почему  вы  так  хлопочете  о
молодом Спенсере? Вы сами сказали, что знакомы с ним только пять месяцев.
   - Да. Но когда мы уже несколько недель летели, я обнаружил, что  учился
в Кембридже с его родителями.
   Хэдфилд поднял брови - по-видимому, удивился,  что  Гибсон  не  получил
диплома. Но он был слишком тактичен и спросил о другом.  Вопросы  казались
вполне невинными, и Гибсон простодушно  на  них  отвечал.  Он  забыл,  что
говорит с одним из самых умных людей Солнечной системы, который по крайней
мере не хуже его разбирается в  человеческой  душе.  А  когда  понял,  что
случилось, было уже поздно.
   - Простите, - с обманчивой мягкостью произнес Хэдфилд, -  все,  что  вы
говорите, не совсем убедительно. Я не  хочу  сказать,  что  это  неправда.
Вполне возможно, что вы так хлопочете о Спенсере потому, что хорошо  знали
его семью двадцать лет назад. Но вы слишком многого  не  договариваете.  И
совершенно ясно,  что  все  это  трогает  вас  куда  больше.  -  Он  резко
наклонился вперед. - Я не дурак, Гибсон.  Человеческая  психология  -  мое
дело. Можете не отвечать, если не хотите, но, я думаю, вы  передо  мной  в
долгу. Джимми Спенсер - ваш сын, да?
   Бомба взорвалась, все было позади.  И  в  наступившем  молчании  Гибсон
чувствовал только одно: насколько ему стало легче.
   - Да, - сказал он. - Сын. Как вы догадались?
   Хэдфилд улыбнулся. Кажется, он был доволен собой.
   - Поразительно, как люди не видят себя со стороны!  Думают,  что  ни  у
кого нет глаз! Вы с ним  похожи.  Когда  я  вас  вместе  увидел,  я  сразу
подумал, что вы родственники.
   - Как странно! - сказал Гибсон. - Мы были  на  "Аресе"  три  месяца,  и
никто ничего не заметил.
   - Так ли уж странно? Они думали, что все о нем знают, а у меня не  было
предвзятого мнения. Скажите, Спенсер в курсе?
   - Нет.
   - Почему вы так уверены? И почему вы ему не скажете?
   Допрос был беспощадный, но Гибсон не протестовал. Никто не  имел  таких
прав на эти вопросы, как Хэдфилд. А Гибсону нужен был человек, которому он
мог бы все рассказать, - так же, как сам он был нужен Джимми.
   - Лучше я расскажу все сначала, - произнес он, ерзая в кресле. -  Когда
я бросил университет, у меня был нервный срыв, и  я  почти  год  провел  в
больнице. Потом я вышел и потерял всякую связь с университетскими друзьями
- они не очень стремились, да и я не хотел ворошить прошлое. Только  через
несколько лет я узнал, что было дальше с Кэтлин... с его матерью.  К  тому
времени она уже умерла. - Он помолчал. - Я слышал, что у нее есть сын,  но
не обратил внимания. Мы всегда были - ну, осторожны... Во  всяком  случае,
мы так думали. И я решил, что сын от  Джеральда.  Понимаете,  я  не  знал,
когда именно они поженились и когда Джимми родился. Я хотел все  забыть  и
старался об этом не думать. Я даже не помню, пришло ли мне в  голову  хоть
на минуту, что ребенок мог быть и мой. Вам, наверно, трудно  поверить,  но
так уж оно есть... А потом я встретил  Джимми,  и  все  началось  сначала.
Сперва я его жалел, потом полюбил. Но я не догадывался, кто  он.  Я  даже,
помнится, находил в нем сходство с Джеральдом, хотя почти его не помню.
   - А когда, - настаивал Хэдфилд, - вы открыли правду?
   - Несколько недель назад, когда Джимми попросил меня заверить  какой-то
документ. Тогда я узнал дату его рождения.
   - Понятно... - задумчиво сказал Хэдфилд. - Но ведь и это не  абсолютное
доказательство, верно?
   - В данном случае неверно! - так обиженно заявил  Гибсон,  что  Хэдфилд
улыбнулся. - А если у меня и были сомнения, вы сами их рассеяли.
   - Ну а Спенсер? - вернулся Хэдфилд к своему прежнему вопросу. -  Вы  не
сказали мне, почему так уверены, что он  ничего  не  знает.  Он  тоже  мог
сопоставить несколько дат.
   - Не думаю, -  медленно  сказал  Гибсон,  осторожно  выбирая  слова.  -
Понимаете, он очень чтит свою мать. И потом, если бы он догадался,  он  бы
не стал молчать, не такой он человек. Нет,  я  уверен,  Джимми  ничего  не
знает. Боюсь, если он узнает, это будет для него тяжелым ударом...
   Хэдфилд помолчал. Потом пожал плечами.
   - Он вас любит, - сказал он. - Перенесет.


   - Как вы долго! - сказал Джимми. - Я думал, вы никогда не кончите.  Что
случилось?
   Гибсон взял его за руку.
   - Не волнуйся, - сказал он. - Все хорошо. Теперь все будет хорошо.
   Он надеялся и верил, что говорит правду. Хэдфилд проявил  благоразумие,
а не от многих отцов его можно ждать даже в наше время.
   - Мне не так уж важно, - говорил он, -  кто  его  родители.  Сейчас  не
девятнадцатый век. Мне важен он сам, и, надо  сказать,  он  мне  нравится.
Кстати, я говорил о нем с Норденом, так что сужу не  только  на  основании
нашей беседы. Ну  конечно,  я  давно  все  видел.  В  сущности,  это  было
неизбежно - здесь почти нет мужчин его возраста.
   Он протянул  вперед  руки  (Гибсон  давно  заметил  этот  жест)  и  так
внимательно стал рассматривать пальцы, словно видел их впервые.
   - Можно завтра объявить о помолвке, - мягко сказал он. - Теперь скажите
мне, что вы собираетесь делать?
   Он поднял глаза, и Гибсон твердо встретил его взгляд.
   - То, что будет лучше для Джимми, - ответил он. - Как только решу,  что
же для него лучше.
   - Вы все-таки хотите остаться?
   - Нужен ли я ему на Земле? Он будет туда залетать  на  месяц-другой.  В
сущности, я чаще увижу его на Марсе!
   - Да, это верно, - улыбнулся Хэдфилд. - Вот понравится ли Айрин, что ее
муж проводит половину времени в космосе? Хотя жены моряков... -  Он  резко
замолчал. - Знаете, что бы я вам посоветовал?
   - Очень хотел бы знать, - искренне ответил Гибсон.
   - Не говорите ничего, пока  они  не  поженятся.  Если  вы  скажете  ему
сейчас, лучше не будет, скорее - хуже. А позже вы должны  сказать  Джимми,
кто вы такой. Или, если хотите, кто он.
   Может быть, Хэдфилд и сам не заметил, что в первый раз назвал  Спенсера
по имени, но Гибсон почувствовал к нему внезапный прилив симпатии.
   Позже, оглядываясь  назад,  Гибсон  решил,  что  именно  в  эту  минуту
началась его дружба с Хэдфилдом. Никто не предполагал тогда, какую большую
роль сыграет эта дружба в истории Марса.



15

   День начался,  как  все  дни  в  Порт-Лоуэлле.  Джимми  и  Гибсон  тихо
позавтракали. Джимми еще не пришел  в  себя  от  счастья,  хотя  временами
впадал и в уныние при мысли о разлуке. А Гибсон думал о том,  откликнулась
ли Земля на его просьбу.
   Он заметил, что что-то  не  так,  только  в  управлении.  Миссис  Смит,
секретарша Хэдфилда, встретила его. Обычно она пускала его сразу, иногда -
объясняла, что Хэдфилд  ужасно  занят  (например,  говорит  с  Землей),  и
спрашивала, не зайдет ли он позже. На этот же раз она сказала:
   - Простите, мистера Хэдфилда нет и не будет до завтра.
   - До завтра? - переспросил Гибсон. - Уехал в Скиапарелли?
   - Нет. Я не могу вам сказать. Он будет через сутки.
   - Так! - воскликнул Гибсон сердито и вышел.
   Чтобы отвести душу, он решил взяться за Уиттэкера, если тот  в  городе,
конечно. Тот оказался в городе и не  очень  обрадовался  Гибсону,  который
решительно уселся перед ним с самым деловым видом.
   - Вот что, Уиттэкер, - начал Мартин. - Я человек терпеливый и, кажется,
не надоедаю с расспросами.
   Мэр не ответил, и Гибсон поспешил продолжить:
   - Тут творится что-то странное. Я хочу узнать, в чем дело.
   Уиттэкер вздохнул. Он ждал, что рано или поздно это случится. Как жаль,
что Гибсон не подождал до завтра!..
   - Если вы не можете сказать, - продолжал Гибсон, - признайтесь хотя  бы
почему. Это проект "Заря"?
   Уиттэкер резко выпрямился.
   - Что вы сказали? - спросил он.
   - Не важно. Я тоже умею быть упрямым.
   - Я совсем не хотел бы упрямиться, -  жалобно  сказал  Уиттэкер.  -  Не
думайте,  что  мы  любим  секретность,  -  с  ней  столько  хлопот.  Лучше
расскажите, что вы знаете.
   - Расскажу, если  это  вас  смягчит.  Проект  "Заря"  как-то  связан  с
лабораториями, где выводят эти... Oxyfera. Нет никаких  оснований  держать
их в тайне. Приходится предположить, что это часть более крупного проекта.
Я подозреваю, что тут замешан Фобос, но не могу понять  как.  Вам  удалось
сохранить все в большой тайне.  Те,  кто  знают,  не  говорят  ничего.  Но
скрываете вы не столько от Марса, сколько от Земли. Ну, что скажете?
   Уиттэкер, по-видимому, ничуть не смутился:
   - Должен поздравить вас с такой... э... проницательностью.  Может,  вам
будет интересно узнать, что недели две назад я советовал Главному  сказать
вам все. Я его не убедил, а потом события  развернулись  гораздо  быстрее,
чем мы думали. Я не могу рассказать вам,  что  именно  сейчас  происходит.
Хотите послушать занятную историю? Сходство с - хм! - известными лицами  и
местами чисто случайное.
   - Ясно, - хмыкнул Гибсон. - Валяйте!
   - Предположим, что в первом порыве межпланетного энтузиазма  планета  А
основала колонию на планете Б. Через несколько лет она выясняет,  что  это
обходится  гораздо  дороже,  чем  думали,  и  не  дает   взамен   ощутимых
результатов. Консерваторы первой планеты хотят  свернуть  дело  -  списать
убытки и выйти из игры. Другие, прогрессисты, хотят продолжить опыт -  они
верят, что в конечном счете человек должен исследовать  и  подчинять  себе
Вселенную, иначе он просто закоснеет в своем  мире.  Но  такие  доводы  не
трогают налогоплательщиков, и консерваторы начинают брать верх.
   Конечно, все это не очень приятно  колонистам,  которые  настроены  все
более независимо и совсем не хотят выступать в роли бедных  родственников,
ожидающих милости. Однако они  не  видят  выхода  -  до  того  дня,  когда
совершается поразительное научное открытие. (Я забыл сказать, что  планета
Б переманила к  себе  лучших  ученых  планеты  А,  что  не  способствовало
смягчению отношений.) Это открытие дает безграничные  возможности  планете
Б, однако применение его связано с некоторым  риском  и  поглотит  большую
часть весьма ограниченных ресурсов. Тем не менее план послан по начальству
- и отвергнут. Перебранка тянется долго, но планета-мать несгибаема.
   Колонистам остается два выхода. Они могут обратиться  прямо  к  жителям
планеты А. Это не очень перспективно - им  могут  закрыть  рот.  С  другой
стороны, можно реализовать свой  план,  не  информируя  Землю,  -  я  хочу
сказать, планету А. Так они и решают сделать.
   Конечно, было много и других  факторов  -  и  политических,  и  личных.
Случилось так, что во главе колонистов стоял на редкость твердый  человек,
который не боялся никого и ничего на обеих планетах.  В  его  распоряжении
находились первоклассные ученые, и они поддержали его. Таким образом, план
стали разрабатывать; но никто еще не знает, выйдет ли из этого  что-нибудь
путное. Простите, что не могу рассказать вам  конца  -  сами  знаете,  эти
сказочки обрываются на самом интересном месте.
   - Вы рассказали мне все, - сказал  Гибсон.  -  Да,  все,  за  ничтожным
исключением. Я так и не знаю, что такое  проект  "Заря".  -  Он  встал.  -
Завтра я вернусь послушать окончание вашей сенсационной новости.
   - В этом не будет нужды, - ответил Уиттэкер и  машинально  взглянул  на
часы. - Вы узнаете задолго до того.
   На улице Мартина перехватил Джимми.
   - Они думают, я сейчас работаю, - еле выговорил он, - но я  должен  был
вас поймать. Творится что-то важное.
   - Знаю, - почти отмахнулся Гибсон. - Проект "Заря" вот-вот  разродится,
и Хэдфилд уехал.
   Джимми немного опешил.
   - Я не думал, что вы слышали. Айрин очень волнуется. Она говорит, он  с
ней так попрощался, как будто... Ну, как будто он может не вернуться.
   Гибсон присвистнул. Это сильно меняло дело. Проект не только грандиозен
- он опасен. Об этом он не подумал.
   - Что бы там ни творилось, мы все завтра узнаем. Уиттэкер мне  говорил.
И кажется, я могу угадать, где сейчас Хэдфилд.
   - Где?
   - На Фобосе. Не знаю почему, но там разгадка этой "Зари".
   Гибсон готов был побиться об заклад, что Главный на Фобосе; но, на  его
счастье, некому было с ним спорить. Дело в том, что  Хэдфилд  был  так  же
далеко от Фобоса, как  от  Марса.  В  ту  минуту  он  сидел  в  неудобном,
маленьком космолете, набитом учеными и приборами, и играл в шахматы - надо
признаться, из рук вон плохо - с одним  из  величайших  физиков  Солнечной
системы. Тот играл не лучше, и наблюдатель заметил бы без труда,  что  они
просто пытаются убить время. Они ждали, как все жители  Марса;  но  только
они двое знали совершенно точно, чего ждут.
   Длинный день - один из самых длинных в жизни Мартина - медленно угасал.
По городу ходили дикие слухи; у каждого была своя  теория,  и  каждому  не
терпелось ею поделиться. Те, кто знал правду, не говорили ничего; те,  кто
ничего не знал, говорили слишком много;  и  к  ночи  город  был  в  полном
смятении. Около полуночи Гибсон отправился в постель и крепко спал, когда,
отделенный от него всей толщей планеты, осуществился  проект  "Заря".  Это
видели только те,  кто  ждал  в  космолете;  и  все  они  в  одну  секунду
превратились из важных ученых в кричащих, хохочущих школьников.
   Очень-очень рано Гибсона разбудил отчаянный грохот в дверь. Джимми звал
его на улицу. Он быстро оделся. Из всех  домов  выползали  люди,  протирая
глаза. Порт-Лоуэлл гудел, как  потревоженный  улей,  но  Гибсон  не  сразу
понял, что его разбудило. Занималась заря,  восток  окрасили  первые  лучи
солнца. Восток? Быть не может! Заря занималась на западе.
   Гибсон не был суеверным, но тут ему стало жутко  -  правда,  только  на
секунду: разум быстро взял верх. Все  ярче  и  ярче  разгорался  свет  над
горизонтом; первые лучи тронули  вершины  холмов.  Они  двигались  быстро,
слишком быстро для солнечных. И вдруг сверкающий золотой  метеор  вынырнул
из песков и почти вертикально стал подниматься к зениту.
   Быстрота выдала его. Это был Фобос - вернее, то, что называлось Фобосом
несколько часов тому назад. Сейчас это был желтый  огненный  диск.  Гибсон
ощутил его тепло на своем лице. Город затих, смотрел на чудо и медленно, с
трудом постигал, что может значить оно для Марса.
   Так вот он, проект "Заря"!  Что  ж,  название  выбрали  неплохо.  Части
головоломки становились на свое место, но очертания полной разгадки еще не
проступили. Конечно, превращение Фобоса во второе Солнце  -  поразительная
победа ядерной физики; однако Гибсон  не  понимал,  как  может  он  решить
наболевшие вопросы колонии.
   Он думал и думал об этом, когда заработала местная  радиостанция  и  по
улицам поплыл голос Уиттэкера.
   - Здравствуйте, - говорил мэр. - Я думаю, никто не  спит,  все  видели,
что случилось. Главный управляющий Марса возвращается из космоса  и  хочет
поговорить с вами. Вот он.
   Что-то щелкнуло. Кто-то тихо сказал: "Даю Порт-Лоуэлл". Из репродуктора
раздался голос Хэдфилда - усталый, но торжественный. Так говорит  человек,
выигравший битву.
   - Здравствуй, Марс, - сказал он. - Говорит Хэдфилд. Я  еще  в  космосе.
Возвращаюсь домой. Буду примерно  через  час.  Надеюсь,  всем  понравилось
новое Солнце. По нашим расчетам, оно  продержится  около  тысячи  лет.  Мы
взорвали Фобос, когда он был далеко за горизонтом,  на  тот  случай,  если
начальная  радиация  превысит  норму.  Сейчас  она  понизилась,  дошла  до
расчетного уровня, хотя в ближайшую неделю может и повыситься на несколько
процентов. Это в основном мезонная реакция,  эффективная,  но  не  слишком
активная. Она не может затронуть вещества, из которого состоит Фобос.
   Ваше новое светило даст вам примерно в десять  раз  меньше  тепла,  чем
Солнце, и температура Марса в среднем сравняется с земной. Но  не  поэтому
мы зажгли Фобос - во всяком случае, не только поэтому.
   Кислород нужен Марсу не меньше, чем тепло. Весь  кислород,  годный  для
создания атмосферы, похожей на земную, лежит в песке  под  вашими  ногами.
Два года назад мы открыли растение,  способное  высвобождать  кислород  из
песка. Растение это тропическое, оно  растет  у  экватора,  да  и  там  не
слишком активно. Если бы оно получило  достаточно  солнечного  света,  оно
распространилось бы по Марсу  -  с  нашей  помощью,  конечно,  -  и  через
пятьдесят лет здесь была бы атмосфера. Вот к чему мы стремились; когда это
произойдет, мы сможем свободно передвигаться по  Марсу  и  распрощаемся  с
нашими куполами и масками. Многие из нас увидят осуществление этой мечты и
смогут сказать, что мы дали человечеству новый мир.
   Кое-какую пользу мы получим и сейчас. Станет гораздо теплее, во  всяком
случае - в те часы, когда и Солнце и Фобос на небе, и  зимы  будут  мягче.
Хотя Фобос не виден  выше  семидесяти  градусов  широты,  новые  воздушные
течения обогреют полярную область, и столь ценная для нас влага  не  будет
лежать мертвым льдом шесть месяцев в году.
   Будут и неудобства -  усложнятся  времена  суток  и  времена  года,  но
преимущества с лихвой вознаградят нас.  И  каждый  день,  глядя  на  маяк,
зажженный нами сегодня, вы вспомните о том, что мы рождаем новый  мир.  Не
забывайте, мы творим историю - впервые пытается человек полностью изменить
лицо планеты. Если мы добьемся своего здесь, другие сделают то же самое  в
других местах. Целые цивилизации, о которых мы и не слыхали, будут обязаны
существованием тому, что сделано сейчас.
   Вот что я хотел сказать. Может быть,  вы  пожалели  прежний  Фобос.  Но
помните:  Марс  потерял  Луну,  а  приобрел  Солнце.  Вряд  ли  кто-нибудь
сомневается, что важнее.
   А теперь - спокойной ночи!


   Но ни один человек не  пошел  спать.  В  этом  городе  ночь  кончилась,
начался день. Трудно было оторвать взгляд от  маленького  золотого  диска,
упорно карабкающегося по небу. С каждой минутой становилось теплее.
   "Интересно, как реагируют растения?" - подумал  Гибсон  и  пошел  вдоль
улицы  к  прозрачной  стене.  Как  он  и  предполагал,  они  проснулись  и
повернулись к новому светилу. Что же они будут делать,  когда  оба  Солнца
окажутся на небе?..
   Остаток бывшей ночи прошел очень быстро.  Фобос  склонялся  к  востоку,
когда Солнце вышло приветствовать соперника. Весь город,  затаив  дыхание,
смотрел на поединок, но силы были не равны и  результат  предрешен.  Ночью
легко было подумать, что Фобос почти так же ярок,  как  Солнце;  однако  с
первыми проблесками  настоящей  зари  иллюзия  исчезла.  Фобос  бледнел  и
бледнел. О растениях беспокоиться не стоило: когда сверкало Солнце,  Фобос
был почти не заметен.
   Но свое  дело  он  делал  и  на  тысячу  лет  вперед  стал  властелином
марсианских ночей. А после? Гибсон знал, что это неважно.  Меньше  чем  за
век он выполнит свою работу. Марс обзаведется атмосферой и не потеряет  ее
в течение целых геологических эпох. Когда  Фобос  погаснет,  наука  найдет
выход, такой же непостижимый для нас, как взрыв небесного тела - для людей
прошлого столетия.
   Разгорался первый день новой эры. Гибсон смотрел на свою двойную  тень.
Та, что поярче, почти  не  двигалась,  бледная  -  удлинялась  на  глазах,
размывалась и наконец исчезла, когда Фобос нырнул за горизонт.
   И тень, и Фобос исчезли внезапно, а Гибсон вспомнил то, что он,  как  и
весь город, забыл в эти победные часы. Новости, должно быть, уже дошли  до
планеты А; вероятно (Гибсон не знал точно),  Марс  много  ярче  сейчас  на
земном небе.
   Он понял, что очень  скоро  Земля  начнет  задавать  в  высшей  степени
неприятные вопросы.



16

   Началась  одна  из   небольших   церемоний,   столь   любезных   сердцу
телехроникеров. Хэдфилд со всей своей свитой стоял в углу  полянки,  а  за
ним возвышались  купола  столицы.  Оператору  нравилась  мизансцена,  хотя
постоянно меняющееся двойное освещение немного портило дело.
   Уиттэкер вручил Главному лопату,  на  которую  живописно  опирался  уже
минут пять, и тот принялся  орудовать  ею,  пока  песок  не  покрыл  корни
высокого бурого растения. "Воздухоросль" не поражала  красотой:  даже  при
таком тяготении она не  могла  стоять  пря