явил  Сомова  гением и тут же смекнул, как можно заработать на простофиле
деньжат.  Прозвище Эхолот прижилось, и Валентин с тех пор редко называл Кешу
иначе.
       Валентин  стал  "раскручивать" Сомова, сдавать в аренду новым русским
в  качестве  консультанта,  не раскрывая карт до конца, потом открыл фирму и
составлял   договора  на  предоставление  консалтинговых  услуг  или  аренду
ценного  прибора  с  наименованием  "эхолот",  а  на самом деле Сомов просто
выезжал  с  "крутыми"  людьми  на  рыбалку  и  говорил,  глядя на воду, куда
забрасывать,  да  когда  тянуть.  И  все  были  довольны.  Хотя и удивлялись
крайне.
       Сомов  стал  пользоваться большим коммерческим спросом. И тут уж сами
заказчики  показывали  ему рыбные места. Хотя он всегда говорил, усмехаясь в
бороду,  как  старик:  не  бывает  "рыбных" или "нерыбных" мест, все хороши;
"рыба --  она  в  воде  живет,  где вода, там и рыба". Некоторые думали, что
секрет --  в  очках  Сомова,  и  пару  раз  очки  у  него похищали. Валентин
радовался  как  малек,  представляя  себе  облом идиотов грабителей. А Сомов
молча улыбался и заказывал себе новые очки.
       В  Дальневосточных  речках  Иннокентий выслеживал тайменя, в Амуре --
калугу,   в  брюхе  которой  помещается  пятьдесят  ведер  черной  икры.  Он
рассказывал,  что  один  раз  участвовал  в  разделке  этой  рыбины прямо на
берегу,  целиком  везти  ее  просто  немыслимо,  весит  она  больше тонны, в
толщину --  метр,  а  в  длину -- метров десять. И вот лежала она на песке и
была  еще  жива,  а  Сомов  стоял  перед  ее громадной головой. И посмотрела
калуга  Сомову  прямо  в  глаза  с  укоризной, дескать, что ж ты, Сомов меня
предал.  И  нехорошо  стало  Иннокентию,  стыдно  как-то.  А  перед тем, как
издохнуть,  рыба ему и говорит: "Ладно, я на тебя зла не держу, Кеша, работа
у  тебя  такая...  Ты  это...  Когда мне брюхо-то вспорют, ты первым делом в
желудке  посмотри, там для тебя гостинец припасен... не забудь... и не теряй
его..."  И померла рыбина, остекленели глаза ее. А Сомов нагнулся и погладил
ее  по  темной  холодной морде. А потом рыбаки ее взрезали, и пока выгребали
икру  ведрами,  покровительственно перекрикиваясь с иностранцами, ошалевшими
от  такого  изобилия,  Сомов  нашел в скользком желудке небольшое серебряное
колечко  с изумрудной песчинкой, сполоснул его в Амуре и надел на мизинец. А
может  не  из  калуги  было это кольцо... может это я потом уже придумал, не
помню, не важно, главное -- было кольцо.
       Путешествия   Сомова   продолжались.  В  Чебоксарском  море  выуживал
Иннокентий  хитрого  и  осторожного  голавля,  просто соблазнял его майскими
жуками;  на  горные реки он ездить не любил, все мелькает, мельтешит, ничего
толком  не  видно, поэтому поклонникам горной форели Сомов отказывал, а еще,
когда   кто-нибудь  из  рыбарей  зазывал  его  на  сома,  он  тоже  отклонял
предложение,  вежливо,  но  настойчиво, --  у  знаменитостей  свои  причуды.
Просто  однажды  он поймал сома (небольшого, размером с годовалого ребенка),
и  почувствовал  что-то  такое  ужасное, что тотчас его отпустил и еще долго
следил  за  ним  под  водой -- жив ли. Кеша понимал, что это как-то нелепо и
искусственно,  не  органично.  Но  понимать --  одно, а чувства его при этом
были настоящими, и что тут поделать.
       Мотался  Сомов  с Амура на Лену, с Черного моря на Каспий, заглядывал
в  Москву  отдышаться, и снова -- Балтика, Днепр, Псел, Обь, Дон. Постепенно
Иннокентию  все  это  надоело --  что-то  в  душе  требовало иных масштабов,
океанских --   и   Сомов   пошел   на   телевидение.  Сам.  Просто  случайно
познакомился  на  рыбалке  с  одним  телевизионщиком.  И  так, постепенно...
Сначала  "Третий  глаз"  и  "Сделай шаг", потом "Тема" про рыболовство, "Час
пик" и много чего еще.
       И  навалилась  на  Сомова  слава.  Его  завалили письмами. Сначала он
относился  к  этому  серьезно  и даже отвечал, а потом утомился. Письма были
разные:  кто-то  расспрашивал о рыбных местах и даже предлагал издать книгу,
кто-то  интересовался,  как  стать таким же, как он, а одна старушка умоляла
отыскать  брошь,  которую она утопила в юности во время лодочного свидания в
водах реки Которосль, что течет через город Ярославль.
       Бывший  шеф  Сомова уволился с работы и стал его менеджером. Он купил
себе  шелковый  лиловый костюм и клетчатый шейный платок, завел тонкие усики
над  самой  губой,  сделал  привычку  облагораживать  кисти рук маникюром, а
волосы --  бриолином;  его глаза теперь чуть блестели от хорошего коньяка, и
в  целом,  стал  похож Валентин на старинного итальянского мафиози. При этом
он  так  воровал,  что разбогател в считанные часы. Сомов же по-прежнему был
беден,  как  аквариумная  рыба, --  он  даже  собственный свой улов раздавал
просто так. Или отпускал.
       Со  временем Иннокентий ясно осознал свою гениальность. Он изменился:
стал  заносчивым  и  надменным,  много  говорил о себе и перестал общаться с
людьми,  которые  им  не восхищались. Совсем не хочется рассказывать об этом
подробно.  Во-первых,  всем  хорошо известно, какими становится люди в таких
ситуациях,  все; во вторых, Иннокентий об этом совсем не любил вспоминать. И
в-третьих, этот звездно-заносчивый грипп у него очень быстро прошел.

Глава пятая

--- Table start-------------------------------------------------------------
Я видел сотни кораблей погибших!
И потонувших тысячи людей,
Которых жадно пожирали рыбы;
И будто по всему морскому дну
Разбросаны и золотые слитки,
И груды жемчуга и якоря,
Бесценные каменья и брильянты;
У. Шекспир. "Ричард III"
|
--- Table end---------------------------------------------------------------

       Начались  заграничные  поездки, со всех сторон посыпались приглашения
к  сильным  мира  (имею  в  виду  не  штангистов  и  борцов  сумо,  а разных
высокопоставленных  особ  королевских  кровей).  Герцог  Эдинбургский  очень
полюбил  Иннокентия и порывался даже похлопотать, чтобы его сделали почетным
лордом,  но Сомов слабо знал английский, и это не получилось. А принц Чарльз
чего-то  такого  хотел  от  Иннокентия, чего тот никак не мог взять в толк и
рассказывал  потом  об  этом более чем туманно. Короче, принц обиделся. Речь
шла  о  каких-то  фамильных  вещах, старинных, которые покоятся (так говорил
переводчик:  покоятся)  где-то  на  дне  не то Темзы, не то чего-то другого,
Сомов немного забыл.

                                   * * *

       ...услыхал  о Человеке-Рыбе король. Понятное дело, что ему захотелось
посмотреть   на   этакое  чудо.  Он  приказал  всем  морякам  быть  особенно
внимательными,  и  при  встрече  с  Человеком-Рыбой  тотчас  сообщить  ему о
желании Короля.
       Как-то  на  рассвете  один  матрос  заметил  в волнах Человека-Рыбу и
крикнул:
       "Эй, Человек-Рыба, скорее плыви в город! Тебя ждет Король!"
       И Человек-Рыба поплыл к берегу.
       Дворцовая  лестница  нижними  ступенями  уходила  в  море.  Береговая
стража  доложила  Королю. Он явился в короне, со скипетром и, спустившись до
середины лестницы, заговорил:
       "Послушай-ка,  Человек-Рыба! Королевство мое велико и обильно. Я знаю
наперечет  все,  что  есть  на  суше.  А  вот  что  скрыто  в моих подводных
владениях,  мне  неизвестно.  Я  хочу,  чтобы  ты  рассказал  об этом своему
королю".
       "Хорошо,  но  мне нужно посмотреть", -- спокойно ответил Человек-Рыба
и уплыл в море.
       Вернувшись,  он  рассказал много удивительного. Человек-Рыба видел на
дне  морском долины, горы и пещеры; он говорил о рощах из цветных кораллов и
плантациях  жемчуга,  о  холодных  течениях  и  горячих ключах, о диковинных
рыбах,  которых  никто из людей никогда не видел, потому что живут они очень
глубоко,  в  вечных  сумерках.  И  только  в  одном месте не смог он достать
дна -- у Большого Маяка.
       "Черт  возьми! --  воскликнул  Король. --  Мне  как  раз больше всего
хотелось знать, на чем стоит мой город. Прошу тебя, попробуй еще раз".
       Человек-Рыба  молча  кивнул  и снова ушел под воду. Его не было целый
день и целую ночь. И только к утру, измученный и задыхающийся, он вернулся.
       "Я  опять  не  достал  дна.  Но  я видел, что город стоит на скале, а
скала --  на  трех  колоннах.  Одна  из  колонн цела, другая дала трещину, а
третья -- вот-вот рухнет".
       "А  на  чем стоят колонны? -- спросил Король. -- Мы непременно должны
это знать, Человек-Рыба!"
       "Я  не могу опуститься глубже, -- ответил Человек-Рыба. -- Вода внизу
тяжелая, невыносимо болят глаза и уши, и почти невозможно дышать".
       "А  ты  прыгни  с Большого Маяка, -- посоветовал Король. -- Так будет
легче опуститься на дно".
       "Я  отвык  от  суши,  Король,  боюсь, ноги не послушаются меня, я уже
давно не ходил".
       "Тебя  проводят", --  c  усмешкой  ответил  Король  и  приказал  двум
стражникам отвести Человека-Рыбу на Маяк.
       Человек-Рыба поднялся на башню и с ее вершины ринулся в волны.
       На  этот  раз  его не было три дня и три ночи. На рассвете четвертого
дня  голова  Человека-Рыбы  показалась  над  водой.  Он  с  трудом подплыл к
лестнице и сел на нижнюю ступеньку.
       "Скоро  настанет  черный  день,  и твой Город погибнет, Король..." --
произнес он, когда отдышался.
       "Так  что же ты видел?! -- нетерпеливо воскликнул Король. -- Что там,
на дне?"

                                   * * *

       Одним  светлым майским утром, совсем рано, часов, пожалуй, в шесть, в
московской  квартире  Сомова  зазвонил  телефон. Отвлекаясь от хода событий,
должен  заметить,  что  жил  Иннокентий  скромно,  в небольшой двухкомнатной
квартире  близ  станции метро "Аэропорт"... или "Речной вокзал". Не помню...
Квартиру  эту  он  купил,  точнее, купил для него Валентин, когда дела пошли
особенно  хорошо.  Иннокентий  настоял  на  том, чтобы квартира была не выше
второго  этажа --  просто  по  мере  углубления  в  океан,  Сомов  все более
сдержанно  относился  к космосу и даже сравнительно небольшой отрыв от земли
вызывал   у  него  сильное  головокружение;  поэтому,  скажем,  авиаперелеты
повергали  его  в  какой-то  глубинный  ужас, и если от самолета нельзя было
отказаться,  Валентин  часами  уговаривал  Сомова,  приводя самые немыслимые
доводы,  которые  если  вспомнить  в  нормальную  минуту, --  со стыда можно
умереть, --  в  остальном  же,  что  касалось благоустройства нового жилища,
Иннокентий  вполне положился на компаньона. Значительную часть самой большой
стены  в  кабинете-гостиной  занимал  аквариум -- тоже по просьбе Сомова, --
остальные  стены  были  закрыты  книжными полками с литературой об океане, о
рыбах,  моряках, а впоследствии, о пиратах и затонувших кораблях. Много было
научной  фантастики,  альбомов космической живописи, пособий по астрономии и
космологии --  покупал  по привычке. Валентин нанял для Сомова домработницу,
тихую,  стройную,  как  уклейка,  девушку откуда-то из провинции. Она любила
полакомиться  вкусненьким  и легко справлялась с хозяйством, особенно хорошо
готовила;  с  тех  пор  Сомов  не знал бытовых неудобств. Иногда он заставал
Машу  сидящей  с  ногами  в  его  любимом кресле и придавленную каким-нибудь
увесистым  томом,  но она так смущалась и просила прощения, что он не мог на
нее  обижаться.  Иногда  Маша  оставалась  ночевать  в  квартире  Сомова,  в
кабинете  на  диване,  а  так жила где-то у подруги. За несколько месяцев ее
присутствия  Сомов  так  к  ней привык, что предложил переехать к нему. Маша
согласилась  и  с  тех  пор  больше  никогда  не  оставалась  на ночь одна в
кабинете.  А  еще  Иннокентий  подарил  Маше серебряное свое колечко. Матери
Иннокентия  девушка  понравилась,  и  они  подолгу болтали о чем-то своем по
телефону.  Сомов  редко ее замечал по-настоящему, все время думая неведомо о
чем. Маша не обижалась.
       Что-то  надо  с  Машей  делать,  раз  она  так  неожиданно, словно на
фотобумаге,  оставленной  в  кювете дольше положенного времени (не в стороне
от  дороги  в разбитом автомобиле, еще сучащем по инерции мертвыми колесами,
стиснутая  последними  объятьями  преступного  любовника и поскользнувшегося
автомобиля,  а  в  емкости  для  печатания  фотоснимков)  проявилась в нашей
истории,  или, коротко говоря, всплыла в моей памяти. Кажется, однажды Сомов
застал  ее дома с Валентином, заехавшим в гости, -- ничего непристойного, но
она  как-то так смеялась в ответ на мурлыкающий баритон красавца-компаньона,
а  потом  смутилась так же, как раньше, когда Иннокентий заставал ее в своем
любимом  кресле  за  книгой.  Сомов  до  того дня словно не замечал, какие у
Валентина  почти  бесцветные,  светло-голубые глаза и что взгляд их холоден,
как  воды  Байкала,  а  еще, что Валентинова привычка все время разглядывать
свои  холеные ногти, похожие на крупную рыбью чешую, -- просто омерзительна.
Несколько  следующих  дней  Сомов  провел  в  раздумьях  у матери. Потом все
наладилось. Но Маша стала чаще отлучаться из дома.
       Скоро  у  Валентина  появились новые знакомые. Это были богатые люди,
которые  бредили  поисками  затонувших пиратских сокровищ. Ничего толком они
поначалу  об  этом  не знали, но, насмотревшись иностранных фильмов, страшно
хотели  разбогатеть  еще больше, отыскав реальные подводные клады. Они стали
наводить  справки,  собирать  информацию,  и  к  тому  времени, как узнали о
даровании  некоего Сомова, уже имели за плечами одну неудачную экспедицию на
яхте  в Средиземное море, где занимались ожесточенным дайвингом и елозили по
дну    суперметаллоискателем   (видел   такой --   рекламировали   в   одном
географическом  журнале).  Кроме  ржавого  железа и нескольких мелких монет,
они  из  пучины  ничего  не подняли, а услышав про Иннокентия, смекнули, что
можно  обойтись  без  дорогого  оборудования,  аквалангистского снаряжения и
лишнего  риска  (по  крайней  мере,  во время поисков), к тому же сэкономить
кучу  времени;  во  всяком  случае,  с  Сомовым  и его менеджером можно было
договориться  о  процентах,  которые  будут  выплачены  после  того, как они
что-нибудь  найдут.  Они  вышли на Валентина, несколько раз с ним обедали и,
наконец,  пригласили  его  вместе  с  Сомовым к себе в офис. Однажды утром в
московской квартире Сомова зазвонил телефон, и...
       В  смысл разговора Иннокентий не вникал. Во-первых, он еще был обижен
на  Валентина,  а  во-вторых,  давно  уже  привык  к  тому,  что  слушать  и
понимать --  не  его  дело;  главное,  что  от него требуется -- внимательно
смотреть в глубину и вовремя реагировать на увиденное. Вот он и смотрел.
       Офис  был  новый.  И  светлый.  Несмотря на плотно задраенные жалюзи.
Отсутствие   естественного   освещения   в  переговорной  комнате  с  лихвой
восполнялось   искусственным.   Небольшие   тропические  лампочки  казалось,
утонули  в расплавленном ими же белом пористом потолке. Массивный деревянный
стол  с  персональными  выемками  для  каждого сидящего был завален картами,
проспектами   и   открытками   экзотических   побережий,   а  по  центру,  в
искусственном  озерце  дрейфовал  макет  яхты; на палубе и в воде копошились
крошечные   фигурки  аквалангистов.  На  стенах  цветными  пятнами  блестели
застывшие  картины  подводного  мира,  забранные  в  круглые  латунные рамки
иллюминаторов  с великанскими болтами, а за одним из них помещался настоящий
аквариум;  всюду  были  развешаны, расставлены, распиханы компасы, штурвалы,
подзорные  трубы,  секстанты  и  глобусы  всевозможных  размеров  и эпох, и,
наконец,  в  углу,  грузно и печально застыло на веки вечные чучело тяжелого
водолаза  в полном облачении. Окошки блещущего медью шлема чернели пустотой,
отчего не то чтобы хотелось плакать, но становилось как-то не по себе.
       Оказалось,  что  новые знакомые Валентина организовали не то дайвинг-
,  не  то яхт-клуб, а может, и то и другое разом и назвали его "Новый Блад".
Членами  клуба  стали  сами  отцы-основатели,  их  родные и близкие, а также
многочисленные  "мертвые  души".  На  самом  деле  "клуб" прикрывал громадье
флибустьерских  планов, которые были шиты сбивчивой, но откровенной беседой,
а  также книгами, -- Сомов их разглядел на полке, стилизованной под старину:
Ф. Архенгольц, И. Можейко, Ж. Верн, А. Беляев и другие.
       Скука  тянулась  и продолжалась. Несколько раз заплывала юная русалка
по  имени  Марина  (или  Наяда,  не  помню),  с таким треугольным фрагментом
полупрозрачной  тельняшки  в  глубоком  декольте матросочки -- такое было на
ней  условное  платьице с гюйсом, завязанным (не по уставу, между прочим) на
груди  морским  узлом;  она  меняла  полные  пепельницы  на пустые, а пустые
кофейные  чашки,  сделанные  в  виде  раковин,  на  полные, и пригласительно
улыбалась  непонятно  кому  непосредственно.  Хозяева  офиса,  то  один,  то
другой,  а  то  и  оба разом, время от времени доставали сотовые телефоны и,
оттопырив  мизинцы,  а  также "сделавши значительную мину", несколько секунд
говорили с кем-то невидимым.
       Все   это   уже   довольно  долго  раздражало  Сомова,  но  почему-то
окончательно  его  добил  длинный черный ноготь на мизинце одного из хозяев.
Несколько  минут  поерзав  на  стуле,  который вдруг стал страшно неудобным,
Иннокентий  как-то  неловко  поднялся,  уронив  стул  на мягкий ковролин, и,
коротко  кивнув,  вышел.  Наяда проводила его безразличным взглядом холодных
аквамариновых  линз  и каким-то особым, русалочьим изгибом рта и, наверняка,
вернулась  к своему компьютерному пасьянсу, переменив очередную пепельницу в
переговорной комнате.
       После  нескольких  подобных  встреч  (но  уже  без  Сомова)  Валентин
подписал  контракт,  кладоискатели оборудовали исполинскую яхту (капитанской
каюте  позавидовал  бы сам капитан Блад, или Генри Морган, -- так старинно и
стильно  ее оформили), и наконец-то все вместе, вчетвером, не считая команды
и  двух девушек-кукол, отправились в большое кругосветное путешествие, отдав
швартовы в Одессе.
       В  компании  "новых  бладов" Сомов увидел Карибское, Черное, Красное,
Желтое,  Оранжевое, Средиземное, Аравийское, Южно-Китайское и Японское моря,
Индийский,  Тихий,  Северный  ледовитый и Атлантический океаны. Перечисляю в
произвольном   порядке,   не   хотелось   бы  давать  здесь  точный  маршрут
путешествия --  это как-то сковывает и уводит от главного. Надо сказать, что
на  борту  океанской  яхты  в  открытом  море  у  Сомова не было и намека на
морскую  болезнь,  его  значительно  больше  тошнило  от  того,  что  с  ним
происходило на суше в его обычной повседневно жизни.
       Постепенно  Сомов узнавал новый мир и удивлялся живым именам племен и
видов  подводных  обитателей: там жили карликовые, сетчатые и темные ангелы,
расписные  единороги,  маленькие  кошачьи  и  бамбуковые  акулы со стальными
шариками  глаз,  парусники  и  марлины,  мавританские  идолы  и  леопардовые
груперы,    восхитительные    рыбы-бабочки,   фиолетовые   лунные   тассомы,
краснохвостые   плоскоголовые   сомы,  огненные  бычки  с  мягкими  рожками,
ежи-диадемы,   карандашные   ежи  и  коралловые  креветки,  раки-отшельники,
крабы-декораторы  с  маскировочной  губкой  на  панцирях,  крохотные жучки с
ярко-красными  лапками  и  клешнями,  бугристые  мохноголовые собачки, живые
мешочки  голотуры  волшебных расцветок, звездчатые ехидны и стеклянные угри,
лангусты  цвета  слоновой  кости,  спинороги  и  носороги,  а морской карась
напомнил   Сомову   о   пресноводной  деятельности;  на  глубине  попадались
наутилусы  и  аргонавты,  а  однажды  у  самого  дна  он  увидел скорпену --
непонятную   рыбу  с  грубым,  но  абсолютно  человеческим  лицом,  страшно,
конечно,  но  не так, как наверху; море манило его совершенством, гармонией,
чистотой  и  сказочной  яркостью.  Никогда  он  не думал, что такое глупое и
безрадостное   предприятие   может  принести  столько  счастливых  мыслей  и
ощущений.  И  уж  конечно,  с