л о предстоящей встрече. Когда я приду в себя, я  обязательно  прослушаю
все, о чем здесь говорилось.
   Когда заседание наконец закончилось и все  принялись  дружно  опрыскивать
себя пахучими концентратами, я решил подойти к Принцепсу. Принцепс, стоявший
в окружении небольшой группы людей, заметил меня и  сделал  несколько  шагов
навстречу.
   - Ну что? - спросил он приветливым голосом. - Ты почувствовал что-нибудь?
   - Пока нет, но, может быть, в следующий раз...
   - Ну хорошо. - Принцепс сделал прощальный жест рукой.  -  Тогда  увидимся
через три дня, - Надеюсь. - Я ритуально сложил пальцы. Принцепс легко кивнул
в ответ и двинулся к двери. Я облегченно вздохнул.
   - Рик Витварги? - раздался над ухом уверенный в себе голос.
   Я вздрогнул и повернулся. Рядом,  едва  не  касаясь  меня  плечом,  стоял
министр полиции Аркарнак Чара. Я не разбираюсь в мужской красоте, но  думаю,
что женщины были от него в восторге. Малиновый  костюм  плотно  облегал  его
массивную по местным понятиям  фигуру,  хорошо  сочетаясь  с  темно-зелеными
волосами. В остроугольном вырезе рубахи  я  успел  заметить  мелькнувшую  на
мгновение платиновую цепь. Меня не удивило, что он уже  знал  мое  имя.  Его
ребята работали достаточно быстро.
   - Удачи и счастья, - вежливо сказал я.
   - Всем нам. В последнее время их очень недостает.
   По своему рангу он мог и не  обращаться  ко  мне  в  безличной  форме.  Я
помедлил, стараясь не ошибиться с ответом.
   - Мне кажется, дела идут неплохо. Люди так радуются мирной работе.
   - А разве на этом Совете ничто не вызвало тревогу?
   - Я ничего не заметил. А что должно было обеспокоить?
   Какое-то время он изучающе рассматривал мою переносицу.
   - Все, - сказал он. - Мое ведомство беспокоит решительно  все.  -  Взгляд
его угас. - Всегда буду рад видеть, - официально  произнес  он.  -  В  жизни
иногда бывают проблемы. Тем более в таком  хлопотном  деле,  как  содержание
гостиницы. Мой  кабинет  здесь  же,  на  втором  этаже.  У  нас  не  принято
отказывать в помощи друзьям.
   - Никогда не знаешь, где найдешь друга, - отозвался я.
   Несколько секунд я провожал глазами удаляющуюся спину Чары. Я чувствовал,
что здесь меня подстерегает опасность, но пока не мог  понять  ее.  Выдержав
приличествующую паузу, я повернулся и, стараясь не спешить, пошел к выходу.
   В гостинице все было именно так, как я и предполагал. Панели во  всей  ее
скрытой части были сняты, и  над  ними  пока  что  безрезультатно  трудились
киберремонтники. К счастью, блок контроля показал,  что  Оклахома  еще  днем
ушел из гостиницы и, значит, не видел всего этого безобразия. Я  благословил
ремонтников на дальнейший поиск и пошел собираться. Уже стемнело,  а  дорога
мне сегодня предстояла дальняя.
   Первым делом я наговорил текст сообщения  о  заседании  Административного
совета и о своем выходе в горы. Потом осмотрел оружие. До этого у  меня  был
только мой личный станнер. Боевой  бластер  был  слишком  серьезной  штукой,
чтобы оставлять его всем уходящим на покой. Взяв его после долгого  перерыва
в руки, я испытал странное чувство. Бластер как бы олицетворял мою  прошлую,
навсегда утраченную жизнь. Он был словно весточка  из  мира,  куда  мне  уже
никогда не вернуться. И когда я непроизвольно сжал его, меня охватила острая
тоска. Однако длилось это недолго.  Я  вдруг  понял,  что  получил  его  для
работы. Он снова был по-настоящему мой. И как  только  я  это  осознал,  все
предметы вокруг, до этого размытые и  тусклые,  словно  окрасились  в  более
яркие тона, стали рельефнее и теплее.  Да  и  сам  бластер  в  руке  утратил
неприятную тяжесть, удобно вжавшись ребристой рукояткой в ладонь.
   Я быстро набрал на синтезаторе комбинезон и анорак, а также разлетайку  и
шорты, в которых собирался передвигаться по городу, и сел готовить донесение
Давантари. Поскольку ничего особенного, кроме установки нового  маркера,  со
мной  пока  не  произошло,  я  запихнул  в  свое  послание  больше  половины
стенограммы сегодняшнего заседания, добавив, что теперь выполняю обязанности
советника при Принцепсе. Больше всего мне хотелось увидеть  лицо  Давантари,
когда он наконец прочитает мое расшифрованное сообщение.
   Поставив на нужное время таймер передатчика, я изготовил средних размеров
рюкзак и стал укладывать  снаряжение.  Укрепив  спинку  теплым  свитером,  я
аккуратно разместил внутри  всю  личную  амуницию,  а  также  многочисленные
датчики, присланные мне с базы. Вообще с амуницией оказалось довольно  много
хлопот. Все мои  старые  вещи,  в  том  числе  и  альпинистское  снаряжение,
остались у Марты. Покидая наш дом, я не мог заставить себя даже прикоснуться
к ним. Поэтому все,  кроме  антиграва,  требовало  проверки  и  подгонки.  В
результате я потратил почти  час,  закрепляя  на  наголовнике  микролокатор,
градуируя скорость торможения флай-страховки и подгоняя захваты  присосок  к
своим лодыжкам и запястьям. Бластер я хотел сразу повесить на пояс, но потом
спохватился, что мне еще придется переодеваться,  и  сунул  его  в  передний
карман рюкзака.
   Последний раз я лазал по горам на Венере, и было это очень давно.  С  тех
пор мне никак не удавалось выкроить достаточно большой отпуск.  Но,  как  ни
странно, руки не забыли еще нужных движений. Поэтому работал  я  в  основном
автоматически, не переставая думать  о  предстоящем  деле.  Для  начала  мне
следовало понять, как добираться до места.
   Мимо Драного Угла проходила хорошая дорога на Лайлес. Лететь над ней было
намного проще, но вместе с тем  и  намного  опаснее.  Кроме  того,  это  был
достаточно долгий путь. Поэтому, я решил вылететь из  города  в  направлении
Каймагира, а потом, резко взяв влево, просочиться через  безымянный  перевал
между Редрикеном и Салканом.
   Редрикен, Салкан и Чекуртан были самыми высокими вершинами во  всей  этой
части хребта. Правда, любоваться ими из города  мне  не  приходилось  -  они
всегда утопали в облаках. Но сверху они представляли  внушительное  зрелище.
Особенно в лучах заходящего солнца, какими мы видели их каждый  раз,  заходя
на посадку на линии терминатора. С самого первого прилета я мечтал  побывать
на них, но  оказалось,  что  цивилизация  Керста  не  додумалась  до  такого
никчемного занятия, как альпинизм.
   Безымянный перевал был удобен, с моей точки зрения,  еще  и  тем,  что  я
попадал в Драный Угол как бы с тыла. Спустившись  с  него,  я  оказывался  в
Долине Гейзеров, которая находилась достаточно далеко от поселка. Я не знал,
кто живет в нем, и не хотел зря рисковать. Если рой обзавелся там форпостом,
то в одном из домов запросто мог находиться локатор. Я подумал, что раз  мне
все равно не миновать этот поселок, то пусть уж я окажусь  рядом  с  ним  на
рассвете, когда все наверняка спят,  а  не  в  полночь,  как  случилось  бы,
держись я дороги на Лайлес. Поэтому  меня  устраивала  Долина  Гейзеров,  из
которой я, начав обходить периметр против часовой стрелки, выходил к поселку
в самом конце маршрута.
   Таща одной рукой за лямки тяжелый рюкзак, я пробирался по ночному  парку,
в котором до войны устраивали смахивающие на шабаши  клоунады,  и  осторожно
прислушивался к сердцу. Перед уходом я хотел было снять кардиограмму,  но  в
последнюю минуту передумал, а теперь убеждал себя, что  поступил  правильно.
Без кардиограммы я чувствовал  себя  гораздо  спокойнее.  Однако  все  равно
что-то неясное и тревожное давило свинцовой тяжестью грудь. И поэтому  я  не
ощущал пьянящего подъема и звериной остроты  ощущений,  всегда  испытываемых
мной, когда я становился на тропу войны.
   Раньше это назвали бы предчувствием. Да только ничего мистического  здесь
не было. Смерть, как стервятник, идет на  гнилой  запах  больной  души.  Она
знает, что раз ты потерял себя, ты не успеешь увернуться, когда она окажется
рядом. Предчувствие - это последний порожек, на котором  никому  не  удается
задержаться, чтобы взять себя в руки. Поэтому, если ты ощутил  предчувствие,
можешь не прятаться, уже ничего не  поможет.  Она  все  равно  найдет  тебя.
Потому что ты ослаб и стал плохо пахнуть.
   - Остановись, - сказал я себе. - Что с тобой? Ты совсем один, тебя некому
пожалеть, вот  ты  и  разнылся.  Держись,  три  нашивки,  сейчас  не  время.
Посмотри, это же горы. Ты ведь так хотел оказаться в горах.
   Да, это действительно были горы. Они начались, как только я отклонился от
дороги на Каймагир и перелетел через Ясоко. Здесь меня  ждала  узкая  полоса
леса, за которой  открывалось  каменистое  плато,  изрезанное  невидимыми  в
темноте тропами. На плато я выбрался из тумана, однако ускоряться  не  стал,
поскольку летел всего на  двух  метрах  и  боялся  врезаться  во  что-нибудь
торчащее, вроде большого валуна. Черные тени скал вокруг меня вздымались все
выше, уютно журчала  по  камням  вода,  и  ветер  с  покрытых  льдом  вершин
высвистывал хорошо знакомую песню. Все было, как прежде, но только  я  никак
не мог преодолеть внутреннюю скованность и ощутить эти горы своими.
   Я пока не вернулся. Я понял это, еще  переодеваясь  за  городом.  Я  знал
наизусть все замки и залипы комбинезона, я  безошибочно  находил  в  рюкзаке
любые веши и точными движениями прощелкивал их в карабины. Но пальцы мои при
этом не дрожали нетерпеливой дрожью породистой гончей перед  началом  охоты,
как  бывало  со  мной  раньше  перед  выходом  на  маршрут.  Луч   бластера,
распоровший мое сердце, перерезал внутри какую-то  жилу,  которая  оказалась
становой. Я знал, что  мне  надо  делать,  и  надеялся,  что  ни  при  каких
обстоятельствах не поддамся страху. Но уверенности в том, что мое тело  меня
не подведет, у меня не было.
   Луч бластера и Марта - они хорошо сделали свое дело. Все то время, пока я
прятал камеру слежения у моста через  Ясоко,  а  потом  летел  над  плато  к
Каймагирскому перевалу, я думал о Марте. Плато было на удивление  ровным,  и
монотонный  писк  локатора  в  ушной  горошине  не  беспокоил  меня.  Где-то
посередине плато я оставил на осыпи маленький,  замаскированный  под  камень
ретранслятор. Но сделал я это автоматически, продолжая думать о своем.
   В ночи все воспоминания были необычайно яркими, и я снова увидел Марту  в
домашнем  халатике,  который  она  все  время  стыдливо  запахивала,  словно
разговаривала с абсолютно чужим человеком.
   - Это бред, - тупо повторял я тогда, безуспешно пытаясь пробиться  сквозь
ледяной панцирь отчуждения. - Забудем все, Марта, подведем черту, начнем все
сначала. Я люблю тебя, я жить без тебя не могу!
   - Поздно, - отвечала Марта, глядя на меня с плохо скрываемой  неприязнью.
- Напрасно ты вернулся. Я теперь с другим, и это не изменить.  Но  я  готова
тебе помочь. Хочешь, я дам тебе денег?
   Пронзившая меня в этом месте боль была  такой  сильной,  что  я  невольно
застонал и замотал головой, пытаясь избавиться от Марты. И тогда я  вспомнил
Таш. В первую минуту мысль о  Таш  согрела  меня.  Раз  я  был  нужен  такой
женщине, значит, не все еще было потеряно. Впервые за  несколько  месяцев  я
почувствовал, что хочу переплестись с другим  человеком.  Какой-то  случайно
оставшийся живым кусочек души трепетал, предвкушая легкое  прикосновение  ее
пальцев. Однако я тут же опомнился. Таш была слишком  ярким  огнем.  Мне  не
следовало пытаться даже приблизиться к ней, если я не хотел сгореть.
   "Не пойду, - думал я с отчаянием. - Отсижусь дома, подсеку кого-нибудь  в
сиделке, напьюсь в конце  концов.  Эта  девушка  не  про  тебя,  парень,  не
раскатывай губы. Ей просто  что-то  понадобилось,  и  ты  даже  знаешь  что.
Обдумай все хорошенько, не нарывайся". Я почувствовал, что  лечу  уже  почти
вертикально вверх. Это означало, что перевал рядом. И  действительно,  через
несколько секунд я проскочил перевальную стенку и едва  успел  остановиться,
чтобы не скатиться вниз головой в Долину Гейзеров.
   Очередные датчики следовало размещать здесь. Я давно не  был  в  горах  и
теперь, затаив дыхание, обводил взглядом едва отличающиеся от  ночного  неба
края громадной чаши, доверху наполненной густой, непроглядной тьмой.  Нельзя
сказать, что я чувствовал себя хорошо, но измученной моей  душе  был  чем-то
созвучен этот ночной каменный сад, где не росли деревья  и  не  пели  птицы.
Сидя на холодных камнях перевала и зябко пряча подбородок в отворот свитера,
я вытаскивал замаскированные под куски гранита грозди датчиков и прощелкивал
их одну за другой в  нагрудный  карабин.  Первую  гроздь  я  решил  спрятать
поближе к Редрикену. Снега на перевале не было, он появлялся гораздо выше  и
держался  совсем  недолго,  особенно  в  сухой   сезон.   Подсвечивая   себе
укрепленным на головной повязке фонариком, я прошел сколько мог по гребню  в
сторону Редрикена, стараясь не думать о жутковатой пустоте справа и слева. Я
надеялся, что меня никто не засек, но тем не менее, работая,  никак  не  мог
избавиться от противного ощущения бесшумно зависшего надо мной "рамфоринха".
   Здесь  же,  на  гребне,  рядом  с  первой  гроздью,  я   спрятал   второй
ретранслятор. Теперь информацию со всех расставленных в Драном Углу датчиков
я мог снимать прямо с дороги на Каймагир. Прощально побрызгав на свой тайник
фиксатором, я на четвереньках перебрался по перевалу к Салкану.  На  Салкане
меня ожидала самая сложная работа. Салкан  занимал  ключевое  место  в  этом
районе. Правда, Чекуртан был метров на  триста  выше,  но  город  с  Салкана
просматривался лучше, и, если рой не побоялся использовать здесь электронные
средства слежения, они должны были находиться на Салкане.
   Чтобы основной пакет работал хорошо, мне надо было  подняться  метров  на
сто над перевалом. Расстояние  было  абсолютно  пустяковым  -  какие-то  три
веревки. Раньше я  прошел  бы  их  шутя.  Но  теперь,  после  операции,  мое
запаянное сердце и размякшие  без  тренировок  мышцы  могли  меня  подвести.
Неуверенности добавляли  и  городские  сандалии,  которые  я  не  сменил  на
ботинки, и почти полная темнота, и то, что карабкаться наверх мне предстояло
без антиграва. Тем более что, как назло, прямо  от  перевала  вверх  уходили
гладко зализанные водой и ветром плиты. В свете маленькой луны они выглядели
по-настоящему жутко.  Пройти  эти  плиты  можно  было  только  на  вакуумных
присосках. И как только я это понял, я почувствовал себя скверно. Дело  было
даже  не  в  том,  что  само  по  себе  хождение  на  присосках  -   занятие
малоприятное, а в том, что я оказался фактически лишен надежной страховки.
   Обычно присоски при правильном их использовании  держат  крепко.  Однако,
идя на них, надо четко держать ритм ручных "квакушек". Нажал  одну,  перенес
упор, поднял руку, отжал вторую. И так шаг за шагом, столько, сколько нужно.
Раньше  я  ходил  на  присосках  достаточно  уверенно.  Теперь   же,   после
случившегося со мной, я боялся сбоя. Ходьба  на  присосках  требует  хорошей
координации движений, и, если ты  собьешься  с  ритма,  ты  почти  наверняка
сорвешься. На обычном  восхождении  срыв  надежно  гасился  флай-страховкой.
Здесь же, как выяснилось, флай-страховка была  абсолютно  нереальна.  Бловер
воздушной подушки крепился на шлямбурах, а забивать  их  в  царившей  вокруг
тишине решился бы только сумасшедший
   Таким образом, у меня для страховки оставались только клеящиеся крючья  и
больше ничего. При хорошем рывке эти крючья отлетали, как пуговицы. В  итоге
я решил, что, наплевав на время, буду лепить крючья через каждые два  метра.
Я понимал, что, ограничив себя  присосками  и  клеящимися  крючьями,  сильно
рискую и что, сорвавшись, буду лететь до самого низа. Но выхода  у  меня  не
было. Единственное, что я мог сделать, это положить в остающийся на перевале
рюкзак с вещами поставленный на самоуничтожение через три  часа  бластер.  Я
отчетливо понимал, что меня ждет. И хоть  терять  мне  было  нечего,  что-то
похожее на страх неприятно пульсировало под ложечкой, замедляло, отдаваясь в
ногах, мои движения.
   Я сжал зубы, призывая в  строй  остатки  мужества.  Пора  было  начинать.
Пристегнув присоски к коленям и  запястьям,  я  подошел  вплотную  к  стене.
Прежде чем лезть,  следовало  просмотреть  снизу  начало  маршрута.  Включив
фонарик, я положил руки на холодный камень и задрал голову. И как только это
сделал, внезапно успокоился.  Так  бывало  всегда,  на  каждом  восхождении.
Стоило мне коснуться руками скалы, как вершина,  казавшаяся  такой  страшной
при подходе, вдруг становилась близкой и понятной. Все уходило, и оставались
только четко выверенная ритмика движений да видимый кусок маршрута,  который
надо было преодолеть.
   На этот раз мне повезло. Совсем  рядом  луч  фонаря  высветил  подходящую
трещину. Трещина была такой ширины, что в нее можно было вставить кулак. Она
тянулась достаточно высоко, и я прошел  по  ней  метров  сорок,  прежде  чем
началась настоящая работа. Собираясь сюда, я знал, что будет трудно, но даже
не подозревал, что так. Постоянно ожидая режущей  боли  под  лопаткой,  там,
куда отдает сердечная мышца, я медленно полз по скале на  присосках,  молясь
драконам, чтобы мой труп, если меня здесь скрутит, не заметил рой. Один  раз
я действительно сбился, правая нога, не притираясь,  скользнула  вниз,  и  я
завис  на  одном  левом  колене,  мгновенно   покрывшись   холодным   потом,
выступившим даже в паху.
   Спасло  меня  только  то,  что  наклон  плиты  к  этому  времени  заметно
изменился,  став  градусов  шестьдесят.  На  вертикальном  зеркале,  которым
начинался маршрут, присоски одной ноги  не  выдержали  бы  нагрузки  и  двух
секунд. Однажды мне уже довелось это испытать, и я никогда не забуду резкое,
похожее на выстрел пулей щелканье отрывающейся  от  камня  резины.  Поэтому,
поймав наконец выпавшую в панике из руки "квакушку"  и  зафиксировавшись  на
всех четырех конечностях, я еще минут десять не двигался  с  места,  пытаясь
избавиться от головокружительного ощущения полета в караулящую меня тьму.
   Здесь, на границе Нави и Яви, чувства мои стали, как  никогда,  остры,  и
все время, пока я полз,  я  с  тревогой  вслушивался  в  неровный,  грозящий
смениться последним молчанием стук сердца. Я был совершенно одинок  на  этой
скале, и даже души усопших не вились рядом, стараясь поддержать меня  своими
бесплотными щупальцами. Это была моя личная схватка - с собой, со скалой,  с
одиночеством и с поражениями, которые  я  зачем-то  сумел  пережить.  Именно
благодаря своей живучести я и  оказался  здесь,  в  ночи,  распластанный  на
плитах, как приколотая к коре бабочка. Ночь нежно обнимала и окутывала меня,
карауля ту сладкую минуту, когда я наконец совершу  ошибку,  которую  нельзя
будет исправить.
   Вся акция заняла, вероятно, совсем немного времени, может быть,  полчаса,
хотя мне показалось, что  я  карабкался  на  эту  скалу  вечность.  Когда  я
спустился, отодрав по дороге все свои крючья, у меня  безудержно  дрожали  и
руки, и ноги, не говоря уже о насквозь мокром от пота комбинезоне.  На  этот
раз судьба удержалась и не подвела черту. Однако  впереди  у  меня  был  еще
целый периметр.
   Я  посмотрел  на  часы.  Шел  четвертый  ночной  период.  Если  я   хотел
закольцевать Драный Угол до рассвета, мне  следовало  торопиться.  Отстегнув
присоски, я сидел на  рюкзаке  и,  вытирая  лоб  наголовником,  собирался  с
силами. Главное было сделано.  Теперь  меня  ожидал  относительно  спокойный
полет вдоль отрогов, но чтобы безбоязненно включить антиграв, я  должен  был
спуститься вниз хотя бы метров на двадцать. А на это сил у меня уже не было.
Сидя на рюкзаке, я думал о том, что через четыре часа, когда рассветет,  мои
мучения так или иначе закончатся.  С  рассветом  я  должен  буду  прекратить
кольцевание, чтобы меня не засекли. И где бы я ни остановился, даже  если  я
пройду только половину периметра, задание можно будет  считать  выполненным.
Поставленные датчики все  равно  возьмут  любое  движение  и  любой  сигнал.
Правда, в этом случае  его  исто