дача была решена еще более
красиво  и  изящно,   чем  первая.  Прочитав  рукопись,  я,  обессиленный  и
потерявший  способность ощущать  реальность,  оставался  в  задумчивости еще
долгое время.
   Откуда Крафтштудт набрал этих математиков?  Теперь я был уверен, что их у
него было не два и  не три,  а,  наверно,  целая бригада.  Ведь не мог же он
всерьез основать целую фирму, эксплуатируя только двух-трех человек. Как это
ему  удалось?  Почему его фирма находится рядом с  сумасшедшим домом?  Кто и
почему кричал нечеловеческим голосом за стеной?
   "Крафтштудт,  Крафтштудт..."  -  билось у меня в сознании.  Где и когда я
встречал эту фамилию?  Что за ней скрывается?  Я  ходил по кабинету,  сжимая
голову руками,  силясь вспомнить,  что я  знал о Крафтштудте.  Затем я снова
уселся за гениальный математический манускрипт, наслаждаясь его содержанием,
перечитывая по  частям,  углубляясь в  доказательства промежуточных теорем и
формул.  Внезапно я  вскочил.  Я  вскочил оттого,  что  вдруг снова вспомнил
страшный нечеловеческий крик, а вместе с ним и фамилию Крафтштудт.
   Эта ассоциация была неслучайной.  Именно так оно и должно было случиться.
Нечеловеческий крик пытаемого человека и Крафтштудт!  Это неразрывное целое.
Во   время   второй  мировой  войны   некий   Крафтштудт  был   следователем
гитлеровского концентрационного лагеря в Граце. Во втором туре Нюрнбергского
процесса его  судили за  преступления,  совершенные против человечности.  За
пытки  и  убийства его  приговорили к  пожизненному тюремному заключению.  И
после этого о нем ничего и нигде не было слышно.
   Я вспомнил портрет этого человека,  напечатанный во всех газетах, в форме
оберштурмфюрера СС, в пенсне, с широко раскрытыми, даже удивленными, глазами
на добродушном полноватом лице.  Никто не хотел верить,  что человек с такой
физиономией  мог   быть  палачом  гитлеровских  застенков.   Однако  портрет
сопровождали подробные  показания  свидетелей  и  заключение следствия.  Да,
Крафтштудт действительно был палачом.
   Что сталось с ним после процесса?  Не выпустили ли его в настоящее время,
как и многих других военных преступников?
   Но  при  чем  здесь  математика?  Где  здесь  связь:  следователь-палач и
гениальные решения дифференциальных и интегральных уравнений?
   В  этом  пункте  цепь  моих  рассуждений прерывалась,  я  чувствовал себя
бессильным соединить эти два звена воедино.  Чего-то  не хватало,  в  чем-то
была тайна, разгадать которую умозрительным путем я был бессилен.
   Сколько ни ломал я голову,  сколько ни пытался скомбинировать Крафтштудта
с "Приютом мудрецов" и с бригадой талантливых математиков,  это мне никак не
удавалось.  И  затем эта девушка,  заявившая,  что "они все равно узнают"...
Какая она запуганная и робкая!
   После нескольких дней мучительных раздумий я,  наконец,  пришел к выводу,
что если я не раскрою эту тайну, то сойду с ума.
   Прежде всего я решил убедиться,  что Крафтштудт из математической фирмы -
это Крафтштудт,  военный преступник,  следователь концентрационного лагеря в
Граце.
   Оказавшись  у   низенькой  двери  фирмы  Крафтштудта  в  третий  раз,   я
почувствовал, что сейчас произойдет нечто такое, что окажет огромное влияние
на всю мою жизнь.  Не знаю почему, но я отпустил такси, и только после того,
как автомобиль скрылся за поворотом, я позвонил.
   Мне  показалось,   что  молодой  человек  с  помятой,  почти  старческой,
физиономией ждал меня.  Он  почему-то сразу взял меня за руку и,  не задавая
никаких вопросов, повел через темное подземелье в тот самый приемный холл, в
котором я уже был два раза.
   - Итак, с чем вы пришли сейчас? - спросил он насмешливо.
   - Я хочу видеть господина Крафтштудта лично, - пробормотал я.
   - Наша фирма чем-нибудь вас не устраивает, профессор? - спросил он.
   - Я хочу видеть господина Крафтштудта, - повторил я с упорством, стараясь
не смотреть в большие черные глаза,  которые сейчас светились глубоким, злым
и насмешливым огоньком.
   - Ваше дело.  Меня это мало касается,  -  произнес он  после того,  как я
выдержал минутное испытание его пронизывающего взгляда. - Подождите здесь.
   Затем  он  исчез  в  одной  из  дверей  за  стеклянной перегородкой и  не
появлялся более получаса.  Я почти задремал,  когда вдруг послышался шорох в
углу и  внезапно из полумрака появилась фигура человека в  белом халате,  со
стетоскопом в руках.  "Доктор, - пронеслось у меня в сознании. - Сейчас меня
будут осматривать и выслушивать.  Неужели это необходимо, чтобы повидаться с
господином Крафтштудтом?"
   - Пойдемте,  - повелительно произнес доктор. И я пошел за ним, совершенно
не соображая, что со мной будет дальше и для чего я все это затеял.
   Пройдя дверь  в  застекленной перегородке,  я  последовал за  человеком в
белом халате по длинному коридору, в который дневной свет проникал откуда-то
сверху. Коридор заканчивался высокой массивной дверью. Доктор остановился.
   - Подождите здесь. Сейчас вас примет Крафтштудт.
   Доктор  снова  появился минут  через  пять.  Он  широко  открыл  дверь  и
несколько секунд стоял черным силуэтом в рассеянных лучах дневного света.
   - Ну что же,  пошли, - сказал он голосом человека, сожалеющего о том, что
должно произойти дальше.
   Я покорно последовал за ним. Войдя в павильон с широкими сияющими окнами,
я стоял несколько минут, стараясь рассмотреть огромное светлое помещение. Из
оцепенения меня вывел резкий голос:
   - Подойдите  же  сюда,  профессор Раух.  Я  повернулся направо  и  увидел
сидящего в  глубоком плетеном кресле Крафтштудта,  того  самого Крафтштудта,
который был мне знаком по многочисленным фотографиям в газетах.
   - Вы  пожелали встретиться со  мной?  -  спросил он,  не здороваясь и  не
вставая из-за стола. - Чем могу служить?
   Я быстро взял себя в руки и,  проглотив слюну,  подошел вплотную к столу,
за которым он сидел.
   - Значит, вы переменили род занятий? - спросил я, глядя на него в упор.
   Он  постарел за  пятнадцать лет,  его  полные  щеки  собрались в  крупные
морщины и свисали дряблыми складками вокруг резко выступавших скул.
   - Что вы имеете в виду,  профессор?  -  задал он вопрос,  осматривая меня
очень внимательно.
   - Я, господин Крафтштудт, думал, вернее, надеялся, что вы все еще...
   - Ах,  вот оно что!  - И Крафтштудт расхохотался. - Другие времена, Раух.
Другие.
   - А как же закон?
   - Дорогой мой профессор!  Закон нужен только тогда и  только тем,  кто из
него может извлечь пользу.  Сейчас другие времена и другие источники пользы.
Следовательно, и законы другие. Впрочем, меня интересуют не ваши соображения
в отношении законов, а причины, которые вас привели ко мне.
   - Господин Крафтштудт,  я,  как  вы  можете догадаться,  смыслю кое-что в
математике,  я имею в виду современную математику. Так вот, сначала я думал,
что вы организовали обычный вычислительный центр, оборудованный электронными
счетно-решающими машинами.  Однако на двух примерах я  убедился,  что это не
так.  У  вас  математические задачи решают люди.  Решают они  их  совершенно
гениально. И, что самое странное, чудовищно быстро, сверхчеловечески быстро.
Я,  если  хотите,  осмелился прийти  к  вам,  чтобы  познакомиться с  вашими
математиками, которые, конечно, являются необыкновенными людьми.
   Крафтштудт вначале изобразил на своем лице улыбку,  а  затем стал сначала
тихо, а потом все громче и громче смеяться.
   - Над чем вы смеетесь,  господин Крафтштудт?  - возмутился я. - Разве мое
желание столь комично и  глупо?  Разве каждый здравомыслящий человек,  а тем
более математик,  не изумится,  когда познакомится с теми решениями, которые
предоставила в мое распоряжение ваша фирма?
   - Я  смеюсь  над  другим,   Раух.   Я  смеюсь  над  вашей  провинциальной
ограниченностью.  Я смеюсь над тем,  как вы,  профессор,  уважаемый в городе
человек,  всегда поражавший своей  ученостью воображение недозревших девиц и
старых дев,  как  вы  безнадежно отстали от  стремительного хода современной
науки!
   Я был поражен наглостью бывшего гитлеровского следователя.
   - Послушайте,  вы!  -воскликнул я.  -  Всего  пятнадцать лет  назад вашей
специальностью было  пытать  невинных людей  раскаленным железом.  Какое  вы
имеете право болтать о современной науке?  Если хотите,  то я пришел,  чтобы
узнать,  какими методами вы заставляете подчиненных вам талантливых людей за
сутки проделывать работу,  которая под  силу  человеческому гению лишь после
продолжительного, на протяжении нескольких лет, труда, может быть труда всей
жизни. Я очень рад, что нашел вас здесь. Не думаю, что наше знакомство будет
для вас приятным.
   Крафтштудт встал и, нахмурив брови, подошел ко мне.
   - Послушайте,  Раух,  я советую вам меня не сердить. Я знал, что рано или
поздно вы ко мне придете.  Но я  вовсе не рассчитывал найти в своем кабинете
ученого-идиота в роли сыщика-любителя.  Признаюсь, я ожидал встретить в вас,
если хотите, союзника и помощника.
   - Что-о-о?!  -  закричал я.  - Сначала вы объясните мне, что вы делаете с
людьми, которые приносят вам прибыль.
   Бледно-голубые глаза  Крафтштудта за  стеклами пенсне превратились в  две
узенькие щелки.  На мгновение мне показалось,  что он осматривает меня,  как
вещь, которую собирается приобрести в собственность.
   - Значит,  вы  хотите,  чтобы я  объяснил вам,  как  наша фирма работает?
Значит,  вам мало того,  что две ваши идиотские задачи были решены так,  как
они должны решаться в двадцатом веке? Значит, вы хотите на собственной шкуре
испытать, что значит решать такие задачи? - прошипел он.
   - Я  не  верю,  чтобы один  человек,  пусть даже  очень талантливый,  мог
проделать каторжный труд за  несколько десятков часов по  доброй воле.  Ваша
репутация свидетельствует об этом. Кроме того, я имел несчастье слышать, как
вопил один из ваших сотрудников...
   - Хватит! - закричал Крафтштудт. - В конечном счете я не просил, чтобы вы
ко  мне приходили.  Но  уж если вы пришли с  такими настроениями,  то вы нам
пригодитесь, хотите вы этого или нет.
   Я не заметил,  что доктор, который провел меня в кабинет Крафтштудта, все
время стоял сзади меня.  Глава фирмы сделал ему знак, и в одно мгновение его
сильная рука обхватила мое лицо, крепко зажала рот, а вторая поднесла к носу
кусок ваты,  пропитанный резко пахнущим веществом,  вдохнув которое я  сразу
потерял сознание.
   Я  очнулся,  но  долго не решался открыть глаза.  Вокруг я  слышал голоса
каких-то людей.  Они о чем-то горячо спорили.  Это был деловой научный спор,
содержание которого некоторое время не  доходило до  моего сознания.  Только
после того как в  голове у  меня немного прояснилось,  я начал разбираться в
смысле фраз.
   - Генрих  совершенно неправ.  В  конечном счете  импульсный код,  который
возбуждает нейроны  волевых  центров,  не  состоит из  пятидесяти выбросов с
равными промежутками и  пятью скважностями между равными группами.  Это было
вчера совершенно точно показано на опытах с Никольсом.
   - Ну,  знаешь,  твой  Никольс не  пример.  Если  хочешь,  то  кодирование
возбуждения очень индивидуально. То, что возбуждает волевые центры у одного,
может  возбуждать совсем  другое у  другого.  Например,  электровозбуждение,
которое доставляет Никольсу наслаждение,  заставляет меня глохнуть.  Когда я
ему подвергаюсь,  у  меня такое ощущение,  как будто в  мои уши вставили две
трубы и по ним вдувают в голову рев самолетных моторов.
   - Тем не менее ритм деятельности групп нейронов головного мозга у  многих
людей имеет много общего. Собственно, на этом и играет наш учитель.
   - Играет,  да  не  очень,  -  произнес кто-то устало.  -  Пока что дальше
математического анализа дело не пошло.
   - Это  вопрос  времени.  В  данном случае косвенные опыты  имеют  большее
значение,  чем прямые.  Никто не осмелится вставить тебе в мозг электрод,  и
смотреть,  какие импульсы там  двигаются,  потому что  это повредит мозг,  а
следовательно,  и сами импульсы.  Другое дело,  если ты имеешь генератор, на
котором можно  в  широких пределах менять  импульсно-кодовую модуляцию.  Это
позволяет проводить эксперименты, совершенно не нарушая целостности мозга.
   - Как сказать,  -  произнес все тот же  усталый голос.  -  Твое заявление
опровергает случай с  Гориным и  с  Войдом.  Первый умер через десять секунд
после того,  как  его поместили в  частотно-модулированное поле,  где десять
последовательных выбросов напряженности следовали с  частотой в семьсот герц
при скважности в пять десятых секунды. Второй так орал от боли, что пришлось
немедленно выключить генератор.  Вы,  ребята,  забываете основное  положение
нейрокибернетики  о  том,   что  в  сетях  нейронов,  которые  существуют  в
человеческом организме,  реализуется огромное количество петель. Двигающиеся
по  ним  импульсы  характеризуются специфической  частотой  и  кодом.  Стоит
попасть в резонанс с любой из этих циркуляций, и контур может возбудиться до
невероятного состояния.  Если так можно выразиться, доктор тыкает вслепую. И
то, что мы еще живы, - это чистая случайность.
   Я  открыл глаза.  Комната,  где я  находился,  представляла собой подобие
большой больничной палаты с  койками,  расположенными вдоль стен.  Посредине
стоял   большой   деревянный  стол,   заваленный  объедками  пищи,   пустыми
консервными банками,  окурками,  обрывками бумаги.  Все  это  было  освещено
тусклым электрическим светом,  Я  приподнялся на локтях и осмотрелся вокруг.
Разговор сразу стих.
   - Где я  нахожусь?  -  прошептал я,  обводя взглядом лица уставившихся на
меня людей.
   Я услышал, как кто-то сзади меня прошептал:
   - Новенький пришел в себя...
   - Где я нахожусь? - повторил я вопрос, обращаясь ко всем сразу.
   - Разве вам это неизвестно?  -  спросил меня молодой человек,  сидевший в
нижнем белье  на  койке справа.  -  Это  фирма Крафтштудта,  нашего творца и
учителя.
   - Творца и учителя?  -  промычал я,  потирая лоб.  - Какой же он учитель,
если он в действительности военный преступник.
   - Преступление -  это относительное понятие.  Все зависит от  цели,  ради
которой действие совершается.  Если цель благородна, всякое действие хорошо,
- выпалил мой сосед справа.
   Пораженный образчиком вульгарного макиавеллизма,  я  посмотрел на  него с
любопытством.
   - Где  это вы  набрались такой мудрости,  молодой человек?  -  спросил я,
усаживаясь напротив его.
   - Господин Крафтштудт наш  творец  и  учитель,  -  вдруг  наперебой стали
повторять все присутствующие в комнате.
   "Значит, я действительно попал в "Приют мудрецов", - с тоской подумал я.
   - Н-да, ребята, плохи ваши дела, если вы так говорите, - сказал я, обводя
всех взглядом.
   - Бьюсь об заклад,  что у  новенького математика лежит в частотной полосе
от девяноста до девяноста пяти герц!  -  воскликнул привставший со следующей
койки тучный парень.
   - А  его  боль может быть вызвана при  частоте не  более ста  сорока герц
равномерно ускоренного импульсного кода! - воскликнул другой.
   - А  спать его  можно заставить кодовыми посылками по  восемь импульсов в
секунду с паузой в две секунды после каждой посылки!
   - Уверен,  что новенький будет ощущать голод при импульсном возбуждении с
частотой сто три герца с логарифмическим ростом интенсивности импульсов!
   Это самое худшее, что я мог себе представить.
   Совершенно очевидно, все они были сумасшедшими. Меня поражало только одно
обстоятельство:  все они говорили об  одном и  том же:  о  каких-то  кодах и
каких-то импульсах, связывая их с моими ощущениями, с моим внутренним миром.
Они обступили меня и,  глядя мне прямо в глаза,  выкрикивали какие-то цифры,
упоминали о модуляциях и интенсивностях, предсказывая, как я буду вести себя
"под генератором" и "между стенками" и какую мощность я буду потреблять.
   Зная из литературы, что с сумасшедшими нужно соглашаться во всем, я решил
не вступать с ними в спор,  а разговаривать так, как если бы я был таким же,
как и они.  Поэтому как можно мягче я обратился к соседу, сидевшему на койке
справа от меня. Он мне показался более нормальным, чем все остальные.
   - Скажите,  пожалуйста,  о чем это вы все здесь толкуете?  Я в этих делах
совершеннейший профан. Какие-то коды, импульсы, нейроны, возбуждения. Это из
какой области науки?
   Вся комната задрожала от  смеха.  Хохот продолжался и  тогда,  когда я  в
негодовании встал и хотел на них прикрикнуть,
   - Контур четырнадцатый. Частота восемьдесят пять герц! Возбуждение гнева!
- крикнул кто-то, и смех стал еще более гомерическим.
   Тогда я уселся на свою койку и стал ждать, пока они успокоятся.
   Первым пришел в  себя мой сосед справа.  Он  подошел ко мне,  сел рядом и
посмотрел мне прямо в глаза.
   - Значит, ты действительно ничего не знаешь?
   - Честное слово,  ничего не знаю.  И ни слова не понимаю из того,  что вы
говорите.
   - Честное слово?
   - Честное слово.
   - Ну ладно. Мы тебе верим, хотя это очень редкий случай. Дейнис, встань и
расскажи новичку, зачем мы здесь находимся.
   - Да,  Дейнис,  встань  и  расскажи  ему.  Пусть  и  он,  как  мы,  будет
счастливым.
   - Счастливым? - удивился я. - Разве вы счастливы?
   - Конечно,  конечно! -закричали все. - Ведь мы постигли самих себя. Самое
высокое наслаждение человека в том, что он познает самого себя.
   - А разве до этого вы не знали самих себя? - удивился я.
   - Конечно,  нет.  Люди  не  знают  самих себя.  Только те,  кто  знаком с
нейрокибернетикой, только те знают себя.
   - Слава нашему учителю! - крикнул кто-то.
   - Слава нашему учителю! - автоматически повторили все.
   Ко  мне  подошел тот,  которого называли Дейнисом.  Он  уселся  на  койке
напротив меня и глухим, усталым голосом спросил:
   - Какое образование ты имеешь?
   - Я профессор физики.
   - Знаешь ли ты биологию?
   - Очень поверхностно.
   - Психологию?
   - Еще хуже.
   - Нейропсихологию?
   - Не знаю совсем.
   - Кибернетику?
   - Смутно.
   - Нейрокибернетику и общую теорию биологического регулирования?
   - Ни малейшего представления.
   В комнате послышался возглас удивления.
   - Плохо, - глухо промычал Дейнис. - Он не поймет.
   -Да рассказывайте же! Я постараюсь понять.
   - Он  поймет  после  первых  двадцати сеансов  генератора!  -  воскликнул
кто-то.
   - Я понял после пяти! - крикнул другой.
   - Еще лучше, если он два раза побудет между стенками.
   - Все  равно,   Дейнис,  рассказывайте,  -  настаивал  я.  Мне  почему-то
становилось жутко.
   - Итак, новичок, понимаешь ли ты, что такое жизнь?
   Я долго сидел молча, глядя на Дейниса.
   - Жизнь - это очень сложное явление природы, - наконец произнес я.
   Кто-то громко хихикнул.  За ним хихикнул еще один.  Затем еще и еще.  Все
обитатели палаты смотрели на меня,  как на человека, сказавшего непристойную
глупость. Один Дейнис смотрел на меня укоризненно и покачивал головой.
   - Плохи твои дела. Тебе придется многому учиться, - сказал он.
   - Если я сказал неправильно, то объясни.
   - Объясни ему, Дейнис, объясни! - закричали со всех сторон.
   - Хорошо.   Слушай.  Жизнь  -  это  непрерывная  циркуляция  кодированных
электрохимических возбуждений по нейронам твоего организма.
   Я задумался. Циркуляция возбуждений по нейронам. Где-то когда-то я слышал
нечто подобное или читал в популярной книге.
   - Дальше, Дейнис, дальше.
   - Все  твои ощущения,  которые составляют сущность твоего духовного "я",-
это   электрохимические  импульсы,   двигающиеся/от  рецепторов   в   высшие
регуляторы головного мозга и после обработки возвращающиеся к эффекторам.
   - Ну? Объясняй дальше.
   - Всякое ощущение внешнего мира  передается по  нервным волокнам в  мозг.
Одно ощущение отли-чается от  другого формой кода и  его частотой,  а  также
скоростью   распространения.   Эти   три   параметра   определяют  качество,
интенсивность и время действия ощущения. Понял?
   - Допустим.
   - Следовательно, жизнь - это и есть движение зако