Жерар Клейн
Рассказы

   Иона
   Предупреждение директорам зоопарков
   Самые уважаемые профессии Земли...
   Черная магия
   Планета семи масок
   Ад есть ад


Жерар Клейн

         Предупреждение директорам зоопарков

   Gerard Klein AVIS AUX DIRECTEURS DE JARDINS ZOOLOGIQUES

                                    Перевод А. М. Григорьева


Файл с книжной полки Несененко Алексея
http://www.geocities.com/SoHo/Exhibit/4256/


   Думаю, мне простят, если в изложении того, что мне
известно, я пойду не самым коротким путем - описываемые мной
события трудно свести к сухому отчету. И, поскольку
аудитория, к которой я обращаюсь, состоит из директоров
зоопарков, иными словами, людей науки, они не упрекнут меня
за попытку во всех деталях восстановить путь, которым я шел
к разгадке тайны. Люди науки прекрасно знают, что поиск
истины зачастую похож на блуждания в лабиринте, каждый
поворот которого следует отметить и описать. Если я
ограничусь лаконичным предупреждением, оно будет звучать
столь невероятно, что я не осмелюсь поставить под ним свое
имя. А потому, отправляясь на разведку, опасность которой
трудно преувеличить или недооценить, я решил изложить
оказавшиеся в моем распоряжении факты как можно более
подробно и полно, а также выделить обстоятельства, которые
придают делу удивительное неправдоподобие. Кроме того,
предполагая, что мне предстоит встретиться с неведомой
опасностью, я хотел бы оставить после себя свидетельство, не
лишенное определенных литературных достоинств.

   Я - завсегдатай зоопарка. Мой дом находится метрах в ста
от его неприметного, но живописного входа с улицы Кювье. Я
люблю предаваться размышлениям в благодатной тени кедра,
названного в честь известных ботаников Жюсье. Узенькая
вымощенная булыжником дорожка тянется вдоль обветшалого
здания, а затем змейкой уползает под зеленые своды листвы.
Здание отгораживает зоосад от улицы, и если обратить
внимание на короткие надписи на фасаде со стороны оранжереи,
которые свидетельствуют о его древнем научном назначении, и
вглядеться в его печальные провинциально-серые оконца,
крохотное крылечко со старинной балюстрадой, то покажется,
что в мгновение ока вы совершили путешествие на полвека, а
может и на целое столетие, назад.
   Миновав здание и оставив справа амфитеатр, вы увидите
морского слона, который обычно нежится на бортике своего
овального бассейна, куда из ржавого крана с головой грифона
сочится струйка воды. Я испытываю глубочайшую симпатию к
этому животному, которое с истинно королевским достоинством
игнорирует выпады зевак. Морского слона никто не видел
спящим. Он лежит и жует, полузакрыв глаза, похожий на
гладкий бочонок с нахально торчащим плавником, словно он -
единственный охранник этой тюрьмы для зверей. Он - хозяин
этих мест, избежавший незавидной участи быть оплаченным
аттракционом, ибо за возможность поглазеть на остальных
обитателей, живых и мертвых (последние либо плавают в
формалине, либо представлены одним голым скелетом), надо
платить. Денежные поборы превращают всю эту клыкастую,
когтистую, чешуйчатую, покрытую мехом или перьями живность,
защищенную от людей решетками, стеклами или поручнями, в
своего рода эксплуатируемых.
   В тот памятный день я никак не мог собраться с мыслями.
Обычно я бываю так поглощен ими, что, бродя по широким
аллеям, обегающим центральную территорию, ничего вокруг себя
не замечаю. Отчаявшись сосредоточиться, я побрел ко входу
возле загона для медведей, увы, необитаемого. Я купил билет
и вошел на территорию. Ноги сами привели меня к круглой
конструкции с заборчиком, разбитой на несколько секторов,
похожих на загородные садики. Это была слоновья площадка.
   Многие считают слонов любителями всяческих проказ.
Стоявшее перед нами животное качало головой и передней
ногой, трясло ушами и, как заправский попрошайка,
протягивало сквозь решетку свой хобот, хотя зрителей было
всего трое - я, пятилетний малыш, пытавшийся дать слону
орешек, и его старший брат, останавливавший младшего то ли
из страха, то ли из желания полакомиться самому. Слон, как
гигантский пес, тщетно вытягивал хобот, упирался лбом в
решетку и все же не мог дотянуться до орешка. Я подхватил
мальчонку подмышки и поднял на добрый метр. Хобот ухватил
орешек, и тот исчез в огромной пасти. Слон отступил назад и
поклонился.
   И тут произошло нечто невероятное. Слон внимательно
посмотрел на меня и подмигнул. Это могло быть знаком
признательности умного животного, но я придал ему
определенный смысл. Мне показалось, слон благодарил не за
орешек, а за помощь мальчугану. Мы с ним стали как бы
сообщниками. Кстати, я верю в эмоциональное взаимопонимание
и не знаю, почему бы нам не руководствоваться им в наших
взаимоотношениях с животными.
   Слон повернулся, бросил на меня еще один взгляд, как бы
убеждаясь, что я никуда не исчез, и на мгновенье скрылся в
своем стойле. Когда он появился вновь и направился прямо ко
мне, его взгляд был суровым и серьезным. Он поднял хобот.
Конец его сжимал комок бумаги. Я машинально протянул руку.
Он положил мне в ладонь тугой, влажный шар. Опомнившись, я
хотел было бросить его, но, подняв глаза, встретил
устремленный на меня серьезный, настойчиво-вопросительный
взгляд слона. Некоторое время мы смотрели друг другу прямо
в глаза. Потом я перевел взгляд на бумагу и различил
убористые строчки, написанные шариковой ручкой. Любопытство
ли или взгляд слона заставили меня не выбросить комок тут
же, не отходя от загона.
   Когда слон понял, что я решил оставить бумагу у себя, он
радостно, как и в первый раз, подмигнул мне, тряхнул ушами,
повернулся и затрусил прочь своей клоунской походкой.
   Я отошел в сторону и, нерешительно обернувшись, заметил,
что слон не спускает с меня пристального взгляда. Он кивнул
мне, потом отвернулся и с нарочитым вниманием занялся с
только что появившейся парочкой.
   Комок бумаги был больше, чем мне показалось в первый
момент. Я принялся расправлять его и обнаружил, что он
состоит из нескольких самых разных оберточных бумажек.
Спрессованные в тугой комок, они были немного влажными и
имели на себе отметины клыков и когтей самых разных форм и
размеров. К тому же он был испачкан в земле, словно его
достали из глубокой норы. В тот момент я только накапливал
факты и ощущения, не пытаясь их анализировать, их смысл
дошел до меня не сразу.

   Несколькими годами раньше в городе А..., где я находился
по служебным делам, в чудовищно жаркий день на дорожке,
вьющейся по холму, мне повстречался мужчина. На нем была
белая рубашка с открытым воротом, пиджак цвета морской
волны, белые брюки и новые теннисные туфли. Глаза его
прикрывали темные очки. Он остановился метрах в двадцати
выше меня. Я знал, чем он занимается, но не знал, кто он
такой. Он знал обо мне не больше. Я наклонился, чтобы
завязать шнурок. Он достал из кармана записную книжку в
кожаном переплете, заглянул в нее, пожал плечами. Затем
яростным жестом вырвал страничку, скомкал ее, бросил под
ноги, повернулся и быстро пошел вверх, словно вспомнив о
неожиданном свидании.
   Бумажный шарик покатился вниз по дорожке и уперся в носок
моего ботинка, шнурок которого никак не хотел завязываться.
Я сделал вид, что отталкиваю его в сторону, хотя на самом
деле схватил и засунул в ботинок. Я надеялся найти на
бумажке нужный адрес. Мужчина был уже почти на вершине
холма. Прежде чем исчезнуть, он на мгновенье остановился,
повернул голову и бросил на меня беглый и одновременно
отсутствующий взгляд. Очки он держал в руке. И хотя нас
разделяло метров тридцать, я отчетливо ощутил в его взгляде
тревогу. Слон смотрел на меня так же. На листке из книжки
имелся адрес. На следующее утро этот мужчина был мертв.
   Волглый комок состоял из двадцати семи бумажек разного
формата - шести оберток от эскимо, четырех пачек из-под
сигарет "Голуаз", тщательно разъединенных по склейкам, пяти
фантиков от карамели и нескольких пакетиков из-под леденцов.
   Листочки были пронумерованы и исписаны убористым мелким
почерком. Я тщательно разгладил их, сложил по порядку,
свернул листки вчетверо и сунул их в карман. Сегодня меня
удивляет, что я сделал это, не взглянув на текст.
   Меня бьет озноб, когда я думаю, что мог выбросить
бумажки, не напомни мне взгляд слона взгляда того умершего
человека, чьего имени я так и не узнал.
   Вернувшись домой и вооружившись лупой, я принялся
разбирать этот одновременно и уверенный и дрожащий почерк.
Казалось, пюпитром автору служило собственное колено или
шероховатый камень. Иногда строки набегали друг на друга,
словно пишущему изменяло зрение или он писал в дрожащем
свете фонарика. Привожу дословную копию этого документа.


   Я постоянный посетитель зоопарка. С самого юного
возраста я ощущал неодолимое влечение к естественным наукам,
и самым привлекательным запахом был для меня запах
формалина. Однако силою обстоятельств мне пришлось избрать
иную профессию, и моя склонность превратилась в безобидное
хобби. Но сегодня я уверен, что оно обрело полезный смысл,
ведь мое упорство в изучении загадок природы позволило мне
обнаружить, какая ужасная угроза нависла над родом
человеческим. Правда, мои изыскания поставили меня в
отчаянное положение, из которого мне вряд ли удастся
выбраться живым. Но не буду отклоняться - недели почти
бесплодных усилий и самые неожиданные союзы позволили мне
собрать эти несколько листочков. Еще хорошо, что за
подкладкой пиджака я нашел полный стержень для шариковой
ручки, который мне надо растянуть на долгое время. Не знаю,
удастся ли мне составить второе послание. Но надеюсь, что
это попадет в руки достаточно разумного человека, способного
логически мыслить и наделенного достаточным воображением,
чтобы не выбросить записи под влиянием минутного
раздражения. Возможно, доказательства, которые я привожу,
окажутся не очень убедительными. Но, если мой неведомый
читатель проявит настойчивость, он сможет добыть новые.
Надеюсь, ему повезет и он сообщит миру правду, пока еще не
поздно.
   В музее зоопарка я изучил все коллекции. Последнюю зиму
я постоянно чувствовал недомогание и почти не выходил из
дома, а потому не посещал зоопарк несколько месяцев.
Удивлению моему не было границ, когда я наведался туда в
середине мая. У ограды, протянувшейся вдоль улицы Кювье,
устроили новый загон, я обнаружил в нем несколько совершенно
неизвестных мне представителей животного мира. В глубине
загона была пещера или нора. На остальной его части, на
плотной, сухой и пыльной почве росло несколько кустиков
чахлой травы. Животных отделяли от посетителей две мощные
решетки в полуметре друг от друга. Ничего необычного,
никаких особых мер предосторожности. Но сами животные
вызвали во мне ощущение гадливости, виной тому был то ли их
внешний вид, то ли моя неспособность определить их
принадлежность к какому-либо виду.
   Размеры незнакомцев доходили до двух метров, животные
лежали на земле, свернувшись клубком. Вначале я принял их
за гигантских броненосцев. Ни одна табличка не указывала их
название. Твари походили на чудовищный гибрид мокрицы и
рептилии. От мокриц (семейство ракообразных) у них был
черный кольчатый панцирь. Я насчитал шесть колец, находящих
друг на друга, словно сегменты брони. Из-под последнего
торчал коротенький серый хвостик. Треугольная варанья
голова выглядывала спереди, словно язычок. Два неподвижных
глаза были устремлены в бесконечность. На верхушке черепа
виднелся розоватый сморщенный выступ, похожий на прикрытый
третий глаз.
   Тогда я насчитал пять животных. Другие могли прятаться в
глубине пещеры. Двигались они не больше, чем крокодилы в
террариуме. Мне показалось, что их черные плоские, как у
змей, глаза, окруженные желтоватой роговицей, были ложными.
"Странная иллюзия, - сказал я сам себе. - Может, они спят и
видят во сне вонючие дымящиеся болота Мато-Гроссо или
глубокие долины Суматры, где стелется голубоватый туман, или
неведомые топи Тасмании, где такие существа только и могли
появиться на свет". Я не в силах был придумать иных, более
удаленных и мало исследованных мест на Земле, которые были
бы их колыбелью и убежищем. Только там этот вид мог прожить
без изменений миллионы и миллионы лет.
   Вскоре показался знакомый служитель, он толкал перед
собой металлическую тележку.
   - Новые жители, - сказал я, поздоровавшись с ним. -
Странные твари!
   - В самом деле странные, - согласился он, открыл крышку
тележки и, вооружившись крюком, принялся бросать в загон
куски вонючего, гнилого мяса.
   - Непривередливы, и то хорошо, - заметил я, кивнув на
тухлятину.
   Он пожал плечами.
   - Ничего другого есть не желают. Содержание их на самом
деле обходится недорого.
   Я кивнул. Один из панцирей заскрипел. Животное медленно
приподнялось, словно под него подвели домкрат. Я увидел,
что оно стоит на множестве каких-то мясистых утолщений,
похожих на щупальца актиний. Я хотел было их пересчитать,
но лес ножек походил на грязный мех.
   Зверь помотал головой, словно принюхиваясь к гнили. И
тут-то я испытал подлинное потрясение. На какую-то долю
секунды нарост на голове приоткрылся и оттуда глянул живой
пронзительно-голубой глаз. Мне показалось, что он глянул
прямо на меня. В этом взгляде я прочел жестокость,
решительность и разум. Тварь направилась к ближайшему куску
мяса и накрыла его своим телом. Может, она хотела
размягчить его, а может, пасть была именно в брюхе.
   Животное, наверно, было тяжелым, потому что оставило на
утрамбованной земле загона продолговатый след.
   Смотритель, грубоватый здоровяк, не видевший ничего
особенного в новых обитателях, моих сомнений разрешить не
мог. Занимался он животными недавно, не знал ни их
названия, ни места, откуда их привезли. Они казались ему не
более странными, чем прочие обитатели зоосада. Смрад от
гнилого мяса на мгновенье сменил какой-то новый запах, но он
почти тут же исчез.
   Не будь я увлечен естественными науками и не води дружбы
со многими сотрудниками музея, который часто посещал, мои
изыскания, по-видимому, этим бы и ограничились. Я приложил
немало усилий, но разузнать почти ничего не смог. Пока
гигантские мокрицы (я назвал их мокрилиями) никого, похоже,
не заинтересовали. Близились каникулы. Профессура,
ассистенты, студенты, забыв обо всем, готовились к
экзаменам, а остальные сотрудники не собирались отвлекаться
от своих повседневных занятий. Будь у дирекции музея
побольше штат и кредиты, кого-нибудь и назначили бы для
изучения новоприбывших животных, а так приходилось ждать
либо появления нового ассистента, занимающегося сходными
существами, либо момента, когда кто-нибудь примется за
диссертацию. А пока животные, а вместе с ними и наука могли
подождать.
   К тому же было не ясно, какому отделу поручить эту
задачу. Внешне животные напоминали членистоногих, но их
размеры, отсутствие усиков и сложных глаз, их средства
передвижения исключали такую классификацию. Нельзя было
отнести их и к рептилиям или земноводным. Промежуточного
вида не существовало.
   Только в романах встречаются ученые, готовые забросить
все и вся ради раскрытия новых тайн. Истого астронома не
отвлечет несущаяся к Земле комета, если он занят изучением
далекой звезды. Точно так же и увлеченный зоолог даже не
пересечет улицы, чтобы глянуть на огромного морского змея в
ярмарочном балагане, если он не может привязать его к своим
исследованиям. Наука - прежде всего дисциплина духа. В
нашем мире только журналисты позволяют себе разбрасываться и
никогда не добираются до финиша, потому что новый сюжет
увлекает их до того, как полностью исчерпан старый.
   Кстати, я узнал, что один из этих верхоглядов полмесяца
назад интересовался странными животными и тут же нарек их
гигантскими тараканами, спутав, как это часто случается с
невеждами, таракана (Blatella Germanica или Phyllodromia
Germanica) и мокрицу. Журналиста сопровождал фотограф, они
задали пару-другую вопросов и были таковы. После этого в
одной газетенке Центральной Франции тиснули плохонькую
фотографию с подписью: "Тараканы или крокодилы, эти живые
ископаемые - предки человека". Столичные еженедельники
обошли появление новых животных молчанием. Только "Монд"
опубликовала коротенькую заметку под названием "В
зоологический парк поступил новый вид млекопитающих". Но и
эта заметка не вызвала прилива интереса у читающей публики.
   Я не стал заниматься расследованием, которое потребовало
бы медленного, но верного продвижения по всем ступенькам
иерархической лестницы. А потому, наверно, упустил нечто
важное. В то время я еще не придавал всему этому большого
значения. Зоопарки полны представителей малоизученных
видов. Но мои вопросы неизменно вызывали неожиданную
реакцию.
   Одни из моих собеседников снисходительно усмехались.
Другие спешили сменить тему разговора, словно вторжение
нового вида в цитадель науки грозило опрокинуть стройное
здание таксономии, а следовательно, было просто-напросто
неприличным. Третьи заявляли, что и в глаза не видели
нового вида, и обещали когда-нибудь глянуть на животных.
Кое-кого раздражало то, что они называли прыткостью неофита.
Мне не удалось уговорить хоть кого-то оторваться от дел и
пойти посмотреть на предмет разговора. И в каждом я
чувствовал непонятное мне смущение. Смущение, смешанное с
каким-то неосознанным страхом. Скорее всего, это
происходило либо от невозможности классифицировать животных,
либо от отвращения, вызванного гнусным обликом тварей.
   Я обратился к библиотекарю музея, хрупкому человечку
неопределенного возраста с густыми седыми бровями, чья
любезность сравнима лишь с любезностью его коллег из
Британского музея. В одиннадцати тысячах пятистах
шестидесяти томах музейной библиотеки ничего похожего не
описывалось. Правда, мы не успели просмотреть все тома.
   - Быть может, уважаемый профессор Шметтерлинк сообщит вам
что-нибудь дельное, - сказал мне библиотекарь в заключение,
когда мы отказались от изнурительных поисков. - Он
интересовался этими животными.
   Я смутно помнил профессора Шметтерлинка, старого, но
весьма уважаемою человека. Не знаю, имел ли он право на
звание профессора, поскольку никаких диссертации никогда не
защищал. Он как-то незаметно перешел из стана студентов в
стан преподавателей, оставшись по своему складу вечным
студентом, и я тут же поверил, что в нем было достаточно
юношеской любознательности, чтобы обратить внимание на
странных существ.
   - Он уехал? - спросил я разочарованно.
   - Разумеется, - почти шепотом ответил библиотекарь, хотя
кроме нас в кабинете никого не было. - Вернее будет
сказать, он исчез.
   - Исчез? - повторил я, ничего не понимая.
   - Кажется, он отсутствует уже две недели. За это время
его никто не видел. Секретарь музея даже кого-то отправлял
к нему домой, дабы осведомиться, не болен ли он. У него нет
телефона. Дверь была заперта, а ставни прикрыты.
Консьержка не знает, где он.
   - Ему могло стать плохо, когда он сидел дома, - сказал я
поморщившись, - а...
   - Ну что вы, консьержка убирает в его квартире по утрам.
Она позволяла директору посетить квартиру...
   - И директор поехал?
   - Не сразу. Через несколько дней. Все было в порядке.
Потом кто-то вспомнил, что Шметтерлинк готовил публикацию о
пещерных животных Арьежа. Наверно, уехал, не дождавшись
отпуска. Согласно правилам, он должен был уведомить об этом
секретариат и оставить адрес, но пунктуальность не в его
привычках. Поэтому об исчезновении пока предпочли забыть.
Думаю, Шметтерлинк вскоре объявится. Между нами, я не очень
страдаю от его отсутствия. У него прескверная привычка
загибать уголки на страницах и слюнить пальцы, перелистывая
книгу.
   - Его семью известили?
   - Не думаю, что она у него есть.
   - А полицию?
   Библиотекарь даже передернулся от возмущения.
   - Полицию? Дорогой мои, да к ней пришлось бы обращаться
по двадцать раз в году, если делать драму из каждого
необъявленного отсутствия любого профессора. Заметьте, я
говорю необъявл