е.
   Стрелка альтиметра была почти на нуле. Они уже различали  леса,  пашни,
непривычные постройки. Потом увидели город. И поняли, что именно он был их
целью. Город под ними выглядел невероятно. Низенькие дома лепились друг  к
другу так, что невозможно было различать улочки. Они спустились еще ниже и
увидели толпы странно одетых людей, горбатые крыши зданий их поразили. Над
городом возвышались башни  из  резного  камня,  вокруг  вились  крепостные
стены, и им показалось, что они поняли.
   Они уже не сомневались, что поняли, когда увидели оживление в городе  и
костры на главной площади, принятые ими поначалу  за  прожекторы.  Корабль
был достаточно низко,  чтобы  рассеялись  последние  сомнения.  Они  почти
слышали рев толпы, звон колоколов и лязг оружия, ударявшегося о стены.
   Они  плыли  над  самой  землей.  Корабль  опускался  медленно,   словно
воздушный шар.
   - Время, - прохрипел Гийом. - Не только пространство, но  и  время.  Он
приволок нас к себе.
   - Как они нас примут? - сипло спросил Бартелеми.
   Остальные пожали плечами. Дым костров заволок экраны.
   В это мгновение из  почти  стершегося  под  их  ногами  мелового  круга
донесся гнусный, издевательский смешок.



    Жерар Клейн.
    Планета семи масок

   -----------------------------------------------------------------------
   Gerard Klein. La Planete aux sept masques.
   Сборник "Хронос". Пер. с фр. - Н.Хотинская.
   OCR & spellcheck by HarryFan, 2 September 2000
   -----------------------------------------------------------------------


   Спокойным шагом вошел он в белые, сияющие перламутром  ворота,  и  день
внезапно сменился ночью, расцвеченной бесчисленными  праздничными  огнями.
Легкий, почти неуловимый аромат витал в  воздухе.  Сбегающие  вниз  улочки
рассекали ряды причудливых зданий,  похожих  на  нагромождения  скал,  эти
улочки чужого города манили его, хотелось окунуться в оживленную,  хотя  и
не шумную толпу, вслушаться в приглушенный гул незнакомых голосов.  Но  он
чуть было не обернулся, превозмогая искушение еще  раз  увидеть  за  своей
спиной пустыню, протянувшуюся до самого горизонта.
   Оттуда он пришел; он преодолел этот океан песка, а раньше ему  пришлось
преодолеть другую, еще более безжизненную и равнодушную пустыню -  космос.
Ибо он был одним из тех странно устроенных существ, что не чувствуют  себя
дома нигде во Вселенной, а  меньше  всего  там,  где  родились  -  он  был
человеком. И сейчас его матово-бледное лицо походило цветом на тучи белого
песка, что окутывают порой  странный  город,  окруженный  стеной  с  семью
воротами. Много лет назад впервые  услышал  он  о  планете  Семи  Масок  и
проделал почти бесконечный путь, чтобы увидеть  этот,  не  похожий  ни  на
какой другой чудесный мир, где, как ему говорили, царит  вечный  праздник.
Свой одинокий корабль он оставил в пустыне, далеко от  города,  зная,  что
хрупкие строения рухнули бы, не  выдержав  потоков  энергии,  рвущихся  из
двигателей. И потом день за днем шел он через пространства  белого  песка,
потеряв счет расстояниям, когда не было вокруг  ничего,  кроме  пустыни  и
медленных  песчаных  рек,  что  стекают  со  склонов  далеких  белых  гор,
возвышающихся на севере, и вливаются далеко на западе в  огромную  впадину
иссохшего века назад океана.
   Нетерпение, давно ставшее привычным, все гнало и гнало  его  вперед,  и
усталость и жажда не имели для него значения. Он  много  раз  слышал,  что
планета Семи Масок - удивительный  и  загадочный  мир,  где  не  знают  ни
вражды, ни войн, ни мук, ни страданий, и где цивилизация навсегда застыла,
достигнув всего, к чему стремилась. Правда, слишком далек был этот мир  от
Земли, и те, кто знал о нем, считали, что он давно и неизбежно клонится  к
закату. Но тем сильней было любопытство Стелло, который  всю  жизнь  искал
совершенства и знал,  что  отыскать  его  можно  лишь  там,  где  люди  не
стремятся,  как  мотыльки,  на  призрачный  огонь,  безжалостно  опаляющий
крылья, и где холодный блеск триумфов меркнет, уступая место спокойному  и
ясному сиянию праздничных огней в ночи; да и может  ли  закат  быть  столь
долгим, спрашивал себя Стелло, может  ли  конец  цивилизации  тянуться  до
бесконечности - ведь невообразимо древние хроники  говорили,  что  планета
Семи Масок уже была такой задолго до того, как на Земле  появились  первые
люди...
   И вот, когда он шагнул в одну из семи  арок,  свод  которой  сверкал  и
переливался под солнечными лучами, словно драгоценная раковина из  глубины
океана - а прежде чем войти, медленно обошел город вокруг и любовался  его
удивительной стеной, мерцающей, подобно чешуе из блесток, и,  зная  ответ,
все равно сосчитал ворота, но не смог понять начертанные на них загадочные
знаки, - тогда что-то давно забытое за годы странствий по чужим и холодным
мирам, что-то, о чем он  и  не  думал  больше,  привыкнув  созерцать  лишь
безучастные огоньки пульта управления и бесконечно  сменяющие  друг  друга
цифры на экране бортового компьютера, - что-то вдруг снова шевельнулось  в
нем.
   Как будто подошвы его  тяжелых  башмаков,  впервые  коснулись  булыжной
мостовой древнего земного города, родного и незнакомого одновременно,  как
будто он впервые переступил порог чужого дома, хотя ему смутно  помнилось,
что именно в этом доме, в этом городе прошло его  детство...  И  тогда  он
шагнул под арку со смешанным чувством любопытства, удивления, узнавания  и
тревоги.
   В этой части города было безлюдно, лишь поблескивающие стены домов чуть
трепетали,  словно  пламя  на  ветру,  хотя  не  было  вокруг  ветра.  Ему
вспомнились другие дома, виденные им на других планетах  -  все  они  были
основательные, прочные, надежные, эти же - сама хрупкость  и  эфемерность,
словно стен этих и не было вовсе, а существовало лишь их отражение  в  его
глазах.
   И снова возник перед ним  вопрос,  неотступно  преследовавший  его  все
долгие дни в пустыне под пылающим, но  холодным  светилом.  Кто  живет  на
планете Семи Масок? Люди? В библиотеках Земли он прочитал всю  литературу,
что смог найти. Но ни одна из этих толстых книг  не  смогла  удовлетворить
Стелло. Есть ведь и было всегда нечто такое, чего не описать словами и  не
передать самыми точными цифрами;  а  внешность  -  что  ж?  -  всего  лишь
оболочка, маска, скрывающая истину...
   Да, загадочное и древнее предание говорило, что обитатели этой планеты,
над которой светят семь лун, всегда прячут лица под  масками;  а  странный
мир их, утверждали легенды, - вечный праздник, карнавал туманных  символов
или какой-то нескончаемый ритуал; но может статься, это  и  была  сама  их
жизнь, и жить иначе они просто не могут, не перестав быть собой? Что  если
этим существам необходима преграда между их внутренним миром и  всем  тем,
что за его пределами? Или же маски таят под собой угрозу,  как  порой  под
улыбкой скрывается жестокий оскал, или наоборот, их  вечная  безмятежность
пугает, как все слишком неизменное и потому непостижимое?..
   Семь масок, семь городских ворот, семь  лун  на  небосклоне  -  и  семь
гласных  в  Древнем  Языке,  семь  чистых  поющих  звуков,   гулким   эхом
разносящихся по запутанному лабиринту таинственных слов, изначальных,  как
сам этот невообразимо старый мир... Семь масок,  передающих  семь  чувств,
семь состояний души - и незачем  приходить  в  движение  застывшим  чертам
лица, да и кто здесь помнит,  что  под  масками  остались  когда-то  лица?
Городские ворота - для каждой из семи масок, и для каждых ворот - по луне.
И, наверное, для каждой луны - по поющему звуку. На этом языке шептал  ему
холодный свет звезд в черноте и на нем же говорили стены сияющего  города,
неведомо когда  возникшего  посреди  безжизненной  пустыни,  и  маски  его
обитателей. Но как постичь истину, ускользающую из туманных образов  этого
древнейшего языка Вселенной?
   От треугольного проема в мерцающей стене  отделилась  какая-то  тень  и
скользнула к нему. Очертания фигуры скрывал  наброшенный  на  плечи  плащ,
переливающийся всеми цветами радуги. Это мог быть  и  человек.  Его  маска
выделялась багряным пятном на черном фоне высокого треугольного воротника.
Незнакомец заговорил тихим низким голосом; Стелло услышал  и  понял  слова
Древнего Языка, - никто не знал, откуда он произошел, так глубоко  уходили
его корни, но на нем говорили в этой галактике все разумные существа, даже
те, что не имели губ.
   - Откуда вы? - спокойно,  без  любопытства,  без  раздражения  спросила
тень.
   - С Земли, - ответил Стелло.
   - И вы вошли в перламутровые ворота?..
   Полы радужного плаща затрепетали -  словно  легкий  вихрь  взметнул  их
изнутри. Стелло сделал еще  шаг;  теперь  он  отчетливее  видел  пурпурную
маску. Овал из гладкого блестящего металла и в центре, словно единственный
глаз,  сверкал  голубой  камень.  Под  ним  прорезь,  окруженная  чеканным
рисунком. Губы? Но таких не могло быть у человека:  огромные,  в  пол-лица
губы,  чуть  насмешливые,  но  насмешливые  беззлобно,  сжатые,   но   без
суровости, словно хранят они последнее, окончательное  Слово  Истины  -  и
никогда не откроют его, ибо оно непроизносимо.
   - Вы вошли в перламутровые ворота, - повторил голос. - И  на  вас  была
белая маска. С Земли, говорите вы?
   Стелло пожал плечами. Непонятный  разговор  начал  его  раздражать.  Он
вошел в перламутровые ворота просто потому, что возле них никого не  было.
Ему не хотелось  пробираться  сквозь  перешептывающиеся  группки,  которые
толпились вокруг остальных шести ворот. Лишь перламутровые были пусты.
   - На мне нет никакой  маски,  -  медленно  выговаривая  слова  произнес
Стелло.
   Из неподвижных пурпурных губ вырвался едва различимый смешок.
   - Что ж, пусть так, - ответил голос почти ласково. Его звуки  почему-то
напомнили Стелло о блестящих камешках, отшлифованных за сотни лет  песками
и ветром, таких прохладных  и  гладких  на  ощупь,  и  о  чистых  холодных
кристаллах, что вечно скользят по дну высохшего океана. Да  и  сами  слова
Древнего Языка напоминали камешки, обкатанные  за  безвременье  множеством
голосов; они годились  для  выражения  самых  разных  чувств  -  ярости  и
гордыни, нежности и ревности, но  могли  передать  и  вот  это  неизменное
спокойствие древнего народа.
   Незнакомец умолк, полы его плаща по-прежнему трепетали. "Чего он  хочет
от меня? - подумал Стелло. - Или я случайно нарушил  какой-то  закон  этой
планеты, неизвестный на Земле? И  меня  уже  считают  здесь  преступником?
Может быть, перламутровые ворота у них под запретом?"
   - Вам, наверное, есть куда пойти, чужестранец? -  снова  заговорил  его
собеседник, повернувшись к улочке, убегающей вглубь города.  -  И,  должно
быть, хоть один друг найдется здесь у вас?
   - Я слишком издалека, - уклончиво ответил Стелло.  В  нем  уже  закипал
гнев. - Я проголодался, хочу пить и очень устал. У меня с собой  кое-какие
вещи, которые очень ценятся на моей планете. Я смогу здесь получить за них
деньги?
   Луч света скользнул по  пурпурной  маске,  и  голубой  камень  сверкнул
ослепительным пламенем. На мгновение Стелло  показалось,  что  неподвижные
губы чуть улыбаются.
   - Мне известны ваши обычаи, чужестранец, - последовал ответ. - Но здесь
они не в ходу. Деньги вам не понадобятся. Вы вошли в город Семи Ворот, так
неужели вы вообще ничего не знаете? Для каждой луны  -  свои  ворота,  для
каждых ворот - своя маска, а каждая маска о чем-то просит  свою  луну.  Вы
обретете здесь то, к чему стремитесь.
   - Вы не могли бы проводить меня в город? - вздохнул Стелло. - Мне нужно
где-нибудь остановиться... - Он говорил глухо, с трудом перекатывая языком
истертые слова Древнего Языка.
   Радужные краски плаща почему-то вдруг поблекли, потускнел и  сиявший  в
центре маски голубой камень.
   - Разве вы не видите, какого цвета на мне маска? -  спросил  незнакомец
мягко и, как показалось Стелло, с легкой грустью в голосе.
   - Простите... - пробормотал Стелло.
   - Ничего, - спокойно сказал  незнакомец.  -  Обратитесь  к  первому  же
встречному. Вам обязательно помогут и  проводят,  куда  вы  захотите.  Мне
очень жаль, что сам я не могу этого сделать. Но я ношу пурпурную маску.
   - Прощайте, - ответил Стелло и направился к центру города.
   - Постойте, - окликнула его тень. - С какой планеты, говорите, вы?..
   - С Земли.
   - С Земли... Что ж. Быть может, вы выбрали себе маску,  не  подумав.  У
вас есть еще время. Прощайте.
   Стелло снова остался один. Он брел вперед,  терзаемый  сомнениями.  Что
имел в виду незнакомец, говоря о маске? Кажется, он  благополучно  миновал
все острые углы... Но не забывай, говорил он себе, ты в  чужом  городе,  в
чужом мире, обитатели которого могут вкладывать  в  слова  Древнего  Языка
совсем иной смысл, нежели ты, землянин, у них другой строй мыслей,  другие
обычаи, своя, неведомая тебе история, и ты ничего еще не знаешь о  них,  а
они - о тебе. Не забывай, усмехнулся он, что имя твоей планеты -  Земля  -
для них пустой звук, что  их  мир  для  тебя  пока  всего  лишь  красочное
зрелище, а сами они видятся тебе пестрыми мотыльками, танцующими  в  лучах
своих разноцветных лун, тогда как ты им представляешься варваром, дикарем,
явившимся из своих джунглей на их покрытую песками  планету...  Да,  может
статься, у него нет совсем ничего общего с теми, кто живет в  городе  Семи
Ворот.  Он  не  был  рожден  подобно  им  за  мерцающей  стеной  с   семью
разноцветными воротами, открывающимися прямо в  бесконечную  пустыню,  где
струятся реки песка, а далеко на западе едва виднеется в  мареве  горячего
тумана высохшее море,  -  огромная  впадина,  полная  тончайшей  пыли,  по
которой вечно скользят, гонимые ветром, сверкающие на солнце кристаллы.
   Что ж, он родился и вырос в другом мире - не столь совершенном и  более
суровом. Он сознавал, что мощь его корабля, его оружие  и  даже  сила  его
кулаков неуместны здесь, что он - дикарь,  варвар  -  чужд  этому  городу,
словно угловатая каменная глыба, не знающая изящества мраморной статуэтки,
стремительный горный поток, не ведающий, как прозрачны воды тихого  озера.
Да и кто  он,  собственно  говоря,  такой?  Ничтожная  песчинка,  влекомая
ветром, бродяга с  Земли,  нигде  не  находящий  себе  пристанища,  вечный
перекати-поле...
   Но все эти годы такая жизнь нравилась ему. Хорошо было странствовать  в
сверкающей скорлупке с планеты на планету, бродить  по  незнакомым  мирам,
окруженным туманным ореолом будоражащих воображение легенд, легким взмахом
руки приветствовать  чужие  города,  безразлично-красивые  или  уродливые,
нигде не задерживаясь надолго; хорошо было даже тогда, когда он застрял на
Тарре, когда провел в тоскливом одиночестве под нависшим серым небом много
дней, созерцая огромное болото, в которое превратился космопорт - да, даже
тогда было здорово! А здесь - нет.
   Здесь  что-то  стояло  между  ним  и  этим  миром  с  его   безмятежным
спокойствием, что-то неуловимое, чему он не мог подобрать названия, мешало
ему, тончайшей пеленой заволакивая глаза.
   Он поднял голову и увидел в небе все семь  лун  -  сияющую  диадему  из
драгоценных  камней,  повисшую  над  планетой.  Семь  цветов  -  как  семь
чистейших нот, у каждой луны - своя, и каждая лила ясный, холодный свет на
свои ворота: вот рубиновая  луна,  вот  серебряная,  золотая,  изумрудная,
перламутровая...
   Перламутровая... Молочно-белый диск с радужным отливом, белое  пятно  в
ночи, зловещее око, прикрытое до времени матовым веком.
   Стелло опустил глаза и принялся разглядывать причудливые здания вокруг.
Потом неуверенно двинулся вперед, и  вдруг  стены  окружили  его  со  всех
сторон, нависли над ним, словно скалы, смыкаясь сводами над головой, стены
ожили, трепетали, волнами набегали друг  на  друга,  тянулись  к  нему,  с
хлюпаньем разлетались пенными брызгами - что же это за стены, - непрочные,
как оболочка мыльного пузыря, что лопается от легчайшего дуновения?
   Он бродил по аллеям, уже не понимая, окружают его деревья  или  башенки
сказочных крепостей, но стоило поднять голову - и снова  он  видел  сквозь
призрачные своды семь неподвижных лун на темных небесах. В окнах  мелькали
поблескивающие маски, трепетали, словно листья на  ветру,  радужные  плащи
кружили невесомым хороводом, взбираясь по винтовым лесенкам,  собираясь  в
стайки  и  вновь  разлетаясь,  заполняя  стеклянный  лабиринт   города   -
мотыльки-однодневки, эфемерные, бескровные существа...
   Бескровные! Вот  оно,  верное  слово.  Бескровна  эта  ночь.  Бескровна
планета, и небо, и семь лун на нем, и семь ворот в мерцающей стене, и семь
хрустальных звонов гласных Древнего  Языка,  бескровен  перламутр,  словно
застывшая окаменелая плоть, не подверженная тлену... Но ведь он,  человек,
безнадежно затерявшийся в этом мире - живой! В его висках бьется кровь,  а
мышцы послушно играют под теплой кожей! Он поднял  руки  и  дотронулся  до
своего лица, когда-то обветренного и опаленного солнцами многих миров,  но
побледневшего за  долгие  месяцы  у  пультов  и  экранов  корабля,  провел
ладонями по щекам, по подбородку, ощутил покалывание отросшей  щетины,  и,
казалось, даже почувствовал, как эти короткие,  почти  незаметные  волоски
продолжают расти под его пальцами - значит, жизнь не замерла в нем!
   А что прячут эти создания под масками и плащами?  Нечто  совершенное  и
потому холодное и отстраненное? Кто они? Фигурки, слепленные  из  песка  и
пыли, фигурки, в которые когда-то по ошибке вдохнули подобие  жизни,  -  и
готовые  рассыпаться  от  случайного  взгляда?  Или  вместо  плоти  у  них
поблескивающий  металл  и  бесчисленное  множество  зубчатых  колесиков  и
винтиков, заученно цепляющихся друг за друга?
   А может, под маской скрывается лишь другая маска, а под ней - еще одна,
и еще, и еще,  до  бесконечности,  и  никогда  не  добраться  за  ними  до
истинного  лица?  Кого  они  обманывают?  Друг  друга?  Себя?  Плутают   в
безвыходном лабиринте собственных душ? Возможно, маска здесь была когда-то
просто украшением, но странным образом за века и тысячелетия стала  частью
их существа?
   "Но  ведь  лицо  может  быть  и  безобразным,  -  подумал   он.   -   И
непроницаемым. А то, что кажется непонятным  здесь,  станет  очевидным  на
далекой Земле... Лицо должно отражать чувства. Так может, и у  масок  свой
язык?"
   Чем дальше он углублялся  в  лабиринты  улочек,  приближаясь  к  центру
города, но еще не зная, что ожидает его впереди, тем чаще ему  встречались
фигуры в переливающихся плащах и неизменных масках. Маски из золота  и  из
серебра, опаловые и черные, как смоль.  Попадались  и  пурпурные  маски  -
всегда в одиночестве. Да, маски должны что-то означать - и, возможно,  это
всего  лишь  знаки,  символы,  соответствующие  определенному  социальному
положению или касте. Может быть, те, что  носят  пурпур  -  неприкасаемые?
Нет, не похоже, подумал Стелло, вздрогнув от свежего ветерка.
   Вдруг перед ним раскинулась площадь - а он даже не заметил, когда успел
выйти из очередной узкой улочки. Повсюду танцевали  разноцветные  огоньки.
Но тут же ему стало ясно, что это огромная толпа - яркие отблески масок  и
радужные переливы плащей показались ему сначала праздничной  иллюминацией.
Площадь не была вымощена, просто покрыта  песком,  но  Стелло  никогда  не
видел такого песка - мельчайшие, почти неразличимые  для  глаза  песчинки,
хотя и не пыль. Казалось, чистая, мягкая скатерть покрывает площадь.  Нет,
скорее это было похоже на морское дно, если смотреть на него сквозь  толщу
воды - неподвижное, раскинувшееся на огромном пространстве и в то же время
сжатое в эту странную площадь. Почему-то  он  чувствовал,  что  никому  из
живых не дано пересечь ее.
   Он  не  стал  и  пытаться.  Толпа  вокруг  казалась  притихшей,  словно
задумавшейся о чем-то, но молчание не угнетало, - то была  умиротворенная,
спокойная тишина, нарушаемая лишь шелестом плащей, словно легки