е  волны  с
тихим плеском касались песчаного берега.
   Вдруг одна из фигур отделилась  от  остальных.  Вздулась  парусом  алая
накидка, прыжок - и будто  огненно-красный  цветок  распустился  на  самой
середине песчаной площади. Стелло услышал рядом одобрительный шепоток - по
крайней  мере,  так  ему  показалось  -  всего  несколько  коротких,  едва
различимых слов на Древнем Языке. И в тот же миг  что-то  полыхнуло  перед
его глазами. Взметнулся огненный вихрь - и  зазвучала  незнакомая  музыка,
заплясали разноцветные огни. Ему пришло в голову, что песок отражает  свет
- иначе откуда бы им взяться? Но  вскоре  до  него  дошло,  что  огни  эти
рождались и жили сами по  себе,  как  и  звуки,  казалось,  возникавшие  в
воздухе над площадью, хотя там не было  ничего,  похожего  на  музыкальный
инструмент.
   Существо в алой накидке, несомненно, было из этого города - Стелло ясно
видел маску из серебра, узкую, блестящую, совершенно  гладкую,  и  все  же
говорившую о чем-то, потому что, даже не понимая немого  языка  масок,  он
ощутил незнакомое волнение, какого  не  вызывало  в  нем  раньше  ни  одно
великое творение искусства на Земле, да и на всех других планетах, ни одно
живое существо, не вызывало ничто и никогда. По телу его пробежала дрожь -
но не от страха и не от холода, хотя ветер, бьющий в толпу, становился все
сильнее, а от ощущения полного одиночества, затерянности,  чуждости  этому
миру, и он снова подумал: "Я ведь дикарь, варвар, каким звездным ветром  и
зачем занесло меня в этот совершенный мир?.."
   Кто-то коснулся его руки, но он не смог обернуться.
   Песок казался исключительно  плотным:  ни  малейшего  облачка  пыли  не
клубилось у ног танцующего. Да, подумал Стелло, наверное  он  танцует,  но
какое же это бледное, невыразительное слово! Ведь  танец  никогда  не  был
любимым искусством землян... Он скорее назвал  бы  это  зрелище  "звездной
игрой", хотя и такое сочетание ему самому показалось неподходящим  даже  в
коротких, выразительных словах Древнего Языка. Это было  что-то,  чего  не
опишешь никакими словами,  не  нарисуешь  кистью,  не  вылепишь  из  самой
податливой глины, это была непостижимая тайна, на краткий  миг  приоткрыла
она свой покров, отдавшись звездной игре, и через такое же мгновение снова
исчезнет в песках...
   Стелло подался вперед, силуэты в плащах расступились, пропуская его,  и
он шагнул на площадь, оставляя в песке четкие, глубокие следы и не замечая
этого:  взгляд  его  был  прикован  к  туманному,  непрестанно   менявшему
очертания алому пятну. Под развевающейся накидкой Стелло надеялся  все  же
разглядеть силуэт - человеческий или иной. Он смотрел и  смотрел,  но  все
было тщетно. Ему виделся лишь язык пламени,  легкая  кисть,  танцующая  на
полотне древних песков, нанося на него тончайшие мазки.
   Мазки складывались в картину. Движения  превращались  в  слова.  Стелло
понял это, подняв глаза и вновь  увидев  семь  лун  в  туманном  небе,  по
которому проносились отблески мерцающих  на  песке  огней.  Это  был  язык
движений, жестов, движения сливались в песню, в  поэму,  -  в  заклинание,
быть может. И все вокруг замерли в ожидании. Чего они ждали? Что подмигнет
одна из их лун, или захлопнутся ворота, или упадет  маска,  или  прямо  из
песка выбросит темные  ветви  чудовищное  дерево,  какое  только  и  может
вырасти в этом бескровном, безжизненном, кристаллическом мире, на  планете
песков и разноцветных негреющих огней?
   И вдруг он увидел и понял,  что  говорит  ему  танец,  увидел  струение
прозрачной воды, ручеек, водопад, широкую полноводную  реку  и  наконец  -
океан. Потом он ощутил холод, океан затянуло ледяной коркой, вода  застыла
в оцепенении, похожем на смерть - никогда уже  не  пробежит  волна  по  ее
безжизненной зеркально-гладкой поверхности...
   Ибо движения танца замирали, погружаясь в неподвижность. "Неподвижность
- это и есть смерть", - подумал Стелло. И тут он снова  увидел  серебряную
маску -  в  тот  миг,  когда  ему  показалось,  что  серебристая  оболочка
отделилась от лица, словно шелуха, и упала с легким шорохом - так на Земле
облетают с деревьев осенние листья. Но серебристый  лист,  не  долетев  до
песка, словно растаял в воздухе, оставив  лишь  мерцающие  блики,  которые
тоже погасли, не успев опуститься,  и  вдруг  по  песку  разлился  бледный
молочно-белый свет. На танцующем была перламутровая маска.
   Стелло вздрогнул. Так значит у них и вправду множество масок, одна  под
другой? Нет лица, одни только личины? И их сбрасывают, как листья,  а  под
ними вырастают новые?
   И снова кто-то коснулся его руки.
   -  Вы  тоже  будете  танцевать,  чужестранец?  -  услышал  он  тихий  и
удивительно нежный голос.
   - Нет, - ответил Стелло, и его собственный  голос  прозвучал  хрипло  и
тускло. Он резко обернулся.
   На него смотрела маска  из  золота,  ничем  не  украшенная,  гладкая  и
блестящая, подобная какому-то сказочному камню,  познавшему  долгие  ласки
воды и ветра.
   Плащ  затрепетал,  казалось,  он  сейчас  взлетит.  До  Стелло  донесся
странный звук - словно маска подавила рыдание.
   - О, не танцуйте, чужестранец,  не  надо.  Не  теперь.  Еще  не  время.
Одумайтесь. Ваша маска...
   - Нет у меня никакой  маски!  -  вырвалось  у  Стелло,  но  он  вовремя
прикусил губу, чтобы не выдать голосом поднимавшийся в нем гнев.
   "Они что, сговорились тут  все?  -  мелькнуло  у  него.  -  Насмехаясь,
сбивают меня с толку? И почему, в конце  концов,  тот,  что  танцевал,  не
встает? Почему лежит так неподвижно? И отчего это вдруг стало  так  тихо?"
Он не решался взглянуть вниз, на  свою  руку,  по-прежнему  ощущая  легкое
прикосновение: пола плаща легла на его запястье.
   Стелло отвел наконец глаза от золотой маски и увидел, как  брызнул  луч
из луны, бледный луч из матово-белой перламутровой  луны  -  или  это  ему
только почудилось? - но нет, луч пошарил по песку, тишина и  неподвижность
стали уже невыносимыми, словно в немыслимой глубины морской  бездне,  и...
что это?..  не  может  быть!  -  алая  накидка  и  белая  маска  высыхали,
съеживались, уходили в песок, как вода... Стелло на мгновение  зажмурился,
а когда открыл глаза, увидел лишь голую песчаную площадку.
   Ему стало страшно. Правая рука привычным жестом скользнула к бедру - он
забыл, что пришел в город без оружия. Да и будь у него пистолет -  что  бы
это изменило? Он пытался постичь смысл увиденного.  Был  ли  это  какой-то
обряд? Жертвоприношение? Неужели существо в алой накидке погибло у него на
глазах?..


   - Вы не могли бы проводить меня? - обернулся он к золотой маске.  Голос
снова стал глухим, пересохшие губы плохо повиновались ему. - Я  нездешний,
не знаю ваших обычаев. Я прибыл издалека. Мне хочется есть и пить. Я здесь
один. Но народ мой силен, и повсюду, куда ни  направите  взгляд,  во  всех
мирах с радостью принимают землян. Моя планета молода, но могущественна, и
мы умеем помнить добро!..
   ...Истертые, как разменные монеты, слова  Древнего  Языка,  принятые  в
подобных случаях, вдруг наполнились для него новым смыслом. Он повторял их
сотни раз, в других обстоятельствах, на других  планетах,  но  сейчас  они
показались ему незнакомыми, будто  впервые  слетели  с  его  губ  и  никто
никогда не произносил их до него.
   Он ожидал любого  ответа,  но  не  того,  что  услышал.  Золотая  маска
склонилась к нему, и словно легкий ветерок донес до него слова:
   - Разве вы не видите, какого цвета на мне маска?
   Стелло вздрогнул. Голос  был  такой  нежный  и  так  походил  на  голос
женщины...
   - Зачем вам куда-то идти, чужестранец? Наши луны здесь, и  маски  тоже.
Сбросьте же вашу маску, пока не поздно!
   Стелло вдруг нестерпимо захотелось расхохотаться.
   - Не знаю, что значат для вас ваши маски, - сказал он, - но это  -  мое
лицо. В этой маске я родился, в ней и умру. И весь мой народ...
   - Вы не шутите, чужестранец? - в голосе  зазвучало  недоверие  и  почти
неуловимая нотка грусти - или ему показалось?
   - Уйдем отсюда, - попросил Стелло. - Пожалуйста. Не знаю почему, но это
место мне неприятно.
   - Что ж, идемте.
   Они пошли вдвоем по тихим  пустынным  улочкам,  и  свет  становился  то
золотистым, то молочно-белым - словно две луны спорили  за  право  светить
им.
   - Простите меня, если я вас чем-то обидел, - неуверенно начал Стелло, -
но я действительно ничего не знаю о  вашей  планете.  Не  умею  читать  по
маскам. Я даже не знаю,  что  это  -  признак  касты,  просто  маскарадный
костюм, или ваши настоящие лица?
   - Вы не шутите, чужестранец? - повторил голос. -  Вы,  должно  быть,  и
вправду издалека. Ваш народ еще очень  молод,  ведь  правда?  Насколько  я
знаю, эти маски старше нас самих, даже старше Древнего Языка,  на  котором
вы так забавно говорите.
   - Я учился ему на Земле, - сказал Стелло. - Мне  пришлось  говорить  на
нем  повсюду  -  от  Альтаира   до   Веги,   я   объяснялся   на   нем   с
приятелями-пилотами, ругался во всех космопортах галактики, употреблял эти
слова в давно забытых значениях, я мешал их  как  хотел  с  сотней  других
языков. Быть может, вас это удивляет,  но  мой  народ  вообще  тяготеет  к
разнообразию, и мы, рожденные на  Земле,  хоть  и  молоды,  но  уже  давно
странствуем по дорогам космоса, нас заносит в  такие  дали,  куда  рискнет
отправиться не всякий, - и везде мы хотим быть не рабами, но повелителями,
и повсюду стремимся к могуществу и власти... Но хватит, не стоит об  этом,
что для вас слава какого-то далекого мира?
   Плащ снова затрепетал.
   - Я не понимаю вас, чужестранец. В ваших речах столько горечи. Забудьте
все... Вы на планете Семи Лун, в городе Семи Ворот, здесь живет народ Семи
Масок. Но возможно ли, что все ваши собратья с самого рождения носят белые
маски?
   - Поверьте, так оно и есть, - кивнул Стелло. - Вам это не нравится? Или
белый цвет означает для вас что-то недоброе?
   Ему вдруг пришло в голову, что и на Земле существуют разные расы,  есть
люди с золотисто-желтой кожей, с кожей, черной как смоль; давным-давно  на
Земле Стелло заметил, что они все чем-то неуловимо отличаются от него, что
в них чуть больше веселья, или, скорее,  меньше  грусти.  Но  к  старости,
вспомнил  он,  их  кожа  постепенно  светлеет,  становится  сероватой  или
матово-бледной, и какой бы ярко-желтой, какой  бы  угольно-черной  она  ни
была в юности - к старости они становятся похожи на белых.
   Но об этом он предпочел промолчать.
   - Нет, нет, - поспешно произнес голос, отвечая  на  его  вопрос.  -  Не
думайте так. Я вижу, вы совсем ничего не знаете. Но почему,  почему  тогда
вы выбрали перламутровую маску?
   У Стелло вновь вырвался смешок.
   - Ее выбрали за меня до моего рождения.
   - Разве так бывает? - голос стал задумчивым. - Возможно ли, чтобы целый
народ предпочел смерть? Не потому ли все вы так неистовы в  сражениях,  не
потому ли очертя голову бросаетесь из одной бездны в другую?
   - Я вас не понимаю.
   - Что же тут непонятного? Неужели до вас еще не дошло?  Или  это  танец
так поразил вас, что вы потеряли рассудок? Разве вы не слышите, что шепчет
вам ветер? "Сбрось свое лицо... Сбрось свое лицо..."
   Стелло содрогнулся. Что такое говорит ему маска?  Его  лицо!  Как  оно,
оказывается, много для него значит. Как удобно спрятаться  за  этим  живым
покровом. На нем мог быть написан страх или радость, боль или восторг,  но
никогда, даже в кошмарном сне, не пришла бы ему мысль лишиться лица. А что
же это за существа без лиц, целый народ, добровольно сбросивший  маски  из
плоти и прячущий  пустоту  за  этими  -  бескровными  -  масками,  что  за
загадочные создания, которых  больше  ничто,  даже  собственная  кожа,  не
отделяет друг от друга?
   Теперь он ощутил настоящий ужас. Поднес руки к лицу и коснулся  живого,
теплого лба, щек, упруго прогнувшихся под его пальцами. Ладони  скользнули
вдоль носа вниз, к губам, к подбородку.
   "Лицо... - подумал он. - Мое лицо. Маска... Нет!"
   - Не знаю, - произнес он наконец. -  Наверное,  есть  какая-то  великая
тайна, - может быть, для того, чтобы разгадать ее, я и явился сюда.  Но  я
совсем запутался. Я чувствую, что должна быть какая-то связь между лунами,
воротами и масками, но нить эта слишком тонка, и я не могу ее найти.
   Маска негромко рассмеялась. Мелодичный смех походил на звук флейты.
   - Хочется вам верить, но не знаю, что и думать. Мой  путь  лежал  через
золотые ворота, я ношу золотую маску, танец  мой  был  обращен  к  золотой
луне, и вот она послала мне странного спутника...
   - Простите меня, - пробормотал Стелло.
   - Вам не за что просить прощения. Но скажите, неужели эта маска вам так
дорога?
   Стелло помедлил с ответом.
   - Не знаю. Я не понимаю вас, - выдавил он наконец.
   - Вы не знаете, почему носите ее? Не задумывались об этом?
   В голосе было искреннее удивление. И грусть.
   "Это  женщина!",  -  вдруг  решил  Стелло.  Прежде  им  двигало  только
любопытство, но теперь пришло  что-то  другое.  Он  побывал  на  множестве
планет, общался с самыми удивительными существами  и  нигде  не  отказывал
себе в удовольствиях, задерживался на десятках миров, чтобы познать женщин
каждого из них, если только близость с земным человеком ничем  не  грозила
им - встречались ведь и  такие  бесплотные  создания  из  дальних  уголков
Вселенной, для которых подобное  приключение  могло  оказаться  гибельным.
Женщины с планет Альтаира были красивы,  несмотря  на  непривычный  холод,
исходивший от  их  влажной,  полупрозрачной  кожи.  Тех,  что  обитали  на
планетах Алголя, едва ли  вообще  можно  было  назвать  женщинами,  однако
Стелло не пренебрег и ими, - и  каждый  раз,  держа  очередную  из  них  в
объятиях, он спрашивал себя: а есть ли абсолютная, высшая красота, красота
для всех миров и на все времена, способная вызвать благоговейный трепет  у
любого разумного существа, или же красота - это  лишь  изменчивые  образы,
запечатленные в наших глазах, в нашем мозгу? И не находил ответа, несмотря
на рассуждения философов и выкладки психологов, ибо красота, думал  он,  -
это всегда случайность, она рождается случайно, и мы  открываем  ее  волею
случая, а случай не может быть абсолютным, абсолютно лишь его  порождение,
но как можно утверждать, будто что-то предрешено  заранее,  если  не  тебе
дано писать Великую Книгу Судеб?
   "Неужели это женщина?" - думал Стелло. Голос волновал  его,  а  плащ  и
маска все сильнее влекли к себе. Есть ли там, под складками плаща,  плечи,
которые он мог  бы  обнять,  есть  ли  под  маской  губы,  которые  он  бы
поцеловал, раздвигая их своим языком? Впрочем, что значат для  него  губы,
плечи, тело? Зачем срывать покровы,  если  сама  тайна  волнует  его  куда
сильней, чем ее разгадка?
   - Семь лун глядят на нас, - продолжал голос, - семь лун дают нам все, о
чем мы просим их, по древнему закону, начертанному  на  воротах  города  и
запечатленному в звуках  Древнего  Языка.  Нужно  только  носить  маску  и
танцевать танец для своей луны.
   - Понимаю, - задумчиво произнес Стелло,  чувствуя,  как  тяжелеет  пола
плаща на его руке.
   ...Женщина?  Или,  по  крайней  мере,  существо  женского   пола?   Как
определить это, какими  словами  выразить,  в  чем  она  -  женственность?
Всегда, на всех планетах он сталкивался с  этой  загадкой,  и  каждый  раз
приходилось разгадывать ее по-новому. Но здесь  была  не  только  загадка.
Тупик. Вопрос без ответа.
   - Каждая маска - это просьба, - услышал он. -  Пурпурная  маска  просит
одиночества  и  покоя.  Изумрудная  -   знания.   Золотая   -   любви.   А
перламутровая...
   Голос  произносил  слова  медленно,  раздельно,  словно  учитель  давал
маленькому ребенку первый в его жизни урок. Да так оно  на  самом  деле  и
было.
   - Замолчи! - испуганно крикнул Стелло. Он начинал постигать.  Но  может
ли он освободиться  от  своей  маски,  стать  таким,  как  они,  может  ли
оказаться по ту сторону, приблизиться, наконец, к  этой  тени,  приподнять
непроницаемую маску и прочесть недосказанные слова на незнакомом лице?
   - Сбрось ее!.. - шептал ему голос. - Сбрось, пока еще есть время!
   "Как объяснить ей?" - думал Стелло,  слыша  в  голосе  щемящую  боль  и
неподдельное страдание.
   Семь лун по-прежнему светили в темном небе,  легкие  башенки  сказочных
дворцов подрагивали в мерцании  огней.  Они  пошли  дальше.  Впереди  была
крохотная площадь, в центре которой  шелестел  фонтан,  словно  цветок  из
колышущихся водяных струй, пульсирующий, трепещущий, как свет уже погасшей
звезды.
   - Какое странное древнее проклятье  тяготеет  над  тобой?  -  спрашивал
голос. - Сбрось маску. Сбрось ее.
   Стелло покачал головой. Ему вдруг показалось, что бледная перламутровая
луна растет, приближается, заслоняет собой все небо.  Она  склонилась  над
ним, и он разглядел на бледном лике тонкие, хищные губы, готовые  схватить
и пожрать  его;  он  кинулся  бежать  по  пустынным  улицам,  но  ноги  не
слушались, и бледный перламутровый свет затопил все, не давая вздохнуть, -
но подняв глаза к небу, он вновь увидел там неподвижную луну.
   Странное  спокойствие  разлилось  в  нем,  но   плащ   вдруг   тревожно
заколыхался.
   - Нет, - выдохнул голос. - Нет! -  и  сейчас  прозвучало  в  нем  такое
отчаянье, что Стелло понял, почему этот голос с  самого  начала  показался
ему женским.
   Он закрыл глаза. Под сомкнутыми веками все еще плясали в темноте  капли
воды, окрашенные цветами семи лун.  Он  услышал  тихое  шуршание  шелка  и
ощутил прикосновение плаща. И чего-то еще.
   Быть может, рук.
   Они легли на его лицо.
   - Так надо, - тихо и ласково произнес голос и повторил: - Так надо.
   Руки легко касались его, словно что-то искали, и вдруг он вскрикнул,  а
это что-то отделилось от его лица, скользнуло по щекам, по носу, по лбу  и
глазам и упало с легким шорохом и хрустнуло,  словно  наступили  ногой  на
сухой лист; и тогда он вновь ощутил ночную прохладу.
   Он знал, что фонтан окружен небольшим бассейном и что в  тихую  веду  у
его края можно посмотреться, как в зеркало.
   Но еще не решался открыть глаза.



    Жерар Клейн.
    Ад есть ад

   -----------------------------------------------------------------------
   Gerard Klein. Les enfers sont les enfers.
   Сборник "Хронос". Пер. с фр. - А.Григорьев.
   OCR & spellcheck by HarryFan, 2 September 2000
   -----------------------------------------------------------------------


   Когда показатели адского производства поползли вниз и дьяволу  пришлось
уволить  несколько  бригад  демонов  второстепенных   секторов,   погасить
несколько печей и  отказаться  от  части  дивидендов,  положенных  ему  по
Великому  Контракту,  хозяин  подземной   гостиницы   забеспокоился.   Ему
сообщили,  что  за  последние  годы  было  немало  кризисов,  что   кривые
беспорядочно прыгали  то  вверх,  то  вниз,  а  периоды  упадка  сменялись
периодами такого притока сырья, что приходилось нанимать  либо  демонов  с
сомнительной репутацией, либо старых, либо  пенсионеров,  а  то  и  членов
профсоюза - и все это ради удовлетворения требований  клиентуры,  жаждущей
искупления  грехов.  Дьявол  возразил,  что  на  этот  раз  кризис  вызван
причинами организационного порядка, что пора  проявить  изобретательность,
иначе придется закрыть одно из самых процветающих предприятий во Вселенной
со дня творения.
   Весь ад содрогнулся. Были составлены отчеты -  в  основном  они  носили
обнадеживающий характер. Количество осужденных на вечные  муки  оставалось
еще довольно высоким, но предусмотрительный дьявол думал о будущем  своего
предприятия и с горечью отмечал, что  количество  усопших,  которых  Харон
подвозил к вратам ада, постоянно уменьшалось. Он долго раздумывал над этой
проблемой, но так и не разобрался в ней,  пока  однажды,  прогуливаясь  по
улицам большого города, не украл из чьего-то портфеля экономический журнал
и не узнал, что с подобными трудност