,
   Хьюланн был не из тех, кто всегда готов совершить что-то героическое  или
испытывает  потребность  действовать  исходя  из  соображений  безрассудного
мужества. В этот момент им двигал только презренный страх, в котором не было
ни капли мужества. Если он не разобьет лед, они  погибнут  Или  им  придется
вернуться назад на посадочную станцию на  середине  горы  и  пробивать  себе
дорогу вверх по склону. Хотя вьюга, казалось, не усилилась,  скорость  ветра
достигала тридцати миль в час, и поэтому Хьюланну было  труднее  справляться
со стихией, чем раньше. И чем больше они выбивались из  сил,  тем  яростнее,
казалось, дул ветер,  словно  ожидая,  что  они  вот-вот  упадут,  заснут  и
погибнут. Безрассудно было бы вытаскивать из кабины  мальчика  и  заставлять
выполнять эту работу на тросе, так как он обязательно свалится и  разобьется
о скалы. Тогда бегство  потеряет  всякий  смысл  Тогда  лучше  будет  просто
умереть
   Он уцепился за кабель обеими руками, его ноги оторвались от крыши.  Мышцы
сократились, кровь в венах стучала от напряжения.
   Даже висеть прямо не получалось, Хьюланна сносило влево. Ему  приходилось
бороться с ветром, со своим весом и с нарастающей болью в руках
   И еще он обнаружил, что его руки прилипают к тросу.
   Легкие горели на обжигающем ветру. Было бы лучше прикрыть первичный отдел
ноздрей, но ему не удавалось это сделать, и потому он продолжал дышать всеми
четырьмя. А ему так необходимо было сохранить себя для последующей борьбы.
   Верхний слой чешуйчатой кожи рук безжалостно сдирался, но  Хьюланн  почти
не чувствовал боли - главным образом потому, что раны  были  поверхностными,
но также потому, что плоть на морозе онемела.
   Чуть позже он достиг злосчастной ледяной глыбы. Пристально вглядевшись  в
нее, он увидел внутри что-то темное, неправильной формы. Он даже  не  строил
предположений о том, что бы это могло  быть,  -  ему  просто  было  некогда.
Хьюланн рывком  отодрал  одну  руку  от  троса  и  подержал  ее  наготове  в
нескольких дюймах от ледяного железа, чтобы в  случае,  если  одна  рука  не
выдержит, снова ухватиться двумя. И хотя его нервы были на пределе,  а  рука
готова вывалиться из плечевого сустава, он понял, что сможет удержаться и  с
помощью одной руки. Тогда Хьюланн поднял свободную руку  и  выпустил  когти,
чтобы со всего размаху сбить ледяную глыбу.
   Но жесткие когти бритвой скользнули по льду, отколов лишь небольшую часть
наледи, которая тут же исчезла в снежной бездне.
   От удара трос задрожал, И вибрация эта передалась в руку, на  которой  он
висел, отчего она