Иннокентия,  а  бывшая  жена,  которая  собиралась  было к знаменитому
Сомову   вернуться,   снова   растворилась   в   каменном   пейзаже  типовых
многоэтажек.
       Мать  была  женщиной  деятельной.  Она  обошла  нескольких  известных
целителей  и  колдунов, потратила кучу денег и нервов, но ничего хорошего не
добилась.  Она уж совсем было отчаялась, но тут вдруг вспомнила недавний сон
Иннокентия,  о  котором  он  рассказывал  ей  до  своего погружения в ванну.
Почему-то  ей  показалось,  что сон этот может стать зацепкой, приманкой, на
которую  клюнет  реальная  помощь. А снился Сомову океан. Точнее, необъятная
водная  гладь.  Солнце весело играет на мелких волнах; выскакивают из воды и
порхают  вокруг  мелкие  рыбки,  а  потом, превращаясь в птиц, величественно
улетают  за  горизонт.  Сомов  сидит  в  лодке. Внезапно все вокруг темнеет,
наползают  тучи,  поднимается  ветер,  волны  становятся  крупнее, страшнее.
Лодку  вот-вот захлестнет. А вокруг -- бесконечная вода и никакого намека на
сушу.  Иннокентий  чувствует,  как  подступает отчаяние. Неожиданно слышится
едва  уловимая  музыка,  словно  хор  детских голосов. Боковым зрением Сомов
улавливает  позади  справа  новое  движение.  Оборачивается. В облаке света,
легко  ступая по волнам, к нему приближается ангел. А волны под его ступнями
опадают  и  разглаживаются.  Лица идущего не видно, только светящееся пятно.
Ангел  проходит  мимо  лодки  и,  не  оборачиваясь, делает знак рукой, чтобы
Иннокентий  шел  за  ним.  С большой опаской, сам шалея от того, что делает,
Сомов  осторожно  переводит  ногу за борт и ставит ее на воду. Босой ступней
ощущает  он  упругую  поверхность  воды.  Перенеся  вес тела на эту ногу, он
перебрасывает  другую  и,  наконец,  встает, чуть покачиваясь, на зыбкую, но
твердую  воду.  Сделав  несколько  шагов, он испытывает такую радость, что с
трудом  сдерживает счастливый смех. Между тем, ангел остановился и ждет его.
Иннокентий  делает  еще несколько шагов по слабо колышущейся, тонкой морской
тверди,   под   которой   бушует  стихия.  Он  идет  все  увереннее.  И  уже
приближается  к  ангелу.  Но  внезапно  что-то  на дне океана, на чудовищной
глубине,  привлекает  его  внимание.  Он не может определить, что именно там
внизу  его  испугало,  но  вдруг отчетливо понимает: всего, что с ним сейчас
происходит, --  просто  не  может  быть. И по мере того, как уверенность эта
крепнет,  Иннокентий понимает, что опоры под ногами больше нет, внизу просто
вода,  и  он  медленно погружается в кипящие волны. В отчаянье смотрит он на
ангела,  который  протягивает  ему  руку,  затем  переводит  взгляд вниз, на
страшное копошение. И вдруг просыпается.
       Мать   Иннокентия   радостно   поделилась   странным  сном  со  своей
двоюродной  теткой,  надеясь,  что  та, в силу своей религиозности, окажется
способной  разделить  ее  мистический восторг и даст сновидению какое-нибудь
более  определенное  таинственное  толкование.  Однако  тетка  отреагировала
непонятно.  Она  испугалась,  принялась  креститься  и  причитать что-то про
искушение  и  про  то, что бесы всерьез принялись за Иннокентия. И имя, мол,
им --  легион.  Мать Сомова была разочарована, но, тем не менее, последовала
совету  родственницы и зашла в ближайшую церковь. Там она поставила свечки и
пыталась  поговорить  со  священником. Тот глаголил еще менее внятно. Что-то
тоже  о  бесах,  о  посте  и  молитве,  о  покаянии  и причастии. То есть, в
точности   то  же,  что  говорила  и  тетка,  только  с  более  человеческой
интонацией,   обстоятельно,  не  так  испуганно  и  без  налета  трагической
мистики.  На  прощанье  улыбнулся  и  предложил приходить обязательно. После
этого  визита  Сомовой  все казалось, что она побывала где-то в допетровской
Руси.
       Бедная  женщина не понимала. Она была крещеной и как-то автоматически
покрестила  маленького  Кешу  по  настоянию той же двоюродной тетки, но храм
оставался  для нее пережитком, -- так уж воспитало ее советское государство.
В  конце концов, разбираться в тонкостях и нюансах мать Иннокентия не стала,
показалось  ей,  что  православный путь к выздоровлению чрезмерно запутан. И
она  отступилась.  Не помогли даже теткины уговоры, хотя та уверяла, что все
очень  просто,  нужно  только  смириться  и  верить.  Она  плакала и умоляла
молиться  и  слушать  священника.  Она приводила примеры чудесных исцелений,
когда  поднимались даже совершенно безнадежно болящие. Она разработала целый
план  посещения  храмов  и  батюшек,  уговаривала забрать Кешу из больницы и
возить  куда-то  там  "на  отчитку".  Но  истерзанная мать слушать ничего не
хотела,  поссорилась  с  родственницей  и  на  прощание оскорбила ее, назвав
фанатичкой.
       И  тут  как  раз  подвернулась  соседка  по  дому.  Была она персоной
таинственной,   работала   в   санэпидемстанции   истребителем  насекомых  и
грызунов,   а   хобби   имела  особое,  необычное, --  увлекалась  магией  и
эзотерикой.  Услышав  историю  Сомова,  содержание  его  необычного сна, она
избрала  очень  торжественный  тон  общения,  заявила, что это реальный знак
свыше  о  том,  что светлые силы благоволят к Иннокентию и одаряют его своей
энергетикой.  Мать  слушала,  раскрыв рот и мякла с каждым новой фразой, как
бы  бессмысленно  она  ни звучала. Через несколько минут после начала беседы
соседка   участливо   предложила   услуги.  Не  профессионала-отравителя,  а
любителя-мага.  Состоялось  еще  несколько подготовительных встреч. Говорила
магиня  все  так  же  загадочно,  торжественно и красиво. Несколько раз мать
Иннокентия  что-то  там  вместе  с ней колдовала в ее мрачноватой квартире с
пучками  трав и засушенными рептилиями по стенам. В конце концов, ей все это
надоело  и  она  стала  действовать  самостоятельно.  Но  Кеша на уговоры не
поддавался  и единственно что позволил -- поддерживать воду в ванне горячей.
Это  стоило  бедной матери немалых трудов, и она стала проявлять нетерпение.
Она   плакала,   уговаривала  и  даже  пыталась  вытащить  сына  наружу.  На
физическое  воздействие  Сомов  реагировал  нервно.  Он  бился  в истерике и
кричал до тех пор, пока его не оставляли в покое.
       Когда  стало  ясно, что из воды Сомов не выйдет, мать вызвала "скорую
помощь".  Те  приехали и очень быстро поняли, что дело не по их части. Тогда
бедная  женщина  отыскала  бумажку  с каким-то экстренным телефоном, который
записал  ей  перед  своим  исчезновением  Валентин.  Приехали какие-то люди,
умело  извлекли  Кешу  из  ванны и отправили в психиатрическую лечебницу для
особо  важных  персон.  Сопротивление  перед  отправкой он оказал такое, что
мать  не  выдержала  и потеряла сознание. Когда она очнулась, Иннокентия уже
не было дома, а рядом с постелью сидела медсестра из райполиклинники.
       В  лечебнице Иннокентию стало сначала чуточку легче, а потом он снова
начал  буянить,  орать,  жаловаться,  что сломался ценный уникальный прибор,
ему  все  время  казалось,  что  чего-то  он недоглядел в океане, что-то там
упустил.  От  Сомовских выкрутасов стонала вся клиника, его часто пеленали в
смирительную  рубашку  и несколько раз кололи сульфазин. Это не помогало: он
продолжал  попытки вернуть себе свое необычное зрение. Ничего не получалось.
Иннокентий  устал и постепенно успокоился; словно в насмешку над всеми, кого
он  издергал  своим  буйством, он теперь полностью утратил интерес к жизни и
словно забыл о своем чудесном даре, рыбалке и водоемах совсем.
       Но  если  вы думаете, что здесь конец истории, то глубоко ошибаетесь.
Потому что самое удивительное -- впереди.

Глава седьмая

--- Table start-------------------------------------------------------------
Нет меня в море, но мною все ж море владеет; и моря
Мысль та да будет суровей, что буду я рваться продолжить
Долее жизнь, пережить столь великую муку стараясь.
Публий О. Назон. "Метаморфозы"
|
--- Table end---------------------------------------------------------------

       Врач  Сомову  попался  хороший,  молодой,  честный,  ищущий. Он очень
внимательно  отнесся  к своему необычному пациенту и за короткое время сумел
вывести  его  из  глубокой  депрессии,  буйства,  а  затем и полной апатии в
ровное, спокойное состояние.
       Сомов  теперь часто гулял в парке и был доволен жизнью, а доктор пока
поддерживал  "терапию  забвения",  для  простоты  можно  именно  так условно
назвать  данный  метод  борьбы  с  болезнью -- я ведь не для специалистов от
психиатрии  все  это  описываю, --  метод,  который, по сути дела, подсказал
своим поведением последних месяцев сам пациент.
       Время  текло.  Постепенно Сомов изменил отношение к рыбам и водоемам.
Его   даже  стали  видеть  у  изгороди  просто  смотрящим  на  расположенный
неподалеку,  по  ту  сторону,  пруд  с  мостками, стирающими бабами, сонными
рыбаками  и  несколькими  клочьями  камышей,  в  которых скрывались охрипшие
утки. В глазах его была обычная грусть по безвозвратно ушедшему.
       Как-то  вечером,  впервые  за  весь долгий день, Сомов вышел из своей
палаты  и  пошел посмотреть телевизор. Он шагнул из узкого коридора в холл и
замер.   Метрах   в  трех-четырех  впереди  он  увидел  дно  океана:  плавно
колыхались   водоросли,   разноцветные  рыбы  парили  в  воздухе,  помахивая
плавниками,  небольшие  гроты  были  построены  из  морской гальки на чистом
песке, серебристые шарики газа гроздьями струились к потолку.
       Дело  в  том,  что  незадолго  до  этого  попечители подарили клинике
несколько  аквариумов,  и  один  из  них  доктор  выпросил в свое отделение.
Аквариум  был  огромный  и  абсолютно прозрачный, без металлических уголков,
весь из стекла, целиком.
       Сперва   Сомов  отнесся  к  аквариуму  с  опаской  и,  проходя  мимо,
приблизиться  не решался. Спустя два-три дня он уже останавливался ненадолго
поглазеть  на  рыбешек,  а  через  неделю  его  невозможно  было оторвать от
невидимого  стекла.  Санитары,  которым  на самом деле чаще всего плевать на
душевное   состояние   пациентов,  грубовато  шутили,  предлагая  Сомову  за
небольшую  мзду  приволочь  с  воли удочку. Иннокентий застенчиво улыбался в
ответ,  спокойно  качал головой и махал вялой кистью руки. Иногда на столике
рядом  с  аквариумом  оставался  пакетик  корма. Тогда Иннокентий небольшими
щепотками  сыпал  бурый  порошок  в  воду  и смотрел, как рыбки лакомятся. В
такие моменты на лице Сомова блуждала почти блаженная улыбка.
       Однажды   ночью   приснился   Сомову  странный  сон.  Потихоньку,  на
цыпочках,  крадется  он  по  залитому  лунным  светом больничному коридору и
выходит  в  холл,  где  мерцает  аквариум.  Сомов приближает лицо к стеклу и
заглядывает  в  тихий  мирок.  Но  вместо цветных рыбок, в чистой прозрачной
воде,  среди  водорослей,  камешков  и  воздушных пузырьков, снуют маленькие
человечки.  Присмотревшись,  Иннокентий  понимает,  что  многие  из  них ему
знакомы.  Вот его бывший начальник и менеджер, собирающий деньги в мешок. Он
прячется  под  камнем, усевшись на корточки. Но его выуживает оттуда некто с
хищным  лицом  и кровожадно откусывает голову. Вот сомовские родственники. У
них  происходит  какая-то своя, не очень ясная суетливая жизнь, состоящая из
шушуканий,  пританцовываний  и  ссор.  Мать  подплывает к стеклу и несколько
секунд  тревожно  смотрит  Иннокентию прямо в глаза. Ее уводит тесть Сомова,
космический  электрик  и завхоз. Между водорослей танцует девушка, совсем не
похожая  на  Машу;  но  Сомов точно знает, что это она, а еще он уверен, что
одновременно  эта девушка -- его бывшая жинка. Сначала девушка танцует одна,
потом  с неизвестным Иннокентию парнем, похожим на Валентина, только моложе.
Они  целуются.  Сомову  становится  неприятно,  досадно. Неожиданно, чего-то
смутившись  и  подняв  фонтанчик  песка,  девушка игриво уплывает в пещерку.
Паренек  устремляется  вслед.  Чуть  в  стороне  от  других, два человечка в
костюмах  тяжелых  водолазов  роются  в  сундуке с монетами; рядом задумчиво
разводит  клешнями  Францевич.  А  вот и лечащий врач с санитарами и старшей
медсестрой,  худой,  как  вобла, в толстых очках и бледно-фиолетовом парике.
Все  смотрят  вниз, на дно. Доктор озадаченно потирает подбородок. У них под
ногами  лежит  человек-рыба,  похожий  не то на кита, не то на ихтиозавра, и
вяло  шевелит  хвостовым  плавником.  Сомов  берет пакетик с кормом и сыплет
немного  в  воду.  Все  человечки  поднимают  лица  к  далекой  поверхности.
Слышится  мужской  голос,  тихо,  но  гулко зовущий: "Кеша!.. Кеша!.." А вот
лица человека-рыбы Сомов не успел разглядеть, проснулся.
       Как-то   раз  лечащий  врач  затеял  с  Сомовым  прямой  разговор  об
аквариуме.  Доктора  интересовало,  не  тревожит ли Сомова появление рыбок в
больнице,  не  нужно  ли перенести аквариум в другое отделение. Сомов просил
оставить,  вполне  уравновешенно объясняя, что аквариум его успокаивает, что
там жизнь тихая и естественная.
       "Мы  так  и  думали,  мы  так  и  думали, -- молвил врач, реагируя не
столько  на  слова,  сколько  на  интонацию  пациента. --  Глядишь,  скоро и
обратно, в мир. А? Иннокентий..."
       И  снова Сомов улыбался и покачивал головой, словно не особенно верил
в такую перспективу. И мягко взмахивал кистью.
       И  время  снова шло. И Сомов вместе с ним заметно шел на поправку. Во
всяком  случае,  сумеречное  выражение  на  сомовском  лице  появлялось  все
реже, --   напротив,  весь  он  теперь  словно  светился  каким-то  особенно
трогательным  в  стенах  этой  лечебницы  душевным  здоровьем.  Он отыскал в
библиотеке  потрепанный томик сказок, перечитывал их помногу раз и буквально
каждому   старался   прочесть   или   пересказать  сказку  о  Человеке-Рыбе.
Рассказывал  он  ее  и доктору, и вообще, о многом успели они переговорить в
те  долгие тихие дни. Особенно хорошо было в такие вечера, как сейчас. Дождь
шумит  в  листве...  Вы можете сказать, что в точности так шумит поток машин
где-нибудь  в  Москве, на Садовом кольце во влажный день, или на Ярославском
шоссе,  и  я  с  вами соглашусь, а еще вы вправе возразить, что за окном нет
никакого  дождя,  что  там  на  редкость ясный вечер (или день, или утро), и
опять-таки,  будете  правы,  потому  что даже на Садовом кольце одновременно
могут  быть и машины, и дождь, и солнце, и ветер, и даже вечер, поэтому, что
уж  говорить  о  целом  мире,  пусть  и состоящем из удаленных друг от друга
географических точек и разных времен.
       Наконец  врач  решил,  что  пора  поговорить  и  о выписке. Для него,
знаете  ли, это тоже было нечто необыкновенное -- не часто мог он объявить о
выздоровлении   пациента.  Так  что  выписка  Сомова  становилась  важнейшим
событием за последние несколько лет.
       "Вот  видите, Иннокентий, вы и для нас оказались чем-то особенным. Не
часто  из  нашей  клиники выходят здоровые люди. Поздравляю. Завтра до дому,
дорогой  вы  наш.  Не  забывайте  нас, наведывайтесь. Побеседуем за чашечкой
чая".
       Сомов   коротко   кивал   головой,  тревожно  разглядывал  и  шепотом
благодарил  доктора, оформлявшего документы на выписку. А еще, с полуулыбкой
бормотал слова сказки:
       "Дайте  мне  горсть  чечевицы,  я возьму ее с собой. Дайте мне горсть
чечевицы, я возьму ее с собой".
       А   доктора,   дурака,   это   радовало,  он  думал,  что  Иннокентий
возвращается  не  только  к  нормальному  существованию,  но и к культуре, к
полноценной, духовно насыщенной жизни.
       С  работы  в  тот  вечер доктор уходил в превосходнейшем расположении
духа.  Дома  он  что-то  напевал  (кажется,  "Дайте  мне  горсть чечевицы"),
резвился,  как  дитя,  играя  с  сынишкой  в машинки и солдатиков; потом они
вместе   построили  из  цветного  конструктора  домик  для  аквалангистов  и
спасателей,  а сын посадил в него пластмассовую рыбку; после всех игр доктор
решил  искупать мальчика в ванне, тот захватил с собой свою рыбку и выпустил
ее  поплавать  в  чугунное эмалированное море; потом доктор уложил ребенка в
постель,  выпил  кружку  чая  в  компании  с  супругой,  которой вдохновенно
рассказывал  о  Сомове  и,  наконец,  заснул  с  легким сердцем, что при его
работе случается невыразимо редко.
       И  наутро  хорошее  настроение  не  покинуло  врача --  похоже,  он и
вправду  был  добрым,  хорошим  человеком,  если  так долго радовался успеху
другого.  Еще  ни  разу доктор не чувствовал такого приятного, граничащего с
азартом  нетерпения по дороге в лечебницу, никогда еще профессия не казалась
ему настолько верно избранной, а карьера такой успешной.
       Он  переоделся  в  своем  кабинете,  еще раз с удовольствием полистал
историю  болезни  Сомова и только собирался пойти к нему в палату прощаться,
как  в  дверь  постучали. Вошла старшая медсестра Наина Тихоновна и, страшно
пуча  блеклые  глаза за толстыми стеклами старомодных очков, рассказала о ЧП
в  отделении.  Дело в том, что исчез Сомов. Предположительно, бежал. Правда,
никаких  вещей  своих  он  не  взял.  А  в  холле были обнаружены его халат,
тапочки,  пижама  и даже нижнее белье. Они ничего не трогали, все оставалось
как  было  найдено. Хотя, нет, помятый листок со стихотворением, что лежал в
книжке, --  кажется, это было стихотворение, во всяком случае, строчки почти
одинаковой  длины  располагались там в столбик, -- сестра захватила с собой:
почерк  был  ровный  и  аккуратный, но абсолютно неразборчивый, просто волны
какие-то.  К  сожалению,  ни  строчки  не  удалось  прочесть целиком. Только
отдельные  слова,  да  и  то,  скорее  догадались:  рыбы-птицы, город-океан,
соленый  бриз, асфальтированное дно, ну и еще несколько. Ах, ну да, еще в то
утро  санитар  Мерцалов  забрал  с  места  происшествия  и сдал в библиотеку
сборник  сказок, а доктор заметил и отобрал у него сомовское колечко, просто
санитар  этот  был  цыган -- в прошлом -- и страшно любил блестящие вещи. Он
клялся,  что  вытащил  перстенек  со  дна аквариума, потому что он там очень
сверкал. Впоследствии доктор отдал кольцо матери Иннокентия.
       Доктор  не  понимал. Он ничего не понимал. Не вообще, а во время оно.
Он  не  мог  поверить.  Он  не  хотел  верить.  Он  отказывался  понимать  и
отказывался  верить  в  галиматью.  Исчез,  оставил  неразборчивый листок --
бредятина и киношный штамп! В жизни так не бывает.
       Но  мягкая  горка  одежды  на  темном ковролине... Это почему-то было
убедительнее  всего. Создавалось впечатление, что Сомов разделся в несколько
секунд,  не  сходя  с места. Почему здесь? Почему не прямо на берегу? Доктор
вдруг  представил  себе  очень  ясно,  отчетливо... Он почти увидел бегущего
через  сумеречный  вечерний парк абсолютно голого Сомова. Вот он перелезает,
переваливается  неловко  через  тонкую  сеть  забора,  приближается к пруду,
входит  в  студеную  воду  и,  постепенно  утопая, движется прочь от берега.
Ступни  его ног засасывает илистое дно; скрываются под водой плечи, затылок,
темя.  На  одно  тягучее  и  радостно-страшное  мгновенье,  в  том же месте,
ртутную  воду  медленно  раздвигает  огромный,  сильный хвостовой плавник и,
взмахнув,  тяжело  погружается,  оставив  по себе тихий всплеск, а за ним --
гулкую тишину природы, в которой нет человека.
       Доктор  (он  заведовал тогда отделением, сейчас совсем другой человек
служит  в его должности) отдал распоряжение обыскать всю больницу, связаться
с   милицией,   моргами,   "Скорой",   прочесать   парк,   пруд  и  сообщить
родственникам  пациента, а сам, обессиленный и ошеломленный, поплелся в свой
кабинет.
       Доктор  не  вникал,  не  уточнял,  какие  именно рыбы с самого начала
водились  в  аквариуме,  что  располагался  в  холле,  где  осталась  одежда
исчезнувшего  Сомова,  поэтому  не  было  оснований  для  панического ужаса,
который  он  испытал,  присев  на  корточки, приблизив лицо и присмотревшись
внимательно  к  зеленовато-синей  тишине за стеклом, прежде чем уйти с места