глядя на разобранную постель.  Смятые,  пожелтевшие  простыни  не
менялись вот уже три дня. Я запретил уборщику часто перестилать  их.  Чистое
белье кололо мне тело и напоминало погибший "Трезубец", который я, не  жалея
энергии, заставлял вылизывать дважды вдень. Я понимал, что  все  это  должно
плохо кончиться, но ничего не мог поделать с собой. Я  устал  бороться,  тем
более что шансов у меня не было никаких. Я медленно  дрейфовал  к  последней
гавани, и мне было абсолютно все равно, какие простыни окажутся подо мной  в
последнюю ночь.
   "Но ведь ты еще не умер! - сказал  я  себе.  -  Это  морок  и  бред.  Они
развеются. Надо только время, и ты придешь в себя. Начни  с  малого.  Убери,
например, постель. Или по крайней мере перепрограммируй уборщика. Ну!  Давай
же!"
   Но ничего такого я не сделал, а только, поморщившись от нелепого  пафоса,
потянулся к лежащим  на  полу  шортам.  И  тут  вдруг  вспомнил,  что  хотел
связаться с Давантари. Воспоминание о вчерашнем файле быстро привело меня  в
чувство.  Было  в  этой  истории  что-то  тревожное,   проступающее   сквозь
непонятный текст, как тайные знаки дьявола на  нагретом  пергаменте.  Однако
информация моя, похоже, совсем не заинтересовала Давантари.
   - Да мало ли что это может быть, - сказал он, и  мне  показалось,  что  в
тоне его проскользнуло раздражение, вызванное необходимостью  тратить  время
на пустяки. - Но ты не волнуйся, я все проверю и вечером сообщу.
   - Хорошо, - согласился я. - Но если будет что-то серьезное,  не  оставляй
на рекордере, скажи лично мне. Не хочу, чтоб мой жилец знал.
   Выходя, я прошел мимо двери Оклахомы.  Как  и  вчера,  она  была  открыта
настежь. Оклахома сладко спал на своей необъятной кровати, обнимая  одну  из
девчонок. Другая занималась рядом любовью с двумя новыми парнями. Кроме них,
в комнате больше никого не было.
   Выйдя на улицу, я медленно двинулся вдоль Разделителя,  потом  свернул  в
узкие проходики между разноцветными домами Нижней части и углубился в  район
втирален, время от  времени  покупая  "хлопок"  и  задумчиво  наблюдая,  как
взвивается  к  небу  выпархивающий  из  него  ароматный   дым.   Экипажи   и
троллейбусы, которые здесь называли "перевозками", не  допускались  в  центр
города. Поэтому по улицам внутри Разделителя обычно бродило множество людей,
большей частью красивых и нарядно одетых женщин. Во влажный период  красивых
женщин почему-то всегда намного больше, чем в сухой. Раньше я бы обязательно
не удержался и подсек какую-нибудь на вечер. Но сейчас я  только  фиксировал
мимоходом привлекательное сочетание черт, тут же забывая попавшееся  мне  на
глаза лицо.
   Если бы меня спросили, куда и зачем я иду, я бы не смог  ответить.  Но  я
помнил, что доктор Егоров на  прощание  посоветовал  мне  как  можно  больше
гулять.  Таким  образом,  мое  бесконечное  кружение  по  городу   полностью
соответствовало предписаниям  врачей.  Часто  я  осознавал  себя  стоящим  у
какой-нибудь  абсолютно  неинтересной  витрины,  иногда  меня   заносило   в
небольшие магазинчики и лавчонки, где я  бесцельно  перебирал  ненужные  мне
вещи, а случалось, и замирал под чьим-нибудь окном, слушая музыку или  пение
птиц. Однажды я даже простоял около часа на митинге чистильщиков, прежде чем
понял, где нахожусь.
   Все это время я непрерывно думал о Марте и разговаривал с ней.  Это  были
длинные и однообразные монологи, в которых я пытался убедить себя,  что  она
поступила абсолютно правильно, быстро и решительно устроив свою судьбу.
   - Мне уже двадцать пять, - говорила она мне в нашу последнюю встречу. - Я
старею, посмотри, у меня на груди уже перетяжки. Еще немного, и мне было  бы
не на что рассчитывать. И к тому же мне надо было  кормить  ребенка.  Твоего
ребенка! - подчеркнула она, считая, видимо, это неотразимым аргументом.
   Я сидел, сжавшись в невероятно тугой комок,  чувствуя,  как  безжалостные
пальцы медленно стискивают у меня в груди едва залеченное сердце.  Все  свои
силы я тратил на то, чтобы казаться спокойным, зная при этом,  что  долго  я
так не выдержу.
   - Но почему Стефан? - глухо спросил я. -  Неужели  ты  не  могла  выбрать
кого-то другого?
   - Он меня любит и... - горячо начала Марта и  остановилась,  не  закончив
фразу.
   Тогда я не обратил на это внимания. Теперь я думаю,  что  она  собиралась
сказать "и всегда любил".
   Я привык  к  пешим  прогулкам.  Вначале  меня  пугало  это  бессмысленное
бродяжничество, но сидеть в гостинице было вообще невмоготу,  и  я  перестал
бороться с собой. Иногда меня заносило так далеко, что, когда я  уставал,  я
ложился на землю в каком-нибудь тихом месте и засыпал. Поэтому я  совсем  не
удивился, обнаружив себя далеко за городом, на дороге, ведущей в Хармонгское
ущелье. Горы здесь подступали к самому морю, и когда я  пришел  в  себя,  то
обнаружил, что успел забраться достаточно высоко.
   Отсюда открывался очень красивый вид, и какое-то время я  сидел  на  краю
обрыва, рядом с каменным,  покосившимся  от  времени  драконом,  разглядывая
крошечные суда у горизонта, сонные улочки безлюдного в это  время  города  и
кипение жизни в порту и в  карьерах,  расположенных  у  подножия  огибающего
долину отрога. - Спать мне еще не хотелось, и, поднявшись на ноги, я  пошел,
минуя лес, дальше. Теперь  передо  мной  было  начало  серпантина,  ведущего
вверх, к первому на этой трассе перевалу. Раньше по дороге на Хармонг  часто
ездили экипажи,  возившие  любителей  плеснуть  кровью  на  конус  тамошнего
оракула. Война  разрушила  привычный  образ  жизни,  и  сейчас  дорога  была
совершенно пуста. Если бы у меня вдруг случился сердечный приступ,  то  труп
мой мог пролежать здесь несколько дней, а то и больше.
   "Труп, - сказал я себе. - Да ты и так уже труп!  Жалкий,  ни  на  что  не
годный калека. Именно поэтому Марта даже не заикнулась о  возвращении.  Хотя
ты, безусловно, простил бы ей все".
   Согнувшись и сцепив руки за  спиной,  словно  за  плечами  у  меня  висел
тяжелый рюкзак, я устало брел по казавшейся мне бесконечной дороге.  Однажды
дриммер загнал меня на такую же длинную, медленно ползущую в гору дорогу.  Я
шел по ней в окружении закованных в бронзу  легионеров,  лениво  подгоняющих
меня ударами и тычками древков своих копий. Взгляд мой, пробивающийся сквозь
мутные разноцветные пятна близкого обморока, выхватывал только путающиеся  в
рваной хламиде костлявые ноги да сандалии, мягко впивающиеся в белесую пыль.
   Так получилось, что это погружение я запомнил почему-то лучше других и  в
поздних моих  воспоминаниях  видел  себя  в  этом  сне  словно  со  стороны:
маленького, изможденного, со спутанной, остро торчащей бороденкой, изо  всех
сил старающегося вызвать в себе любовь к тем, кто остается  жить.  Ему  было
легче, чем мне, этому человеку из спроектированного сна. Он знал меру и цену
своих страданий и верил, умирая за грехи человечества,  что  смерть  его  не
будет напрасной. А кроме того, он точно знал, когда для него все закончится.
   Голгофа! Когда-то это слово представлялось мне  символом  и  чуть  ли  не
синонимом мучений и страданий. Теперь же я  знал,  что  на  самом  деле  оно
означало избавление от мук.
   Я дошел до нескольких громадных валунов, вросших в осыпь у  края  дороги,
и, присев возле них, вытащил из кармана сандвич.  Здесь,  у  валунов,  росли
зеленые и фиолетовые цветочки, типичные для этого  ландшафта,  напоминающего
земные альпийские луга. Там все было точно так же, за исключением разве  что
этих самых ярко-зеленых цветов. Земные пчелы не  смогли  бы  реагировать  на
сливающиеся с травой цветы. Здесь  же,  среди  черно-желтой  растительности,
зеленые цветы были как кусочки изумруда на изъеденном кислотой старом  столе
ювелира.
   "Ты потому и труп, - продолжал думать я, - что сам по себе ты  не  можешь
жить. Тебе нужна Марта. Без нее тебя нет. Крепко  она  тебя  накрыла.  Всего
один раз, но зато уж насмерть. Это верно, что так могут ударить только самые
близкие.  Если  бы  мне  сейчас  предложили   выбирать   между   смертью   и
предательством, я бы выбрал смерть. Смерть не так мучительна.  Я  пережил  и
то, и другое и думаю, что могу судить об этом".
   Донесшийся откуда-то сверху шум отвлек меня от моих безрадостных  мыслей.
Я выглянул из-за валуна и  высоко  вверху  увидел  спускающийся  с  перевала
маленький   серебристый   электромобильчик,   который    сопровождали    два
внушительных броневика  с  прицепленными  сзади  тележками  для  пропитанных
смолой брикетов. Броневики, шипя и посвистывая, энергично парили котлами.  Я
сразу понял, кто это. В газетах много писали о поездке  нового  Принцепса  в
районы,  наиболее  ожесточенно  борющиеся  с  сорняками.   Теперь   Принцепс
возвращался в столицу.
   В своем теперешнем состоянии я не хотел попадаться на глаза  его  охране.
Поэтому я протиснулся в щель между валунами и залег так, что  меня  не  было
видно с дороги. Легенда моя была в полном порядке, вживляли меня надежно, но
страшно было даже представить, что меня будут о чем-то расспрашивать. Сейчас
я просто не смог бы говорить.
   Из-за броневиков кортеж ехал чрезвычайно медленно, и должно  было  пройти
не меньше четверти периода, пока они наконец поравняются со мной.  Время  от
времени я высовывался из своего убежища,  чтобы  посмотреть,  где  находятся
машины. Между камнями было довольно  сыро,  и  меня  уже  начинало  знобить.
Поэтому я с нетерпением ждал,  когда  кортеж  проедет  мимо,  чтобы  быстрее
выбраться наружу и тогда уж решать, стоит ли идти дальше.
   Машины  прошли  уже  большую  часть  пути  до  моих  валунов,   когда   я
почувствовал знакомое сгущение среды. Внешне видимый мир оставался таким же,
как прежде, однако в мозгу все отчетливее звучал  тревожный  сигнал,  словно
вспыхивал на пульте красный индикатор опасности.  Я  отчетливо  ощущал,  как
меняется  вокруг  информационный  континуум,   свидетельствуя   о   грядущем
катаклизме. Что произойдет, я еще не знал, эпицентр пока  не  локализовался,
но произойти могло что угодно, вплоть до падения  болида  из  низко  висящих
облаков.
   Я приподнялся на локте и стал  озираться  по  сторонам,  пытаясь  поймать
направление на источник флюктуации. Что-то было выше меня и правее, только я
пока еще не понимал что. Тем не менее я знал,  что  ситуация  определится  с
минуты на минуту. Нейропсихологи не зря гоняли нас  в  школе  на  дроттерах,
развивая возможности, заложенные в гиппокампе. Мое шестое чувство уже не раз
спасало мне жизнь в космосе, а теперь вот пригодилось и на земле.
   Между тем поля  продолжали  сгущаться,  складываясь  в  четкую  кризисную
структуру. Я сжался и  закрыл  глаза,  изо  всех  сил  стараясь  представить
содержание  надвигающейся  опасности.  Какое-то  время   мне   трудно   было
сконцентрироваться  на  происходящем,  но,  собрав  всю  волю,   я   наконец
настроился. Сперва я не ощущал ничего, кроме обычного шума. Но вот  привычно
кольнуло за левым ухом, дыхание на секунду замерло - и мгновенное постижение
истины заставило меня вздрогнуть, как от удара.
   Беда зарождалась на склоне горы. Там, на похожей  на  застывший  каменный
поток осыпи, медленно,  по  микрону  в  секунду,  двигались,  нарушая  давно
сложившееся равновесие, нагревшиеся за день камни. Еще немного - и невидимые
глазу процессы скачком усилятся и перерастут в сокрушительной силы обвал.
   Укрывшись под валунами, я  видел  эту  осыпь,  начинающуюся  недалеко  от
гребня и сползающую вниз почти до самой дорожной ленты. Вероятно, с тех пор,
как была построена эта трасса, обвалы никогда еще  не  захлестывали  полотно
шоссе. Однако на этот раз накопленный потенциал был исключительно велик, и я
не сомневался, что  сорвавшаяся  лавина  не  только  накроет  верхние  петли
серпантина, но и ринется дальше, сметая хрупкое ограждение  вплоть  до  того
уровня, на котором находился  я.  Собственно,  сам  я  мог  не  волноваться,
поскольку понимал, что все это случится в стороне  от  моего  убежища.  Беда
была в том, что кортеж Принцепса двигался как раз туда.
   Броневики с электромобилем пыхтели уже  совсем  близко,  и  я  знал,  что
должен выползти из-под камней  и,  выбежав  на  середину  шоссе,  остановить
кортеж. Знал - и не мог даже пошевелиться, ощущая  во  всем  теле  ту  самую
слабость, которую не так давно испытал в коридоре перед рубкой  "Горностая".
Мой собственный мир был расколот вдребезги,  и  чужое  несчастье  теперь  не
задевало меня.
   Лежа на спине, я глядел на мутные облака в щели  над  головой  и  пытался
оправдать свою вялость. Конечно, земная этика требовала, чтобы  я  остановил
Принцепса. Но в то же время закон запрещал серьезное  вмешательство  в  дела
неприсоединившихся миров. Кроме  того,  доктор  Егоров  запретил  мне  любые
эмоциональные встряски.  Следовало  также  учесть,  что  гостиницу,  если  я
засвечусь, придется бросить, а это для меня  означало  остаться  без  всяких
средств к существованию.
   С трудом оторвавшись от темно-зеленого кусочка неба, я скосил глаза вниз,
собираясь сесть, насколько это позволяло узкое пространство между камнями, и
вдруг увидел свои  безвольно  вытянутые  вперед  тонкие  ноги.  По  какой-то
непонятной мне сразу причине - может быть, из-за больших и грубых ботинок, а
может, из-за тонкого манжета над коленом - они выглядели бесконечно жалкими,
и, следовательно, таким же жалким был и я сам. Я вдруг увидел себя,  бывшего
капитана уничтоженного рейдера, со стороны, а точнее, сверху,  с  той  самой
высоты, с которой  уходящая  в  информационный  континуум  биоплазма  шепчет
последнее  прости  покинутому  телу.  Забившегося  в   щель,   растоптанного
нравственно и искалеченного физически, постыдно радующегося, что на этот раз
его не должно задеть.
   И тогда я испытал ужас. Происходящее как  бы  подводило  черту  под  моей
прошлой жизнью, в которой я был  нормальным  человеком  со  всеми  присущими
нормальным людям человеческими чувствами,  моралью  и  принципами.  Я  вдруг
понял, что от прежнего меня осталась только  старая  оболочка,  под  которой
пряталось  призрачное  существо,  утратившее   способность   действовать   и
сопереживать. Этот ужас нисколько не походил на мгновенно парализующий страх
смерти.  Наоборот,  перемешанный  с  острым  чувством  стыда,  он   заставил
болезненно забиться мое сердце, отчаянно напряг мышцы  рук  и  ног,  скрутил
скулы и сделал прерывистым дыхание.
   Обдирая плечи, я протиснулся в щель и стал  слепо  карабкаться  вверх  по
склону к дороге. При этом  происходящее  никак  не  складывалось  в  цельную
картину.  Я   стремился   куда-то,   воспринимая   окружающее   разорванными
фрагментами. Сперва я ударился о валун плечом,  потом  из-под  ноги  у  меня
выскользнул камень, потом я оказался на дороге и пошел навстречу гудящему за
изгибом кортежу.
   Мне было трудно сосредоточиться на  том,  что  я  делаю,  внутри  у  меня
плескалась горечь, я думал о Марте и о том, что мне теперь все равно. Я шел,
сводя и разводя над головой руки, и плохо понимал, зачем я влез в это  дело,
и не лучше ли было бы, если б вывернувшийся наконец из-за поворота  головной
броневик ехал себе спокойно дальше.
   Из-за большой массы он проехал достаточно  далеко  и  замер,  выпуская  с
шипением клубы пара, лишь в нескольких метрах от меня. Однако еще до этого в
верхней его части прорезалась горизонтальная щель, откуда в  сторону  склона
выставилось широкое дуло бомбомета, а из раскрывшейся задней двери выскочило
несколько человек, почти бегом устремившихся ко мне.
   Я стоял и ждал, будучи не в силах даже сосчитать, сколько же их на  самом
деле,  понимая,  что  наконец  вляпался,  и  чувствуя  одновременно   полное
безразличие к своей судьбе.  Ощущение  было  таким,  словно  я  наблюдаю  за
событиями из-за  толстого  пуленепробиваемого  стекла,  обеспечивающего  мне
полную безопасность. Несмотря на то что угрюмое лицо переднего не  оставляло
никаких сомнений  в  его  намерениях,  я  был  абсолютно  спокоен.  На  фоне
пережитого мной ранее все происходящее  сейчас  на  дороге  казалось  игрой,
которую в любую минуту можно прервать.
   Понятно было, что сейчас я получу пару раз по  ребрам,  после  чего  меня
положат на землю и  обыщут.  Это  была  обычная,  выверенная  временем  и  в
общем-то абсолютно оправданная процедура. Ни один человек,  прошедший  школу
патруля, не усомнился бы в этом. Тем более что в труднодоступных районах  до
сих пор  скрывались  остатки  уничтоженных  в  гражданской  войне  кланов  -
сбившиеся в стаи "волчата", а место здесь  идеально  подходило  для  засады.
Конечно, мне следовало хорошо подумать, прежде чем принимать решение. Теперь
придется наесться пыли.
   Однако  выскочившие  из  броневика  не  собирались  приближаться  ко  мне
вплотную. Они остановились  в  нескольких  метрах,  расположившись  зловещим
полукругом - ноги на ширине плеч, ладони на рукоятках кнопочных  пистолетов.
И только шагавший впереди них невысокий, коренастый и  некрасивый  офицер  в
черно-желтой форме полевого конвоя направился ко мне. Взгляд мой  задержался
на бугристых мышцах подбородка и остановился на серых колючих глазах,  сразу
же отбивающих у собеседника охоту спорить или улыбаться. Он  смерил  меня  с
ног до головы мрачным взглядом, однако не отдал при этом никакой команды,  а
вместо этого резко спросил; - В чем дело?
   На мгновение я замялся.  Этому  человеку  бессмысленно  было  говорить  о
предчувствиях. Если через несколько минут на дороге ничего не произойдет, он
заставит меня сесть в броневик и повезет вместе с собой  навстречу  если  не
обвалу, то по крайней мере весьма неприятному допросу. Однако отступать было
поздно.
   - Опасность! - сказал я. - Стойте! Дальше нельзя...
   - Кто такой? - перебил меня офицер, не дав договорить.
   - Тера, - сказал я озадаченно. - Владелец гостиницы...
   У него была хорошая хватка. Если человека удается сбить,  то  вероятность
услышать правду резко возрастает. Главное - перехватить инициативу, а  потом
быстро и правильно задавать вопросы. Я часто  сам  применял  этот  прием.  А
теперь почему-то растерялся.
   - Куда направляешься? - продолжал конвойный, сверля меня глазами.
   - Никуда. Просто гуляю...
   - Не лучшее место для прогулок. Ты один?
   Мне очень не нравился этот взгляд - в упор и  немного  исподлобья.  Но  я
совершил ошибку, выбежав на дорогу, и теперь приходилось  терпеть.  Впрочем,
когда ни к кому не спешишь и никуда не опаздываешь, терпеть нетрудно.  Разве
что очень хочется поскорее остаться одному.
   "Какого черта, -  думал  я,  -  меня  сюда  понесло?  Чтобы  стоять,  как
мальчишка перед наставником? Так  всегда  бывает,  когда  лезешь  с  добрыми
делами. Как только все это кончится,  пойду  обратно  и  там  усну.  Где  же
наконец этот обвал?" - Один, - сказал я устало. - Послушай, конвой, я не зря
остановил вас. Сейчас что-то произойдет. Я это чувствую,  понимаешь.  Только
доказать не могу. Задержись, пожалуйста, я не вру. Опасность вполне реальна.
   - Что?! - раздраженно сказал  офицер,  и  я  понял,  что  он  не  захотел
склонить свое ухо. - Какая еще опасность?
   Едва заметно дрогнула земля,  и  возник  пока  еще  слабо  ощутимый  гул.
Стоящий  передо  мной  штандартер  не  обратил  на  это  никакого  внимания,
продолжая что-то говорить. Однако через мгновение земля дрогнула сильнее,  и
он замер с открытым ртом, слушая, как высоко наверху трогаются  и,  медленно
набирая скорость, начинают  свое  грозное  движение  вниз,  к  шоссе,  тонны
несущего смерть гранита. Прошло еще несколько секунд, гул перешел в грохот -
и я наконец  увидел,  как  метрах  в  трехстах  от  нас  пронеслись,  высоко
подскакивая, первые камни, а затем весь в облаке пыли с грозным ревом  пошел
основной поток. При той скорости движения, что была  у  кортежа,  он  сейчас
находился бы как раз на пути камнепада. Осознав это, офицер побледнел.
   Сколько это продолжалось, сказать  трудно.  Думаю,