хмурилась, зачеркнула. Закусила карандаш, посидела, глядя  в  небо.  Так
было довольно долго - записывала, перечеркивала.
   Затем ее осенило. Быстрый ход карандашика,  торопливо  переворачиваемые
странички. Перечла все, чуть кивая  в  такт  своему  тексту,  освобожденно
вздохнула, откинулась на спинку скамьи.
   Я встал, подошел.
   - Здравствуйте. Скажите, это у вас стихи?.. Вы не позволите посмотреть?
   И снова дальнейшее пошло не как  у  других.  Правилом  было,  что  если
обращаешься к накату с вопросом,  -  пусть  самым  простым  -  он  сначала
удивляется чуть ли не  до  испуга,  затем  начинает  мучительно  рыться  в
глубинах своего сознания.
   Девушка же сразу просто и открыто сказала:
   - Конечно. Садитесь, пожалуйста.
   Почерк был ясный.  Я  прочел  то,  что  уместилось  на  трех  маленьких
страничках, и воззрился на девушку в крайнем изумлении. Даже ее очарование
поблекло.
   Потому что именно этот десяток строф видел вчера в газете.
   Не то чтобы полностью разобрал, но кое-что понял и, во  всяком  случае,
твердо удержал в памяти весь  вид  этого  творения  -  неодинаковой  длины
строки были набраны в газете не так, как делается у нас,  то  есть  ровной
вертикальной линией слева и ломаной, как уж получится, с правой стороны, а
образуя симметричную фигуру наподобие вазы. Начальную же строфу  и  две  в
середине я просто сумел перевести. Стихотворение открывалось чем-то  вроде
"Выходите по одному, подняв руки  вверх!".  Помнил,  как  удивился  тогда,
полагая, что это больше подходит не лирике мирного времени, а, скажем, как
ультиматум  осажденному  гарнизону   противника.   Впоследствии,   правда,
выяснилось, что правильный перевод:  "Выйдем  все,  как  один,  голосовать
за..." Но это впоследствии, и вообще не в том была суть.
   Глянул на девушку  с  чувством,  какое  может  испытывать  романтически
настроенный юноша, минуту назад с робким обожанием смотревший на возникшую
рядом красавицу, но разочаровавшийся, как только она открыла рот.
   Однако все оказалось не так-то просто. Когда  я,  расстроенный,  сказал
девушке, что видел эти стихи вчера в газете,  она  посмотрела  на  меня  с
возмущением.
   - Помилуйте! Я только что сочинила. При вас.
   - Но я читал! Клянусь.
   Девушка подумала мгновенье.
   - Знаете что, давайте вместе сходим в редакцию. Тут рядом. - Встала  со
скамьи. - Можете ничего не спрашивать, просто посмотрите, как меня  примут
со стихами. Это вас скорее убедит, чем мои возражения.
   Тут был  резон.  Мое  поколебавшееся  восхищение  ею  в  какой-то  мере
восстановилось.
   В редакции -  заваленные  гранками  столы  -  навстречу  нам  поднялись
темноволосый крепыш с резкими движениями и высокий блондин.
   - Наконец-то, Вьюра! Принесла?.. А то мы уже зашиваемся.
   Девушка подала крепышу листки. Вскользь глянув на меня, он погрузился в
чтение.
   - Так... Так... Ну что же, по-моему,  очень  хорошо.  Даже  править  не
надо. Посмотри, Втв,  -  он  обратился  к  блондину.  -  И  сразу  понесем
главному.
   Блондин прочел стихотворение  дважды  и  победно  взмахнул  листками  в
воздухе.
   - Превосходно! Пошли.
   Черт побери! И печать тут, оказывается, - ритуал.
   - Но позвольте! Точно такое же было во вчерашнем номере. Слово в слово.
У вас есть подшивка? Посмотрите.
   - Какая подшивка?
   - Вообще архив. Старые газеты. Разве вы не сохраняете?
   - Их нельзя сохранять! Вы что? - Блондин смотрел на меня со страхом.
   - Подождите! Я, кажется, понимаю. - Крепыш шагнул ко мне.  -  А  вы  не
оттуда?.. Не с края?
   На всякий случай я неопределенно пожал плечами.
   - Извините наше любопытство, - вмешалась девушка. - Говорят,  раньше  с
края приходили многие. По человеку в год или два. А в  последние  двадцать
лет никого.
   (Значит, кроме города, здесь еще какой-то "край".)
   - Как вы  устроились  с  жильем?  -  спросил  блондин.  -  Хотя  теперь
свободных помещений много. - Повернулся к  крепышу.  -  Крдж,  пошли.  Шеф
подпишет и сразу в набор. Мы сейчас вернемся.
   Девушка кивнула мне. Трое вышли и стали подниматься по лестнице.
   ...Я выглянул на улицу. Пусто. Для ускорения пути выпрыгнул в окно и  в
глубокой задумчивости побрел проспектом.
   Полуденная  жара  загнала  жителей  в  дома.  Немногие  прохожие  стали
представляться мне замаскированными муравьями.  Гигантскими,  которые  под
мягкой белой кожей скрывают трехчленное, покрытое  твердым  хитином  тело,
голову со жвалами-рогами, три пары растущих из груди тонких длинных ножек.
И девушка тоже. (Содрогнулся, отгоняя  фантастическое  видение.)  Но  ведь
правда! Все население города-муравейника, побуждаемое  слепым  инстинктом,
ни для чего сбегается на площадь, в разных залах музея смотрит одну  и  ту
же картину, перечитывает вечно одну и ту же газету,  без  выбора  питается
одинаковой пищей.  Так  же,  как  обитатели  муравьиной  кучи  обязательно
убивают попавшего к ним по ошибке чужака, так и крестьяне,  едва  услыхав,
что я не иакат, набросились на меня.
   В энтомологии  я  слаб,  даже  не  сумею  с  первого  взгляда  отличить
ручейника от златоглазки. Но если о муравьях, то понятие трофаллаксиса мне
знакомо, и для  меня  нет  загадки,  чем  же  объясняется  ежедневная  без
выходных  усердная  деятельность  каждого  насекомого,   направленная   на
обеспечение нужд муравейника. Если, спрашивал я себя,  система  поведения,
передаваемая  генами  от  одного  поколения  к  другому,  позволила  нашим
крошечным земным мурашам овладеть такими изощренными  формами  активности,
как, скажем, выращивание и даже выведение определенного сорта грибов,  чем
хуже  здешние  существа?..  Почему  бы  им,   пользующимся   преимуществом
"человекоподобия",  то  есть  высоким  ростом  (значит,  хорошим   обзором
окружающего  мира),  ненужными   им   для   передвижения   (следовательно,
освобожденными для работы) передними конечностями и всем  прочим,  что  на
Земле  отличает  внешний  облик  людей  от  животных,  не  дойти   _именно
инстинктивно_ до выплавки  и  обработки  металлов  (отсюда  тракторы),  до
издания газеты, и, наконец, сочинения стихов, всегда одинаковых,  так  как
инстинкт - постоянно одни и те же реакции на неизменные требования?..
   Между тем небо над городом постепенно делалось из зеленоватого голубым,
поднялся  легкий  ветерок,  воздух  посвежел.  Мысли  мои  приняли   новое
направление - вероятно, оттого,  что  хотелось  как-то  примирить  себя  с
девушкой. С другой стороны,  думал  я,  так  уж  ли  много  мы,  человеки,
отличаемся от муравьев? Поведение насекомого, у которого отсутствуют ум  и
заранее намеченная цель, есть лишь серия готовых ответов на  бомбардировку
раздражителями из внешней среды:  светом,  температурой,  запахом,  вкусом
пищи и тому подобным. Ну а для  людей  среда  разве  является  нейтральным
пространством, где развивайся как хочешь? Неужели она не  образует  нас?..
Как и у  животных,  наше  поведение  создается  и  поддерживается  его  же
(поведения)  последствиями.  Либо  положительным,  либо  наоборот.  Первые
ободряют нас двигаться по избранному пути, вторые остерегают.  Потому  что
важно не только то, какова была _среда до нашей реакции_, но и  какой  она
стала  _после_  того,  как  мы  что-то  сделали.  Богомол,   напавший   на
жука-бомбардира,  временно  ослеплен  горячей  жидкостью,  извергнутой  из
брюшка предполагаемой жертвы, и, по всей вероятности, научится другой  раз
к бомбардиру не соваться. Когда балованный  аспирант-позвоночник  выступит
на  кафедре  против  испытанных  практикой  мнений  заслуженно  уважаемого
ученого, реакция специалистов заставит его призадуматься. Если  оба  будут
продолжать, как начали, первому вообще не  жить,  а  второй  в  дальнейшей
карьере столкнется с трудностями. То есть среда именно  создает,  избирает
нас - человека и насекомое - для  продолжения  предпринятой  деятельности,
одних пропуская, других отсеивая.
   Тут   я   почувствовал,   что   желание   внутренне    породниться    с
девушкой-"поэтессой", которую я и увидеть-то еще хоть раз не  предполагал,
заводит меня далеко, к мысли о полной несамостоятельности человека. Взялся
с другого конца.
   Да, муравьиное сообщество процветает на  Земле,  потому  что  маленькие
слабые нервные системы сотен тысяч его членов складываются в одну  большую
мощную благодаря непрерывному обмену  химическими  сигналами  через  пищу.
Муравьи  постоянно  облизывают  друг  друга,  делятся   содержимым   своих
желудков, образуя единый организм, способный на такое, что не по плечу  ни
муравью-одиночке, ни даже в миллион раз превышающему его размером и силами
крупному  животному.  Однако  не  так  ли  у  людей?  Сравнение  города  с
муравейником банально в литературном смысле,  но  истинно  социологически.
Каждый из нас, людей, обладает лишь ничтожной долей знаний, умений и  сил,
чтобы на современном уровне прокормить себя, одеть, построить,  отопить  и
осветить жилище,  вылечиться  в  случае  болезни,  выучиться,  развлечься,
создать  семью,  вырастить  детей,  добраться  за  двадцать  или  миллиард
километров до места своей работы и вернуться обратно.  Все,  и  великое  и
мельчайшее, создано тем же трофаллаксисом, то есть обменом, осуществляемым
через многочисленные инфраструктуры связи, транспорта,  распространения  и
хранения информации (даже выращивания ее - компьютер) банковского  дела  -
государственного и частного, - которое только  и  способно  аккумулировать
необходимые средства для  создания  мощного  агропромышленного  комплекса.
Причем речь идет не только о достижениях  в  сферах  науки,  производства,
искусства, но также политики, дипломатии, осуществивших в конце последнего
столетия переход к новому  мышлению,  что  позволило  человечеству,  кроме
всего прочего, выйти к звездам. Короче говоря,  человек  значим  лишь  как
частица человечества. А раз так, не грозит ли и  нам  судьба  общественных
насекомых, застывших после некоего рубежа на месте? Отдельный  муравей  (в
отличие, скажем, от носорога или  медведя)  пожертвовал  индивидуальностью
ради нужд многочисленной семьи. Но постоянное усложнение  общечеловеческой
экономики может в конце концов привести к тому, что  личность  станет  все
меньше  значить  в  сравнении  с  ролью  человека  как   составной   части
общественного механизма. Тогда остановка,  деградация.  Станем  похожи  на
иакатов, в свою очередь напоминающих муравьев, чья жизнь  скучна  и  может
разнообразиться лишь катастрофами - наводнение, пожар, нападение врагов.
   Вообще долгие полеты в одиночестве приучают к размышлениям  глобального
масштаба. И тут парадокс. Заниматься большими проблемами означает брать на
себя риск больших ошибок. Не размышлять - погрязать в невежестве...
   Вдали я увидел море, сегодня не буро-зеленое, как  обычно  (собственно,
как вчера), а синее.  Оно  утеряло  облик  мелкой  спокойной  лужи,  стало
глубиной,  простором,  величием.  На  горизонте  белела   светлая   полоса
волнения, какую я тут впервые видел.
   Прибавил шагу. Мысли опять возвратились к местным странностям.
   А машина?! Та, что бормочет, хлюпает в трубах. Кем создана -  не  этими
же вялыми посетителями столовой.
   Вступил на пляж. Из-за ветра, может быть,  он  был  совсем  пуст.  Сел.
Смотрю на морской горизонт, так напоминающий Землю.
   Сзади быстрые шаги. Вскакиваю, оборачиваюсь.
   Учащенно дыша, рядом стоит девушка. Одна.
   - Что случилось?.. Мы вас обидели?
   - Э-э-э... м-м-м... Нет, конечно.
   - Но вы сразу ушли. Я с третьего этажа видела вас на улице.  Ни  минуты
не подождали.
   Я сказал:
   - Давайте выкупаемся. Умеете плавать?
   Она с готовностью кивнула.
   - Тогда на остров. - Это вырвалось у меня как-то само собой.
   - Куда?
   - На остров. Этот.
   - Какой? Где? - Она быстро оглядела горизонт, как-то при этом промахнув
остров. - Вы шутите. Не знаю здесь никакого острова. И никто.
   Бог ты мой! Значит, она тоже не видит, на миг даже сам  засомневался  -
вдруг мой индивидуальный мираж.
   - Ну просто поплаваем.
   - С удовольствием.
   Отойдя чуть в сторону и тем заставив меня отвернуться,  девушка  быстро
скинула куртку, туфли, юбку. Когда я глянул на нее - в легком  купальнике,
- мои масштабные мысли моментально улетучились. Вообще все мысли.
   - Поплывем прямо. Одежду возьмем с собой. А то как бы не унесло ветром.
   Ремнем я связал в небольшой сверток ее костюм и свои пожитки.
   Девушка сначала плыла со мной вровень,  потом  стала  отставать,  хотя,
действуя одной рукой и ногами, я  отнюдь  не  торопился.  Подождал,  чтобы
нагнала, предложил положить руку мне на плечо. Помедлив, она  послушалась.
Мы были уже в последней трети  пути.  Впереди  на  пляже  я  уже  различал
изогнутые параллельные полоски нанесенных морем и высохших водорослей.
   Но девушка не видела острова.
   Проплыли еще метров сорок. Она с тревогой оглянулась.
   - Хватит у нас сил вернуться?
   - Конечно. Вы не работайте ногами. Только едва-едва.
   До суши было уже рукой подать. Вдвоем одновременно мы коснулись  ногами
дна. Девушка убрала руку с моего плеча.
   - Отмель. Как замечательно. Давайте  постоим.  -  Повернулась  к  линии
города. - Как далеко отплыли. С такого расстояния никогда не  смотрела  на
Иакату. Даже немножко страшно.
   Постояли. Я предложил:
   - Пойдемте вперед по отмели. Смерим, большая ли.
   Сделали еще несколько шагов. Вода была теперь по грудь. Ближний большой
валун едва не нависал над нами. Я взял одежду в другую руку, чтобы  помочь
девушке, если что.
   Еще по шагу. Дно стало круто подниматься.
   Вдруг побледнев, она остановилась, закрыла лицо руками  и  с  отчаянным
криком упала спиной в воду. Я был наготове, тотчас подхватил ее.
   - Что со мной? Откуда это?
   - Успокойтесь. - Легонько обнял ее за плечи. -  Вы  увидели  остров.  Я
тоже его вижу. Всегда здесь  был  и  есть.  Это  какой-то  психологический
феномен, что вы его не замечали.
   - Только не уходите. Побудьте со мной.  -  Не  отпуская  рук  от  лица,
прижалась ко мне. - Вдруг я с ума схожу.
   - Я бы и подумал, что сошли с ума, если б  решили,  что  я  сейчас  вас
оставлю. Да ни  за  что!  Успокойтесь.  Перед  вами  остров.  Вы  же  сами
чувствуете дно под ногами, и оно идет наверх. Откройте глаза. Не надо  так
дрожать. (Она действительно вся дрожала.) Ну, решайтесь.
   Пальцами она скользнула по моей физиономии, по шее, груди.
   - Да, вы здесь. Это не бред.
   Повернулась к острову, постояла, опустив глаза. Потом длинные  ресницы,
не знавшие косметики, медленно поднялись. Сначала она  смотрела  на  воду,
потом на пляж.  Сделала  неуверенный  шаг,  еще  два.  Ступила  на  песок,
огляделась.
   - Как это может быть? Не снится?
   Я бросил на берег узел с одеждой, нагнулся, брызнул на девушку водой.
   Она отскочила, засмеялась.
   - Слушайте, действительно правда. Вот камни, песок. - Подошла к валуну,
погладила его шершавую изъеденную поверхность.  -  Как  мы  могли  его  не
видеть?
   Завертелась на месте, затанцевала, затем, сразу став серьезной, подошла
ко мне.
   - Это самое сильное переживание в моей жизни. Такого больше не будет.
   Потом мы сидели на берегу напротив  города.  Ветер  усилился,  проливом
пошла небольшая волна. Девушка все пересыпала и пересыпала песок из горсти
в горсть - руки с длинными пальцами запомнились, словно кадр фильма. Пошли
осматривать открытую нами территорию. Остров оказался больше  того,  каким
Представлялся мне  с  городского  пляжа.  Поднялись  на  небольшое  плато,
спустились  в  долину  -  все  камень  и  камень.  Вдали  увидели  зелень,
заторопились. Перед нами рощица деревьев -  таких  же,  что  в  городе  на
проспекте. Урожай яблок хоть куда. Между стволами все  усыпано  паданцами.
Но ни одной травинки.
   - Жуг, - удивилась девушка. - И какой сильный.
   Сорвал с дерева яблочко, откусил.
   Она бросилась ко мне.
   - Умоляю вас, выплюньте! Это же идет _туда_.
   - Куда?
   - Ну, _туда_. В трубу. Выплюньте. - Задумалась. - Правда,  те,  которые
приходили с края, тоже ели. Но нам нельзя. Обязательно надо вниз. Мы  едим
только в столовых. Ничего такого, что само растет.
   - Отчего так?
   - Отчего вы, например, дышите? Оттого что без этого невозможно. Другого
объяснения у меня нет.
   - Вьюра...
   Она перебила меня.
   - Понимаю. Вам известно, что сырой жуг можно употреблять в  пищу.  А  я
ошибаюсь, как было с островом. Вы вообще обладаете более высоким  знанием.
Поэтому я должна вас слушать. Рядом с вами открываются возможности. И  это
важнее, чем опасность, которая может оказаться мнимой. Значит,  мне  нужно
попробовать.
   Здорово это было сформулировано. Ее способность четко мыслить  и  точно
выражать то, что она думает, поразила меня с  первых  минут  знакомства  и
потом все время подтверждалась.  Сначала  решил,  что  этому  способствует
обстановка редакции - в таких заведениях умеют разговаривать. Но, с другой
стороны, что это за редакция - карикатура.
   Девушка сорвала яблочко, откусила.
   Миновали заросль жуга. И здесь на песке я увидел  цепочку  человеческих
следов. Пальцем поманил к себе девушку.
   - Удивительно, - прошептала она. - Никто же не видит острова.
   Вернулись к яблонькам. Я завел ее в густо заросшее место.
   - Будьте здесь и никуда не выходите. Я скоро вернусь.  Если  поблизости
кто-нибудь появится, спрячьтесь получше. А сейчас прислушаемся.
   Помолчали.  Кругом  полная  тишина.  Кивнул  девушке,  стал   осторожно
обходить долину. След вел в ущелье, заваленное камнями. Оно расширилось, я
остановился.
   Передо  мной  место,  нередко  посещаемое.  Под   скалой   куча   сухих
водорослей, тут же круг закопченного песка, холмик  золы.  У  камня  груда
тряпья, немытая сковородка с остатками пищи, огрызки жуга. Попробовал золу
рукой - теплая.
   Ущелье открывалось на западный берег острова. Город теперь был слева.
   Вдруг увидел мужчину. Метрах в тридцати от меня он рассматривал,  держа
за лямки, что-то вроде пояса. Один из тех  двоих,  что  преследовали  меня
ночью. Не староста, а другой - длинный.
   - Я его знаю.
   Оглянулся. Рядом Вьюра.
   - Окликнуть? - Она шагнула было вперед. Не совсем вежливо я ее удержал.
   - Но это же Глгл! Почему не позвать?
   - А почему он не рассказал про остров нам? И всему городу?
   - Да,  действительно.  -  Она  понизила  голос.  -  Он,  между  прочим,
известный человек. Иногда на недели уходит в пустыню поститься. В столовых
всегда ест очень мало. Чуть-чуть. Его уважают.
   - За отсутствие аппетита?
   Она посмотрела на меня.
   - В городе все так похожи один на  другого,  а  он  выделяется.  Всегда
готов помочь. Бывает, у кого-то пропала вещь. Если обратиться к Глглу,  он
может сказать, где она. Даже - в какой  срок  потерявший  ее  найдет.  Мне
этого не понять.
   Мужчина тем временем завязывал вокруг груди пояс. Спасательный.
   - Очень полезная способность, - согласился я. - Не для  того,  конечно,
кто потерял вещь. Для Глгла.
   - Чем она ему полезна? За  свои  советы  он  ничего  не  просит.  И  не
получает.
   Глгл тем временем влез в воду и поплыл.
   - Кроме  уважения,  -  сказал  я.  И  прибавил,  что  сам  мог  бы  так
"указывать", да и она сама могла бы. Объяснил, что поскольку двери тут  не
запираются, можно ночью войти в дом, унести, например, куртку  и  спрятать
здесь, на острове. Потом, когда потерявший придет с просьбой помочь,  надо
принять особую позу, показать сосредоточенность  мысли  и  пообещать,  что
вещь найдется, допустим, через три дня. После этого только и остается, что
ее подкинуть в нужный момент.
   Она выслушала меня с явным неудовольствием.
   - Глгл не принимает поз.
   - Значит, - сказал я, - он умнее, чем я думал.
   Теперь мы уже шли от берега, и она вдруг остановилась.
   - Вы еще более странный человек, чем Глгл. Скажите, вы не обидите меня?
Не сделаете со мной что-нибудь страшное? Я вдруг испугалась.
   - Меня? - Я отступил на шаг. Сам внезапно заметил, ч