шая медные образцы, - я  полагаю,
именно они, их новое  состояние  абсолютного  нуля,  объявленное  К.Л.,  и
вызвало катастрофу - осталась более твердой и устойчивой,  чем  окружающие
предметы, несмотря на трещины, усеявшие ее поверхность.
   По моей собственной гипотезе, никем до сих  пор  не  подтвержденной,  я
пострадал от разложения вещества в меньшей степени, потому что оказался  в
тот момент между двумя дестабилизирующими насосами. В  то  время  как  все
остальное на глазах утрачивало свою реальность  и  становилось  все  менее
материальным.
   Вслед за этим мост осел и распрямился под моей тяжестью, словно я стоял
на  резиновой  ленте.  Проделав  несколько   замысловатых   гимнастических
упражнений, я уцепился за перила обеими руками.  Неведомая  сила  увлекала
меня вниз, навстречу металлическому  хранилищу  для  голов.  Я  беспомощно
перебирал ногами, стараясь найти хоть какую-то точку опоры.
   В конце концов  я  уперся  ступнями  в  крышу  хранилища.  Резкая  боль
пронзила  обе  ноги,  отдаваясь  в  бедрах.  Задрав  голову,  я   отчаянно
выискивал, за что бы ухватиться, и тут заметил, как  лаборатория  свободно
вращается в центре Впадины,  медленно  испаряясь.  Ро  и  Вильяма  к  тому
времени и след простыл.
   Холод,  сковавший  меня  поначалу,  отступил.  Рефрижераторы   бесшумно
соскользнули вниз и,  пробив  стенки  камеры,  брызнули  струями  холодной
голубой жидкости, заполнившей дно Впадины, окатив меня с  головы  до  ног.
Все, что я опишу вам дальше, по моему собственному разумению,  всего  лишь
бред больного человека.
   Каким образом инстинкт способен предостеречь от  опасности,  с  которой
никогда прежде не сталкивался ни один из людей? И все-таки,  облитый  этой
неизвестной жидкостью, я почувствовал ужас и  отвращение.  Страх  оказался
настолько силен, что я снес перила  моста,  словно  они  были  сделаны  из
тонкого алюминия. Я знал, что это не жидкий газ из рефрижераторов.  И  что
смерть от обморожения - это не самое страшное.
   Подтянувшись на руках, я вытащил ноги из трясины и, закинув одну из них
на опору, оказался на метр выше. И все-таки я не вылез до конца  из  этого
колышущегося озерца, оно продолжало просачиваться внутрь меня.
   Я почувствовал,  как  меня  наполняют  чужие  чувства  и  воспоминания.
Воспоминания покойников. Воспоминания, вытекшие из четырехсот десяти голов
в трансформированное кристаллическое  временное  пространство.  Информация
хлынула в густое озеро, состоящее из чего-то ранее никем не  виданного,  в
то, что нельзя даже  назвать  веществом.  Во  что-то  вроде  эссенции  или
холодного варева.
   Часть этих воспоминаний до сих пор  остается  со  мной.  В  большинстве
случаев я не знаю, кому они  раньше  принадлежали.  Но  вижу  лица,  слышу
голоса, вспоминаю эпизоды, происшедшие "на Земле в те времена, когда  меня
и на свете не было. Я  никогда  не  упоминал  об  этом  ни  в  официальных
беседах,  ни  в  частных  по  одной-единственной  причине:  чужая   память
наполнила меня, словно  чашу,  она  изменила  меня,  вытеснив  часть  моих
собственных воспоминаний, и я не хочу, чтобы это подтвердилось.
   Одно  из  воспоминаний,  самое  потрясающее,  думаю,   все-таки   нужно
записать, хотя и без официальных процедур. Должно быть, этот кусок  памяти
перешел ко мне от самого Кимона  Тьери.  В  нем  есть  что-то  неуловимое,
роднящее его со  зрительными  образами,  которые  я  демонстрировал  Фионе
Таск-Фелдер. Уверен, что  в  этом  страшном  пруду  в  меня  проникли  его
предсмертные мысли. Я ненавижу это воспоминание. И ненавижу Тьери.
   Подозревать какого-либо человека в двуличии, злобности и жадности - это
одно; знать это наверняка, на все сто процентов, - совсем другое. С такими
открытиями лучше никому не сталкиваться.
   Последние  мысли  Кимона  Тьери  были  не  об  ожидавшем  его   славном
путешествии и не о долгожданном превращении в  существо  высшего  порядка.
Нет, он страшился возмездия. В те последние  моменты,  что  предшествовали
вечному забвению, он сознавал, что породил ложь и навязал ее сотням  тысяч
других людей, ограничив их свободу и  индивидуальность,  а  потому  боялся
попасть в ад, в полном соответствии с учением, привитым ему  в  воскресной
школе...
   Он стал жертвой лжи другого уровня,  созданной  его  предшественниками,
чтобы наказывать врагов и оправдывать  собственное  жалкое  существование.
Череда его мыслей резко обрывается, полагаю, в момент  смерти  Тьери  -  в
момент, когда пришел конец всем застывшим воспоминаниям и всем  физическим
трансформациям. Я этого момента почти не помню.
   Я карабкался по опорам, стараясь подняться  как  можно  выше  над  этим
страшным  озерцом.  И  чем  больше  удалялся  от  Полости,   тем   прочнее
становились прутья. И все-таки даже самые прочные из них постепенно теряли
форму и сгибались. Цепляясь за них, словно обезумевшее от ужаса насекомое,
я, сам не  знаю,  как,  умудрился  преодолеть  двадцатиметровую  высоту  и
добраться до двери. Это произошло минуты через три  после  бомбежки,  если
время вообще было тогда властно над Ледяной Впадиной.
   Спасатели наткнулись на меня, когда  я  переползал  через  белую  линию
Вильяма. Они хотели было спуститься в шахту, чтобы спасти остальных, но  я
убедил не делать этого. Видя мое состояние, они не стали упорствовать.
   Я лишился верхнего слоя тела, толщиной с полсантиметра, и  всех  волос.
Именно такой вид бывает у человека, облитого сверхохлажденным газом.


   Два месяца я беспробудно спал в подвешенном  состоянии,  в  специальной
палате госпиталя Инь  Сити.  Меня  погрузили  в  специальный  органический
состав. Кожные, мускульные и костные клетки приживлялись на моем теле  под
руководством  микрохирургических  приборов.  Через   два   месяца,   после
пробуждения, мне показалось, что я  все  еще  в  Ледяной  Впадине,  что  я
барахтаюсь в озерце и постепенно просачиваюсь через  сферическую  Полость,
словно  вода  через  податливую  губку,  медленно  погружаясь   в   Вечное
Спокойствие. Я не ощутил ни малейшего страха, потому что все  мои  чувства
давно атрофировались.
   Томас пришел в палату, когда  я  уже  соображал,  кто  я  такой  и  где
нахожусь.  Он  сел  возле  кровати  и   улыбнулся,   напоминая   покойника
стеклянными глазами и бледной кожей.
   - Я проиграл, Мики.
   - Мы проиграли, - прохрипел я еле слышно.
   Ощущение было такое, словно тело мое поместили между ледяными кубиками.
Низко нависший черный потолок, казалось, засасывал в  себя  мое  естество,
чтобы выплюнуть затем в бескрайний космос.
   - Ты единственный, кто выжил, - сказал Томас. - Вильяма и Ро спасти  не
удалось.
   Хотя я и сам догадывался об этом, но подтверждение этой  догадки  стало
для меня страшным ударом.
   - Тебя полностью восстановят, Мики. Ты еще меня переживешь. А знаешь, я
ведь ушел из директоров. - Он встретился со мной взглядом и скривил рот  в
иронической усмешке.
   - Искусство политика  заключается  в  том,  чтобы  избегать  катастроф,
находить выход из трудных ситуаций, действовать на благо всех, в том числе
и твоих врагов, даже если они не понимают, в чем их благо. Разве  не  так,
Мики?
   - Да, - прохрипел я.
   - То, что я просил тебя сделать...
   - Я это сделал.
   - Дело получило широкую огласку, Мики. Мы здорово им врезали, они  пока
еще даже не поняли, во что им  это  обойдется...  Точнее,  они  сами  себе
врезали.
   - Кто сбросил бомбы?
   Он покачал толовой.
   - Какая теперь разница?  Все  равно  никого  не  допрашивали,  не  было
никаких арестов и  приговоров.  Никто  ничего  толком  не  видел.  К  тому
времени, когда мы снарядили группу захвата, он,  должно  быть,  уже  успел
ускакать на сотню-другую световых лет.
   - Никаких арестов... А как же Президент? Ей это тоже сойдет с рук?
   - Мы ведь с тобой не знаем наверняка, что приказ отдала Фиона. А  потом
мы и так ее сильно огорошили. Она больше не Президент.
   - Она ушла в отставку?
   - Нет. Она просто вышла из шлюзовой камеры без скафандра  через  четыре
дня после налета. Этот грех я беру на себя.
   - Нет, это наша общая вина.
   - Как скажешь...
   Таковы были его последние слова. Я снова остался лежать в  одиночестве,
постоянно терзаемый одними и теми же  мыслями:  "Вильям  и  Ро  так  и  не
спаслись. Только я помню про то озерцо".
   Умерли они или просто растворились, окунувшись в то таинственное озеро?
Или унеслись в бескрайний космос? Я не знаю. Так же, как не знаю, стали ли
головы теперь в меньшей степени мертвыми, чем прежде.


   Существует такое понятие, как подотчетность.
   Через какое-то время меня допросили -  настолько,  насколько  позволяло
мое состояние, но арестов опять не последовало.  Хотя  никто  особенно  не
сомневался, что приказ о бомбардировке отдал кто-то из землян, а то и сама
Фиона  Таск-Фелдер,  ни  одному  из  ее  подручных  так  и  не  предъявили
официального обвинения. Общинам хотелось одного: поскорее забыть  об  этом
кошмаре и вернуться к нормальной жизни.
   Томас же оказался абсолютно  прав.  История  эта  быстро  облетела  всю
Триаду и стала легендой. Теперь каждый знал про Тьери, пожелавшего,  чтобы
ему отрезали и заморозили голову, отступившего от веры, которую он сам  же
и основал. А  также  про  его  последователей,  отчаянно  сопротивлявшихся
возвращению своего учителя в какой бы то ни было форме.
   ...Никакое  судебное  разбирательство,  никакие  суровые  приговоры  не
нанесли бы логологистам такой тяжелый урон. Правда - не столь  действенный
обвинитель, как легенда. Ни один даже самый искусный политик,  сколько  бы
лжи ни нагородил, не выстоит против легенды.
   ...Двадцать  лет  назад  Таск-Фелдеры  перестали  быть   логологистской
общиной. Большинство ее членов проголосовало за то, чтобы открыть доступ в
общину  новым  поселенцам  любого  вероисповедания.  Их  связи  с   Землей
прервались.
   Я же, выздоровевший и чуть постаревший,  долго  бился  над  тем,  чтобы
навести  порядок  в  лунной  политике.  Кроме   того,   я   женился,   дав
Сандовальской общине собственных детей. Полагаю, что долг перед  семьей  и
Луной я выполнил. И не  совершил  ни  одного  поступка,  которого  мог  бы
стыдиться. На моих глазах лунная политика  и  конституция  приняли  теперь
привычные для  всех  формы.  Пусть  они  не  идеальны,  но  приемлемы  для
большинства  и  неизменно  демонстрируют  свою  эффективность  в   моменты
кризисов. И все-таки до публикации этих воспоминаний я никогда ни с кем не
делился пережитым в то ужасное время.
   Возможно, ни в какое Вечное Спокойствие я и не окунался, возможно,  все
это ложь, безотчетно изобретенная мной, когда я, корчась от боли и страха,
жаждал только одного - справедливой мести.
   Мне очень не хватает Ро и Вильяма. И когда я записываю  эти  слова,  то
тоскую по ним еще сильнее. Порой скорбь захлестывает меня так сильно,  что
я откладываю дисковвод и  долго  сижу  в  оцепенении.  Печаль  не  умирает
никогда. Время чуть притупляет боль.
   Никому так и не удалось повторить достижение Вильяма.  И  я  все  более
склоняюсь к мысли, что дело не в бомбах. Эксперимент в конечном счете  был
обречен на неудачу. Лишь цепь каких-то  невероятных  совпадений,  а  также
могучий  талант  Вильяма,  изощренный  ум  К.Л.  и  неожиданный   сбой   в
оборудовании привели нас к успеху, если происшедшее можно считать таковым.
   При первой же возможности  я  отправился  к  заблокированному  входу  в
Ледяную Впадину. Я миновал станционных часовых и единственного человека  -
охранника; им  была  молоденькая  девушка,  родившаяся  после  описываемых
событий. Я, как директор Сандовальской общины и человек, пострадавший  при
катастрофе, имел на это право.
   Пространство  за  белой  линией   было   усеяно   старым,   заброшенным
оборудованием, напоминавшим о десятке бесплодных расследований.  Я  пришел
туда, чтобы помолиться. Отбросив рационализм, я тешил себя  надеждой,  что
слова  мои  проникнут  в  трансформированное   вещество   и   сольются   с
информацией, заключенной в нем.
   Я убеждал себя, что грех, оставшийся на мне - гибель Фионы Таск-Фелдер,
- ничто по сравнению с грехами Тьери... Но мне  не  становилось  от  этого
легче.
   Вряд ли кто поймет меня,  но  я  хочу,  чтобы  после  смерти  мой  прах
захоронили в Ледяной Впадине, там, где  навсегда  остались  моя  сестра  и
Вильям. Бог простит меня и  примет  к  себе,  так  же  как  принял  Тьери,
Роберта, Эмилию и остальные головы. Всех нас ожидает Вечное Спокойствие.