ленную группу.  Их  было  так
мало - пятеро мужчин  и  юноша,  почти  мальчик.  Вероятно,  на  его  лице
отразились эти мысли - капитан засмеялся:
   -  Немного  нас,  а?  Не  забывайте,  что  космолет   почти   полностью
автоматизирован. Да и вообще в космосе никогда ничего не случается.
   Гибсон внимательно оглядел тех, кто должен был стать на три месяца  его
единственными товарищами. Он  не  верил  первому  впечатлению,  но  всегда
старался его запомнить; сейчас, увидев их впервые, он удивился - в них  не
было ничего особенного, если, конечно, не  обращать  внимания  на  позы  и
временное отсутствие волос. А ведь все они занимались  делом,  романтичнее
которого не было на свете с тех пор, как последние ковбои сменили скакунов
на вертолеты.
   По сигналу, которого Гибсон не понял,  члены  команды  один  за  другим
выскользнули с волшебной легкостью в открытую дверь. Капитан Норден сел  в
кресло и предложил Гибсону сигарету; тот не сразу решился ее взять.
   - Вы позволяете курить? - спросил он. - А как же кислород?
   - Они бы взбунтовались, - рассмеялся Норден, - если б  я  не  давал  им
курить три месяца. А кислорода на это уходит немного.
   Гибсон подумал, что капитан Норден никак не  укладывается  в  привычные
литературные рамки. По лучшим - во всяком случае, по принятым -  традициям
капитан космолета - суровый старый волк, который полжизни провел в космосе
и может с закрытыми глазами провести корабль через всю Солнечную  систему.
Когда он отдает приказ, команда вскакивает по стойке "смирно" (что нелегко
в условиях невесомости), отдает честь и пулей несется  выполнять  задание.
Но капитану "Ареса" не было сорока,  и  похож  он  был  на  преуспевающего
чиновника. Дисциплины  же  Гибсон  до  сих  пор  не  заметил.  Позднее  он
обнаружил, что дисциплина на "Аресе" есть, только каждый сам  отдает  себе
приказ.
   - Значит, в космосе вы не были? - сказал Норден,  пристально  глядя  на
своего пассажира. - Что ж, вам удалось  написать  немало  на  основании...
э... минимальных личных впечатлений.
   Гибсон постарался беспечно рассмеяться.
   - Да, - сказал он, - обычно считают, что писатели должны  испытать  все
сами. В молодости я много читал о космических полетах и, как мог, старался
передать местный колорит. Не забывайте, что последние пять лет я  об  этом
почти не пишу. Странно, что мое имя связывают именно с космосом.
   Норден не вполне поверил в его скромность - Гибсон не мог не знать, что
именно книги о космосе создали ему славу.
   - Время у нас земное, по Гринвичу, - продолжал капитан. - Ночью  мы  не
работаем, вахты не несем - приборы действуют сами, пока мы  спим.  Отчасти
поэтому тут так мало народу. Пока что места хватает, у  каждого  отдельная
каюта. У вас - пассажирская. Надеюсь,  она  вам  понравится.  Сколько  вам
разрешили взять багажа?
   - Сто килограммов.
   - Сто килограммов?
   Норден с трудом сдержался. Как всякий космонавт, он питал отвращение  к
лишнему грузу и не сомневался, что Гибсон взял уйму хлама. Ну что  ж,  это
согласовано с компанией, и если груз не выше нормы, не ему сетовать.
   - Я скажу Джимми, чтоб он отвел вас в вашу каюту, - сказал Норден. - Он
у нас вроде мальчика на побегушках. Многие так  начинают  -  нанимаются  в
лунный рейс на время каникул. Джимми - парень  смышленый.  Он  уже  кончил
колледж.
   Гибсон не удивился, что тут такой образованный мальчик  на  побегушках.
Он пошел за Джимми, которого явно смущало его присутствие, в  пассажирский
отсек.
   Каюта была крохотная, но хитроумное освещение и зеркальные стены делали
ее больше,  а  койка  на  "день"  превращалась  в  стол.  Почти  ничто  не
напоминало о невесомости, и путешественник  сразу  почувствовал  себя  как
дома.
   Следующий  час  Гибсон  раскладывал  пожитки  и   экспериментировал   с
кнопками.  Особенно  ему  понравилось  зеркальце   для   бритья,   которое
превращалось в иллюминатор. Он никак не  мог  понять,  как  это  делается.
Разложив почти все, он лег на койку и пристегнулся ремнями. Невесомость от
этого не исчезла, но все же стало спокойней.
   Тут, в маленькой комнатке, которая должна была стать его  вселенной  на
ближайшие сто дней, он мог забыть разочарование  и  неприятности,  которые
омрачили его отъезд с Земли. Теперь беспокоиться было не о чем.  В  первый
раз  за  долгое  время  он  полностью  препоручил  свое  будущее   другим.
Приглашения, лекции, договоры - все осталось на Земле.
   Робкий стук разбудил его. Сперва Гибсон не понял,  где  он,  потом  все
вспомнил и расстегнул  ремни.  Он  еще  плохо  координировал  движения  и,
пробираясь к двери,  отскочил,  как  мяч,  от  стены,  которую  условились
считать потолком. В дверях, переводя дух, стоял Джимми Спенсер.
   - Капитан шлет привет, сэр, и спрашивает, не хотите ли вы поглядеть  на
старт.
   - Конечно, хочу, - сказал Гибсон. - Подождите, сейчас возьму камеру.
   С наблюдательной галереи, которая  опоясывала  "Арес",  Гибсон  впервые
увидел звезды, не затемненные ни атмосферой, ни темным стеклом,  -  здесь,
на ночной стороне корабля, солнечные фильтры были отодвинуты. В отличие от
Станции "Арес" не вращался: система  гироскопов  удерживала  его  в  одном
положении, и звезды на его небе висели неподвижно. Увидев то, что  он  так
часто и так тщетно пытался описать, Гибсон почувствовал,  как  трудно  ему
анализировать свои впечатления; а он ненавидел впечатления, которые нельзя
пустить в дело. Как ни странно, не яркость и не количество звезд  особенно
его поразили. Он видел небо не хуже  этого  со  стратолета  или  с  горных
вершин; но никогда раньше он не чувствовал с такой  остротой,  что  звезды
окружают его,  что  они  рассыпались  до  самого  горизонта,  которого  он
лишился, и даже ниже, под ногами.
   Станция-1 сложной сверкающей игрушкой плавала почти рядом,  и  не  было
способа определить расстояние - чувство перспективы  исчезло.  Удивительно
близко послышался голос:
   - Сто секунд до старта. Примите нужное положение.
   Гибсон машинально напрягся и повернулся к  Джимми.  Но  раньше  чем  он
сформулировал вопрос, его  проводник  бросил:  "Я  сейчас!"  -  и  куда-то
нырнул. Гибсон остался один.
   Следующие полторы минуты тянулись до  отвращения  долго,  только  голос
мерно отсчитывал время, Голос  был  незнакомый  -  наверное,  прокручивали
запись:
   - Двадцать секунд до старта.
   - Десять секунд до старта.
   - Пять секунд... Четыре... Две... Одна...
   Что-то очень мягко подхватило Гибсона, и он  заскользил  по  изогнутой,
усеянной иллюминаторами стене. Не верилось,  что  вернулись  низ  и  верх.
Совершенно  не  ощущалось  то  безжалостное  резкое   ускорение,   которое
сопровождает старт химических ракет, - "Арес" мог разгоняться сколь угодно
долго, выходя с нынешней орбиты  на  гиперболу,  которая  приведет  его  к
Марсу.
   Гибсон  быстро  приспособился  к  новой  обстановке.   Ускорение   было
маленькое - он весил сейчас килограмма четыре и мог двигаться  как  хотел.
Станция не сдвинулась, и только через минуту он понял, что "Арес" медленно
удаляется от нее. Спохватившись, он вспомнил о своей камере, но,  пока  он
решал, какую брать выдержку для шарика, сверкающего на густо-черном  фоне,
Станция очутилась далеко, и ее нельзя было отличить от  звезд.  Когда  она
исчезла совсем, Гибсон перебрался на дневную сторону, чтобы  снять  родную
планету.  Земля  повисла  тонким  полумесяцем,  слишком   большим,   чтобы
уместиться в кадре. Как он и ждал, она медленно прибывала -  "Арес"  делал
еще один виток.
   "Вот, - подумал Гибсон, - внизу вся моя жизнь  и  все  мои  предки,  от
первого  комочка  слизи  в  первобытном  океане.  Ни  один  мореплаватель,
покидающий родную землю, не оставлял позади так много. Там  -  вся  земная
история. Скоро я смогу закрыть ее мизинцем".
   Так думал Гибсон на галерее, когда через час с небольшим "Арес"  достиг
расчетной скорости  и  освободился  от  земного  притяжения.  Нельзя  было
определить, когда же наступил и  миновал  этот  миг  -  Земля  по-прежнему
занимала все небо, а двигатели все так же  рокотали  вдали.  Только  через
десять часов их можно было выключить на все время полета.
   Когда эти часы прошли, Гибсон спал. Внезапная тишина  и  полная  потеря
весомости разбудили его; он сонно оглядел темную каюту и  увидел  точечный
узор в раме иллюминатора. Как и следовало ожидать, звезды были  совершенно
неподвижны. Не верилось, что  "Арес"  мчится  от  земной  орбиты  с  такой
скоростью, что даже Солнце не может его удержать.
   Не совсем проснувшись, Гибсон потуже затянул  ремни.  Он  знал,  что  в
ближайшие сто дней не почувствует собственного веса.



3

   Тот же звездный узор заполнял иллюминатор, когда гулкие,  как  колокол,
радиосигналы  пробудили  Гибсона  от  крепкого,  без  сновидений  сна.  Он
торопливо оделся и поспешил вниз, на галерею - ему  не  терпелось  узнать,
где теперь Земля.
   Конечно, жителю Земли странно видеть на небе  два  полумесяца.  Но  они
были тут вместе, оба в первой четверти, один вдвое больше другого.  Гибсон
знал, что увидит и Луну и Землю, и все же не сразу понял, что  его  родная
планета меньше и дальше, чем Луна.
   К сожалению, "Арес" проходил не слишком близко от Луны, но  и  так  она
была здесь раз в десять больше, чем у нас, на земном  небе.  Вдоль  линии,
отделяющей день от ночи, ясно проступали кратеры; еще не освещенная  часть
диска смутно серела в отраженном Землею свете; а на  ней  -  Гибсон  резко
подался вперед, не веря своим глазам, - да, на этой  холодной  поверхности
светлячками мерцали точки, которых раньше  не  было.  Огни  первых  лунных
городов сообщали людям, что после миллионов лет ожидания жизнь пришла и на
Луну.
   Вежливый кашель прервал его размышления. Потом кто-то невидимый  сказал
совсем просто:
   - Не зайдет ли мистер Гибсон в кают-компанию?  Кофе  еще  не  остыл,  и
пшеничные хлопья не все съели.
   Такого с ним не бывало. Он совершенно забыл о завтраке.
   Когда с виноватым  видом  он  вошел  в  кают-компанию,  команда  горячо
спорила о сравнительных достоинствах различных  типов  космолета.  Говорил
доктор  Скотт  (позже  Гибсон  обнаружил,  что  так   бывало   всегда)   -
по-видимому, человек возбудимый, легко теряющий самообладание. Его главным
противником был суховатый, скептический Бредли,  которому  явно  нравилось
его поддразнивать.  Иногда  в  бой  вступал  Маккей;  маленький  математик
говорил  быстро,  четко,  чуть  педантично,  и  Гибсон  подумал,  что  его
настоящее место не здесь, а в профессорской.
   Капитан Норден поддерживал то одну, то другую сторону, не давая  никому
из спорщиков взять перевес. Юный Спенсер уже работал, а Хилтон сидел  тихо
и смотрел на остальных с явным интересом. Его лицо было навязчиво  знакомо
Гибсону. Где он мог его видеть? Ах, Господи, как же он забыл! Ведь это тот
самый Хилтон! Гибсон оторвался от еды, повернулся в кресле и уставился  на
человека, который привел "Арктур" на  Марс  после  величайшего  подвига  в
истории космонавтики. Только шесть человек побывали на Сатурне,  и  только
трое из них живы. Хилтон стоял когда-то на далеких лунах, чьи имена звучат
как заклинания: Титан, Энцелад, Тефия, Рея, Диона; он видел  блеск  колец,
слишком симметричных и совершенных,  чтобы  быть  естественными.  Он  -  в
прямом смысле этих слов - побывал на краю света и вернулся в уютное  тепло
внутренних  планет.  "Да,  -  подумал  Гибсон,  -  хотел  бы   я   с   ним
потолковать..."
   Спорщики выплыли на свои посты, а Гибсон мысленно еще  вращался  вокруг
Сатурна, когда капитан Норден придвинулся ближе и прервал его мечтания:
   - Не  знаю  ваших  планов,  но,  думаю,  вам  интересно  осмотреть  наш
космолет. В конце концов именно с этого начинают в ваших книгах.
   Гибсон машинально улыбнулся. Он боялся, что  еще  не  скоро  перестанут
поминать его прошлое.
   - Да-да. Так легче всего  объяснить  читателю  устройство  космолета  и
передать местный колорит.  К  счастью,  теперь  уже  не  требуют  описания
космолета. А вот в шестидесятых, когда я начал  писать  про  космонавтику,
приходилось откладывать завязку на тысячу слов и описывать,  как  налажена
связь в космосе, как работает атомный двигатель и так далее.
   - Значит, -  с  обезоруживающей  улыбкой  сказал  Норден,  -  мне  мало
придется объяснять вам.
   Гибсон чуть не покраснел.
   - Я буду вам благодарен, если вы мне все покажете, - сказал он.
   - Ладно, - ухмыльнулся Норден. - Начнем с рулевой рубки. Ну, полетели.
   Следующие два часа они летали по лабиринтам коридоров, которые, подобно
артериям, пронизывали шарообразное тело  "Ареса".  Космолет  был  разделен
широтами, как глобус. На  севере  находились  рабочие  помещения  и  каюты
космонавтов.  На  экваторе  -  большая  кают-компания,   занимающая   весь
поперечник шара, и - поясом  -  наблюдательная  галерея.  Южное  полушарие
занимали  запасы  горючего  и  приборы.  Теперь,  когда  "Арес"   выключил
двигатели, северное полушарие было обращено к  Солнцу,  а  необитаемый  юг
остался в тени.  На  Южном  полюсе  была  надежно  запечатанная  дверца  с
табличкой: "Открывать только по приказу  капитана".  За  дверцей  тянулась
стометровая труба, соединяющая основной шар со  вторым,  поменьше.  Сперва
Гибсон не понял, для чего тут дверь, если ни один человек никогда в нее не
войдет; но вспомнил, что существуют и роботы Комиссии по атомной энергии.
   Как ни странно, удивительней всего оказались не  технические  чудеса  -
Гибсон  ожидал  их  встретить,  -  а  пустые  пассажирские  каюты,  плотно
пригнанные ячейки, занимавшие весь умеренный пояс северного полушария. Они
ему не понравились. Дом, куда никто еще не входил, бывает порой  тоскливее
покинутых  развалин,  где  хоть  когда-то  была  жизнь.  Здесь,  в  гулких
коридорах, освещенных проникавшим  сквозь  стены  голубоватым  и  холодным
солнечным светом, охватывало безнадежное ощущение пустоты.
   Гибсон вернулся к себе совершенно измотанный и умственно  и  физически.
Норден - вероятно, не без умысла - оказался  даже  слишком  добросовестным
гидом. Да, хотел бы Гибсон знать, что думают эти люди  о  его  творчестве!
Конечно, рано или поздно придется работать; но пока его машинка была еще в
багаже, и он ее не видел. Ему представилось было, что на ней -  ярлык:  "В
космосе  не  требуется".  Но  он  мужественно  преодолел  искушение.   Как
большинству писателей, живущих не только  литературным  трудом,  ему  было
труднее всего сесть за работу. Но стоило ему начать - и  все  шло  как  по
маслу... иногда.


   Его отпуск продолжался целую неделю. К концу седьмого  дня  Земля  была
всего лишь  самой  сверкающей  из  звезд,  а  потом  и  совсем  исчезла  в
ослепительном блеске Солнца. Теперь нелегко  было  поверить,  что  где-то,
кроме маленькой вселенной "Ареса", есть жизнь. И команда состояла  уже  не
из Нордена, Хилтона, Маккея, Бредли и Скотта, а из Джона,  Фреда,  Энгюса,
Оуэна и Боба.
   Он узнавал их все  лучше,  хотя  Хилтон  и  Бредли  относились  к  нему
настороженно и он не мог их раскусить. У каждого был свой нрав, и чуть  ли
не каждый считал себя умнее прочих. Гибсон догадывался, что не один из них
получил высшую оценку  по  шкале  интеллектуальных  испытаний,  и  нередко
смущался, вспоминая команды своих книжных космолетов. Грэхем, любимый  его
герой,  отличался  упорством  (он  выдержал  полминуты  без  скафандра   в
безвоздушном пространстве) и выпивал по бутылке виски в  день.  Но  доктор
Энгюс Маккей,  член  Международного  астрономического  общества,  сидел  в
уголке  и  читал  комментированное  издание  "Кентерберийских  рассказов",
потягивая молоко из тубы.
   Как многие писатели пятидесятых - шестидесятых  годов,  Гибсон  в  свое
время положился на  аналогию  между  кораблями  космическими  и  кораблями
морскими - во всяком случае, между их командами. Сходство  было,  конечно,
но  различий  оказалось  много  больше.  Это  можно  было  предвидеть,  но
популярные писатели середины века пошли по линии наименьшего сопротивления
и попытались приспособить не к месту традиции Мелвилла. На самом же деле в
космосе требовался технический уровень повыше, чем в  авиации.  Такой  вот
Норден, прежде чем получить космолет, провел пять лет в училище, три  -  в
космосе и снова два в училище.
   Гибсон спокойно играл  в  дротики  с  доктором  Скоттом,  когда  первое
возбуждение полета внезапно охватило его. Немного есть  комнатных  игр,  в
которые можно играть в космосе; долго  играли  в  карты  и  шахматы,  пока
какой-то англичанин не догадался, что в условиях невесомости  лучше  всего
метать дротики. Дистанцию между игроком и мишенью  увеличивали  до  десяти
метров. В остальном игра подчинялась правилам, установленным в  английских
кабаках несколько веков назад. Гибсон  очень  радовался,  что  играет  так
ловко. Он почти все  время  побеждал  Скотта,  хотя  тот  выработал  свою,
усовершенствованную и мудреную технику: тщательно  устанавливал  дротик  в
воздухе, отступал на два шага и только потом посылал в цель. Сейчас  Скотт
уверенно целился в двадцатку, как вдруг в  кают-компанию  вплыл  Бредли  с
радиограммой в руке.
   - Как ни странно, - сказал он, - за нами погоня.
   Все уставились на него. Маккей первый пришел в себя.
   - Конкретней, - сказал он.
   - За нами гонится курьер, черт его дери!  С  Внешней  Станции  пустили.
Догонит через четыре дня. Они хотят, чтоб  я  его  перехватил  радиолучом,
когда он будет проходить мимо. Но на таком  расстоянии  вряд  ли  удастся.
Боюсь, он пройдет за сто тысяч километров.
   - Чего это они? Кто-нибудь забыл зубную щетку?
   - Да нет, что-то медицинское. Посмотри, доктор.
   Доктор Скотт внимательно прочитал радиограмму.
   - Занятно. Они думают, что открыли средство от  марсианской  лихорадки.
Какая-то сыворотка.  Из  Пастеровского  института.  Наверное,  они  в  ней
уверены, если такую спешку развели.
   - Ради Бога, что за курьер? Какая еще лихорадка? - не выдержал  наконец
Гибсон.
   Доктор Скотт ответил раньше всех:
   - Это  не  марсианская  болезнь.  По-видимому,  мы  сами  заносим  туда
какой-то микроб, а ему нравится тамошний  климат.  Вроде  малярии  -  люди
умирают редко, но убытки огромные. За год процент человекочасов...
   - Спасибо большое. Вспомнил. А курьер?
   В разговор вступил Хилтон:
   -  Скоростная  автоматическая  ракета.  Управляется   по   радио.   Она
перебрасывает грузы между станциями или гонится за космолетами,  если  они
что-нибудь оставили. Когда она попадает в сферу действия передатчика,  луч
притягивает ее к космолету. Эй, Боб! - обратился он к врачу. - Почему  они
не запустили ее прямо на Марс? Она бы долетела гораздо раньше нас.
   - Пассажиры на ней капризные. Я должен высеять культуры и нянчиться тут
с ними. Помнится, что-то в этом роде я делал у себя в больнице.
   - А может, - неожиданно сострил Маккей, - вылезем, нарисуем на  обшивке
красный крест?
   Гибсон о чем-то думал.
   - Мне казалось, - сказал он наконец, -  что  на  Марсе  очень  здоровая
жизнь, и физически и духовно.
   - Не верьте книгам, - сказал Бредли. - Я вообще не понимаю, почему  все
так рвутся на Марс. Там все плоско, там  холодно,  и  еще  эти  несчастные
голодные растения, прямо из Эдгара По. Всаживаем миллионы, а  не  получили
пока  ни  гроша.  Каждого,  кто  туда  едет  по  собственной  воле,   надо
освидетельствовать. Конечно, я не вас имел в виду.
   Гибсон улыбнулся. Он научился принимать цинизм Бредли только на  десять
процентов; однако он никогда не был уверен, действительно ли в  шутку  тот
задевает его. Но капитан Норден яростно взглянул на своего помощника:
   - Я должен был вас предупредить, Мартин, что мистеру Бредли не нравится
Марс. Но такого же невысокого мнения он и о Земле, и о Венере. Так что  не
огорчайтесь.
   - Я и не огорчаюсь, - улыбнулся Гибсон. - Я только хотел бы знать...
   - Что? - забеспокоился Норден.
   - О мистере Бредли он тоже невысоко