моего
пассажира.
   - Он был болен?
   - Очень болен. Перед этим он чуть не утонул.
   - И это вы его спасли, я думаю?
   - А кто же это мог быть, если не я?
   - Гм!.. - сказал судья, немного смущенный. Потом он овладел собой.  -  Вы
рассчитываете, без сомнения, растрогать меня этой историей о спасении?
   - Я? - запротестовал Ладко. - Вы допрашиваете, я отвечаю. Вот и все.
   - Хорошо, - подытожил Изар Рона. - Но скажите, до этого случая вы никогда
не покидали вашу баржу, как я полагаю?
   - Один раз, чтобы побывать у себя в Сальке.
   - Можете вы точно сказать мне дату этой отлучки?
   - Почему же нет, только немного подумаю.
   - Я вам помогу. Не случилось ли это в ночь на двадцать девятое августа?
   - Возможно,
   - Вы это не отрицаете?
   - Нет.
   - Вы в этом признаетесь?
   - Если хотите.
   - Итак, мы договорились... Салька находится на левом  берегу  Дуная,  как
мне кажется? - спросил господин Рона с простодушным видом.
   - Да.
   - И, кажется, было темно в ночь на двадцать девятое августа?
   - Очень темно. Была ужасная погода.
   - Это и объясняет вашу ошибку. По вполне понятному заблуждению, вы, думая
причалить к левому берегу, высадились на правом.
   - На правом берегу?
   Господин Изар Рона внезапно встал и, смотря обвиняемому  прямо  в  глаза,
произнес:
   - Да, на правом берегу, прямо против виллы графа Хагенау!
   Сергей Ладко напрасно перебирал свои воспоминания. Хагенау?  Он  не  знал
этого имени.
   - Вы  очень  упорны,  -  объявил  судья,  обманутый  в  попытке  запугать
допрашиваемого. - Вы, понятно, в первый раз услышали имя  графа  Хагенау,  и
если в ночь на двадцать девятое августа его вилла была ограблена,  а  сторож
Христиан Хоэль серьезно ранен, это все произошло без вашего ведома.  Где,  к
черту, у меня голова? Как можете вы знать о преступлениях, совершенных неким
Ладко? Ладко, кой дьявол! Ведь это не ваше имя!
   - Мое имя Илиа Бруш, - заявил лоцман,  голосом  менее  уверенным,  чем  в
первый раз.
   - Прекрасно, превосходно! Это решено! Но тогда, если вы не Ладко,  почему
вы скрылись после совершения этого преступления, чтобы нарушить инкогнито, -
и очень скромно при том! - только на весьма приличном  расстоянии  от  виллы
Хагенау? Почему вы, прежде так открыто демонстрировавший  свою  персону,  не
были замечены ни в Будапеште, ни  в  Нейзаце,  ни  в  другом  сколько-нибудь
значительном городе? Почему вы забросили роль рыболова до такой степени, что
даже иногда покупали рыбу в деревнях, где соизволили останавливаться?
   Все это было китайской грамотой для несчастного лоцмана.  Ведь  он  исчез
против своей воли. После той ночи на 29 августа разве не был  он  все  время
пленником? При таких условиях что удивительного, если  он  исчез?  Напротив,
удивительно, что есть люди, которые обратили на это внимание.
   Но это заблуждение полиции, по крайней мере, легко  рассеять.  Достаточно
чистосердечно рассказать о непонятном приключении, жертвой которого он стал.
Может быть, правосудие окажется  более  проницательным  и  распутает  темное
дело. Решив все это  рассказать,  Сергей  Ладко  нетерпеливо  ожидал,  когда
господин Рона позволит ему вставить слово. Но судья  несся  на  всех  парах.
Теперь он ходил по кабинету из угла в угол и бросал в лицо обвиняемому поток
аргументов, которые считал неотразимыми.
   - Если вы не Ладко, - продолжал он с возрастающей горячностью, - как  это
получилось, что после ограбления виллы Хагенау, совершенного, по  несчастной
случайности, как раз в то время, когда вы  покидали  вашу  баржу,  произошло
воровство - да, простое воровство! -  в  деревне  Шушек  в  ночь  на  шестое
сентября, именно в ту ночь, которую вы  должны  были  провести  против  этой
деревни? Если, наконец, вы не Ладко, зачем находился в вашей лодке  портрет,
подаренный мужу вашей женой Натчей Ладко?
   Господин Рона целил метко, и его последний  аргумент  имел  поразительный
эффект. Уничтоженный лоцман опустил голову, и по его лицу  катились  крупные
капли пота.
   А судья продолжал еще громче:
   - Если вы не Ладко, почему этот  портрет  исчез  в  тот  день,  когда  вы
почувствовали, что вам грозит опасность? Этот портрет был в вашем сундуке, в
сундуке у правого борта. Его там больше нет. Его присутствие  вас  обвиняло;
его отсутствие вас приговаривает. Что вы на это скажете?
   - Ничего, - глухо пробормотал Ладко. - Я совершенно не  понимаю,  что  со
мной происходит.
   - Прекрасно поймете, если  захотите!  Прервем  на  время  наш  интересный
разговор.  Вас  -отведут  обратно  в  камеру,  где  вы  можете   предаваться
размышлениям... А пока подведем итоги сегодняшнему допросу. Вы заявляете:
   1. Вас зовут Илиа Бруш. 2. Вы получили приз на конкурсе  в  Зигмарингене.
3. Проживаете в Сальке. 4. Ночь с 28 на 29  августа  вы  провели  у  себя  в
Сальке. Все это будет проверено. Со своей стороны я заявляю: 1. Ваше  имя  -
Ладко. 2. Ваше местожительство - Рущук. 3. В ночь  с  28  на  29  августа  с
помощью многочисленных сообщников вы ограбили виллу Хагенау и вы  виновны  в
покушении  на  убийство  сторожа  Христиана  Хоэля.  4.  Вам   приписывается
воровство в ночь с 5 на 6 сентября в Шушеке,  жертвой  которого  стал  некий
Келлерман. 5. Вы обвиняетесь в других многочисленных грабежах  и  убийствах,
совершенных в придунайских областях. Начато расследование этих преступлений.
Вызваны  свидетели,  будут  устроены  очные  ставки...  Подпишете   протокол
допроса?.. Нет?.. Как хотите!.. Стража, увести обвиняемого!
   Чтобы вернуться в тюрьму, Сергею Ладко снова пришлось пройти через  толпу
и услышать враждебные выкрики. Народный гнев, казалось,  еще  увеличился  за
время долгого допроса, и полиция с трудом охраняла заключенного.
   В первых рядах ревущей толпы стоял Стрига. Он пожирал глазами узника, так
предупредительно занявшего  его  место.  Но  он  не  узнал  этого  человека,
бритого, с черными волосами,  в  темных  очках,  и  поставленная  перед  ним
загадка не разрешилась.
   Стрига задумчиво удалился вместе с толпой, когда закрылись двери  тюрьмы.
Решительно, он не знал арестованного. Это  не  был,  во  всяком  случае,  ни
Драгош, ни Ладко. А если так, то какое ему дело до Илиа  Бруша  или  всякого
другого? Кто бы ни был обвиняемый, важно, что он отвлек внимание правосудия,
и у Стриги не было больше причин задерживаться в Землине. И он решил  завтра
же отправиться на свою шаланду.
   Но утром чтение газет заставило его изменить свои намерения.  Дело  Ладко
велось в строгом секрете, и потому печать настоятельно стремилась  разведать
тайну. Ей это удалось. Жатва сведений была очень обильна.
   В самом  деле,  газеты  излагали  достаточно  подробно  первый  допрос  и
сопровождали отчеты комментариями, неблагоприятными для обвиняемого. Вообще,
журналисты  удивлялись  упорству,  с   которым   этот   последний   старался
представиться простым рыболовом Илиа Брушем из  маленького  городка  Салька.
Какой интерес держаться подобной системы защиты, хрупкость которой очевидна?
По сведениям прессы, господин Изар  Рона  уже  послал  в  Грон  следственную
комиссию. Вскоре в Сальку отправится чиновник и произведет  розыск,  который
разобьет все утверждения обвиняемого. Илиа Бруша будут  искать  и  найдут...
если он существует, что очень сомнительно.
   Эта новость изменила проекты Стриги. Пока он продолжал  чтение,  странная
мысль пришла ему в голову  и  вполне  сложилась,  когда  он  кончил  читать.
Конечно, очень хорошо, что правосудие схватило  невиновного.  Но  будет  еще
лучше, если оно его не выпустит. А что для этого нужно? Представить им  Илиа
Бруша во плоти и крови и тем самым уличить в обмане настоящего  Илиа  Бруша,
заточенного в Землине. Это обвинение добавится к тем, которые уже привели  к
аресту, и, может быть,  окажется  достаточно  веским  для  его  решительного
обвинения, к большой пользе подлинного преступника.
   Стрига немедленно оставил город, но не вернулся на шаланду. Наняв экипаж,
он отправился на железную дорогу, и поезд помчал его на север, к Будапешту.
   В это время Сергей Ладко в привычной неподвижности считал часы. С первого
свидания с  судьей  он  вернулся,  испуганный  важностью  предъявленных  ему
обвинений. Со  временем  он  сумеет  доказать  свою  невиновность.  Но  надо
вооружиться терпением, так  как  обстоятельства,  видимо,  сложились  против
него, а правосудие не руководится  логикой,  когда  возводит  сооружение  из
гипотез.
   Все-таки от простых подозрений  до  формальных  доказательств  далеко.  А
таких доказательств против него никогда не будет.  Единственным  свидетелем,
которого он мог бояться, и только потому, что тот знал тайну его имени,  был
еврей Симон Клейн. Но Симон Клейн  из  чувства  профессиональной  честности,
вероятно, не согласится его признать. Впрочем, захотят ли  устраивать  очную
ставку с его старым венским посредником? Разве  судья  не  объявил,  что  он
прикажет  произвести   расследование   в   Сальке?   Результат   его   будет
превосходным, и заключенный получит свободу.
   Прошло несколько дней, в продолжение которых Сергей Ладко  возвращался  к
этим мыслям с лихорадочной  настойчивостью.  Салька  недалеко,  я  не  нужно
столько времени для розысков. Только на седьмой день после  первого  допроса
его снова ввели в кабинет господина Изара Рона.
   Судья сидел за столом и, казалось, был очень занят.  Он  оставил  лоцмана
стоять на ногах минут десять, как будто не замечая его присутствия.
   - Мы получили ответ из Сальки,  -  сказал  он,  наконец,  равнодушно,  не
поднимая глаз на обвиняемого,  которого  наблюдал  тайком  сквозь  опущенные
ресницы.
   - А! - с удовлетворением воскликнул Сергей Ладко.
   - Вы были правы, - продолжал господин Рона. - В Сальке действительно есть
Илиа Бруш, который пользуется прекрасной репутацией.
   - А! - еще раз воскликнул лоцман, которому уже казалось,  что  перед  ним
раскрываются двери тюрьмы.
   Судья  прикинулся  еще   более   равнодушным   и   незаинтересованным   и
пробормотал, как будто не придавая своим словам никакого значения:
   - Полицейский комиссар из Грона произвел дознание, и ему удалось говорить
с ним самим.
   - С ним самим? - повторил, не понимая, Сергей Ладко.
   - С ним самим, - подтвердил судья.
   Сергею Ладко показалось, что он бредит. Как могли найти в Сальке  другого
Илиа Бруша?
   - Это невозможно, сударь, - пробормогал он, - произошла ошибка.
   -Судите сами, - возразил судья. - Вот рапорт  полицейского  комиссара  из
Грона. Из него видно, что  этот  чиновник,  исполняя  поручение,  отправился
четырнадцатого сентября в Сальку и  явился  в  дом,  расположенный  на  углу
набережной и будапештской дороги. Ведь вы, кажется,  этот  адрес  давали?  -
перебил себя судья.
   - Да, сударь, - ответил Сергей Ладко с остолбенелым видом.
   - И будапештской дороги, - повторил судья. - Он был принят  в  этом  доме
господином  Илиа  Брушем  лично,  и  тот  объявил,  что  он  только  недавно
возвратился после довольно продолжительного отсутствия. Комиссар  добавляет,
что сведения, которые он собрал о господине Илиа  Бруше,  устанавливают  его
безупречную порядочность и тот факт, что никакой другой обитатель Сальки  не
носит это имя... Имеете вы что-нибудь сказать? Прошу вас, не стесняйтесь.
   - Нет, сударь, - пробормотал Сергей Ладко, чувствуя, что сходит с ума.
   - Вот первый пункт и выяснен, - с удовлетворением заключил господин  Рона
и посмотрел на узника, как кот на мышь.
   МЕЖДУ НЕБОМ И ЗЕМЛЕЙ
   После второго допроса Сергей Ладко вернулся в  камеру,  не  отдавая  себе
отчета в том, что делает. Он едва слышал вопросы судьи после того,  как  ему
прочитали донесение полицейского комиссара из Грона,  и  отвечал  на  них  с
тупым видом. То, что случилось, превосходило его понимание. Чего  хотели  от
него в конце концов? Похищенный,  заточенный  на  борту  шаланды  неведомыми
врагами, он только что добился свободы,  чтобы  сразу  ее  потерять;  и  вот
теперь нашелся в Сальке другой Илиа Бруш, другой он сам, в  его  собственном
доме!.. Это переходило в фантасмагорию!..
   Ошеломленный, сведенный с ума последовательностью  необъяснимых  событий,
он чувствовал, что является игрушкой могущественных враждебных сил, что  он,
как безвольная  и  беззащитная  добыча,  втянут  в  колеса  ужасной  машины,
называемой правосудием.
   Это отчаяние, это исчезновение всякой энергии так красноречиво выражалось
на его лице, что один из сопровождающих его тюремщиков растрогался,  хотя  л
считал узника самым отвратительным злодеем.
   - Видно, дело идет не так, как вы хотите, приятель? - спросил,  вкладывая
в звуки голоса некоторое желание ободрить заключенного, этот служитель, хотя
и пресыщенный по своей профессии зрелищем людских бедствий.
   Он мог говорить с глухим, результат был бы тот же.
   - Ну, - снова начал добродушный страж, - не теряйте головы. Господин Изар
Рона славный малый, и, может быть, все устроится лучше, чем вы думаете...  А
пока я оставляю вам вот это... Тут есть кое-что о вашей родной стране... это
вас развлечет...
   Узник сидел неподвижно. Он ничего не понимал.
   Он не слышал, как снаружи застучали засовы, и не  видел  газеты,  которые
тюремщик,  выдавая  без  дурных  намерений  строгий  секрет,  хранимый   его
пленником, положил на стол уходя.
   Протекали часы. Кончился  день,  потом  прошла  ночь,  и  опять  наступил
рассвет. Прикованный к стулу, Ладко не чувствовал, как бежит время.
   Однако, когда солнечный свет ударил ему в лицо, он  как  будто  вышел  из
своего оцепенения. Он открыл глаза, и его блуждающий взгляд  обежал  камеру.
Первое, что  он  заметил,  была  газета,  оставленная  накануне  жалостливым
тюремщиком.
   Газета  лежала  на  столе  так,  что  открывала  заголовок,  напечатанный
огромными буквами. "Резня в Болгарии" - объявлял этот заголовок, на  который
упал взгляд Сергея Ладко. Он задрожал и лихорадочно схватил газету. Сознание
быстро возвращалось к нему. Его глаза метали искры, пока он читал.
   События, о которых он таким образом узнал, в то время  обсуждались  целой
Европой и возбуждали  всеобщий  ропот  негодования.  С  тех  пор  они  стали
достоянием истории и отнюдь не составляют одну из славных ее страниц.
   Как уже говорилось в начале этого рассказа, вся балканская  область  была
тогда в волнении. Летом 1875 года восстала Герцеговина, и  турецкие  войска,
посланные против нее, не могли ее усмирить. В мае  1876  года  поднялась,  в
свою  очередь,  Болгария;  Порта21  ответила  на  восстание  сосредоточением
многочисленной армии в треугольнике, вершинами которого служили Рущук, Видин
и София. Наконец, 1 и 2 июля того же 1876 года Сербия и Черногория выступили
на сцену и объявили  Турции  войну.  Сербы  под  предводительством  русского
генерала Черняева сначала достигли некоторых успехов, но потом им пришлось с
боями отступить к своей границе, и  1  сентября  князь  Милан  вынужден  был
просить перемирия на десять дней, во время которого умолял  о  вмешательстве
могущественных христианских монархов, на  что  те,  к  несчастью,  долго  не
решались.
   "Тогда, - пишет Эдуард Дрио  в  своей  "Истории  восточного  вопроса",  -
произошел самый ужасный эпизод этой борьбы; он напоминает  резню  в  Кио  в"
время греческого восстания. Порта, воюя с Сербией  и  Черногорией,  боялась,
что болгарское восстание в тылу армии помешает военным операциям.  Отдал  ли
губернатор Болгарии Шефкат-паша приказ подавить восстание,  не  считаясь  со
средствами? Это возможно. Банды башибузуков и черкесов, вызванные  из  Азии,
были брошены на Болгарию и затопили ее морем крови.  Они  дали  полную  волю
своим разнузданным  страстям,  жгли  деревни,  убивали  мужчин  после  самых
утонченных пыток,  распарывали  животы  женщинам,  резали  на  куски  детей.
Насчитывалось от двадцати пяти до тридцати тысяч жертв..."
   Крупные капли пота катились по лицу Сергея Ладко, когда он читал  газету.
Что сталось с Натчей среди этих  ужасных  потрясений?..  Жива  ли  она  еще?
.Может быть, она погибла, и ее труп с разрезанным  животом,  искрошенный  на
куски, вместе с телами стольких невинных жертв валяется в  грязи,  в  крови,
попираемый копытами лошадей?
   Сергей Ладко встал и, как  дикий  зверь  в  клетке,  яростно  забегал  по
камере, точно ища выхода, чтобы улететь на помощь Натче.
   Этот порыв отчаяния был недолгим.  Придя  в  чувство,  он  заставил  себя
успокоиться и с ясной головой стал искать средства вернуть свободу.
   Обратиться к судье, открыть  ему  без  обиняков  всю  правду,  умолять  о
снисхождении?..  Неверный  ход,  Какие  у  него  шансы  добиться  доверия  у
предубежденного человека после того, как он долго упорствовал во лжи? В  его
ли власти разрушить одним словом подозрения, тяготеющие  над  именем  Ладко?
Нет. Все равно, понадобится следствие, и оно займет недели, месяцы.
   Надо бежать.
   В первый раз, когда он сюда вошел, Сергей Ладко исследовал  свою  камеру.
На это не понадобилось много времени. Четыре стены с  двумя  отверстиями:  с
одной стороны дверь, с другой - окно. За тремя из этих стен  другие  камеры,
та же тюрьма. Только за окном была свобода.
   Ширина этого окна, верхний косяк которого упирался в потолок,  составляла
метра полтора; доступ к подоконнику  преграждали  толстые  железные  прутья,
вделанные в стену. Но, если и  победить  эту  трудность,  возникала  другая.
Снаружи род навеса или колпака, боковые края которого прикреплялись к той  и
другой стороне окна, закрывал вид, оставляя маленький кусочек неба.  Не  для
того, чтобы убежать, а только чтобы изыскать средства к побегу, нужно прежде
всего пробраться сквозь решетку,  затем  подтянуться  на  руках  на  вершину
колпака для осмотра окрестностей.
   Судя по длине лестниц, которые он проходил  во  время  вызовов  к  судье,
Сергей Ладко считал, что он помещается на четвертом этаже тюрьмы. По крайней
мере двенадцать - четырнадцать метров отделяло его от земли. Возможно ли  их
преодолеть? Нетерпеливо стремясь разрешить этот вопрос, он  решил  приняться
за работу немедленно.
   Понятно, прежде всего надо было раздобыть инструмент. Когда его схватили,
у него все отобрали, а в тюрьме не было ничего подходящего. Стол,  табуретка
и постель - каменный свод, накрытый тощим соломенным  матрацем,  -  вот  вся
меблировка.
   Сергей Ладко долго и напрасно искал, когда, в сотый  раз  обшаривая  свою
одежду, наткнулся на что-то твердое. Как его тюремщики, он и сам до сих  пор
не думал о такой незначительной вещи, как пряжка от брюк.  Но  какой  нужной
показалась ему  эта  ничтожная  вещь,  единственный  металлический  предмет,
которым он располагал!
   Сияв эту пряжку и не теряя ни минуты, Сергей Ладко принялся за подоконник
около одного из прутьев, я камень, упорно царапаемый шпеньками пряжки, начал
пылью осыпаться на пол. Эта работа, медленная н тяжелая сама  по  себе,  еще
осложнялась беспрестанным надзором, которому подвергался узник. Не проходило
и часа без того, чтобы тюремщик не заглядывал в дверной  глазок.  И  поэтому
приходилось все время прислушиваться к наружным шумам, при малейшем признаке
опасности прекращать работу и уничтожать подозрительные следы.
   Для этой цели Сергей Ладко употреблял свой хлеб. Этот хлеб,  смешанный  с
пылью, падавшей из стены, вполне  походил  цветом  на  камень  и  становился
настоящей замазкой, под которой скрывалась выковыриваемая дырка. Остатки  от
выцарапывания он скрывал под сводом своего ложа.
   После двенадцатичасовой  работы  прут  был  подкопан  на  глубину  в  три
сантиметра, но шпеньки сточились. Сергей Ладко сломал пряжку и  употребил  в
дело обломки. Еще через двенадцать часов эти стальные кусочки исчезли.
   К  счастью,  удача,  которая  улыбнулась  узнику,  точно  не  хотела  его
покидать. Когда принесли еду, он рискнул спрятать столовый ножик, и, так как
никто не заметил хищения, он повторил его так же успешно на следующий  день.
У него оказались два орудия, зна