иниться  ко  мне.  Не
исключено также, что  догнать  меня  с  намерениями  недружелюбными  хочет
кто-то другой.
   Вышел из воды, остановился.
   Остановился и тот человек.
   Пошел ему навстречу. Он стал отходить назад.
   Еще раз остановился. И незнакомец сделал то же самое.
   Побежал к нему, и он стал убегать с похвальной быстротой.
   Что за дурацкая игра? Или кому-то из усадьбы поручено следить за  мной?
Но спрятаться тут негде.
   Пошагали дальше - он в двух, иногда трех километрах от меня.
   Побежал в сторону от моря, и мой  преследователь,  сохраняя  дистанцию,
последовал за мной.
   Ладно, я тебе устрою штуку. Вернулся к берегу, всю вторую половину  дня
бежал, надеясь, что он устанет и отстанет.
   Не устал, не отстал. Это уже становилось интересным. Опасаться мне было
нечего - на Иакате нет таких, с кем не справился бы один  на  один  и  кто
застал бы меня сонного врасплох.
   Садилось солнце за спиной. Повернулся,  полюбовался.  После  того,  что
было, такими непривычно прекрасными стали  закаты,  восходы,  долгий  путь
светила над головой. По-новому оценили. Может  быть,  как  у  нас  древние
египтяне, - бог!
   И там на фоне пурпурной полосы он, мой преследователь.
   Стемнело. Бежал и шел еще несколько часов. Спустился в воду,  -  сухари
тоже в пластиковом мешке - отплыл, лег  на  спину,  стал  засыпать.  Будет
кто-нибудь приближаться, уши в воде - наверняка услышу, проснусь.
   Никто не тревожил до утра. Поел, оглянулся. На том же расстоянии в  два
с половиной - три километра  тот  же  наглый  сопровождающий.  Ну  что  ж,
поспорим,  посостязаемся.  Даже  весело  стало,  минуты  и   часы   резвее
покатились. Уже понял, что он не из горожан, поскольку там на такое  никто
не способен.
   Припустил. Пустыня в этом месте песчаная,  вся  в  мелких  дюнах.  Бегу
вдоль берега по сырой полоске вблизи воды.
   Передо мной уходящий порядочно-таки в море широкий, длинный мыс.  Решил
пересечь по прямой. Песок здесь несколько странный - не шелковистые  сухие
дюны, а как бы взвихренный небольшими частыми  кучками  -  по  верхушечкам
песчинки желто-белого цвета, подсохшие, внизу влажные, коричневые.
   Вдруг тяжело стало бежать. Сразу тяжело. Не успел задуматься  об  этом,
на четвертом шаге проваливаюсь по колени. Огляделся, закусил губу.
   Мама родная, зыбучий песок!
   Подо мной либо сильный ручей, либо даже подземная речка.
   Вытаскиваю одну ногу, вторая глубже уходит. И знаю, что  если  так  вот
топтаться, только скорее засосет.
   Мне, конечно,  следовало  обратить  внимание  на  бросающуюся  в  глаза
разноцветность песка. Но был отвлечен соревнованием в марафоне. Впрочем, в
этой широте  верхний  слой  песка  часа  через  два-три  подсох  бы,  весь
сделавшись белым, и уже не внушал бы мне  опасений.  Губительное  свойство
таких  мест  объясняется  тем,  что  вода  силами  капиллярного  натяжения
поднимается снизу от какого-то  источника,  обволакивает  песчинки,  резко
уменьшая сцепление между ними. Будь это просто жидкость, я  бы  в  ней  не
утонул, только вытеснил бы такой объем песка, который по весу равен  моему
собственному. Но это, увы, только почти жидкость, и закон  Архимеда  здесь
не действует.
   Все эти мысли промелькнули в  сознании  мгновенно.  Кстати,  вспомнился
читанный в детстве  роман  Уилки  Коллинза  "Лунный  камень",  где  кто-то
кончает с собой, нарочно отправляясь в зыбучие пески. Но  я-то  теперь  не
хотел умирать, хотя в машине была минута усталости и  слабости,  когда  об
этом подумалось. Однако что же делать?
   Поскольку ноги уже были плотно  закреплены  там,  в  глубине,  повернул
корпус, шею и посмотрел, появился ли уже мой странный спутник.  Если  друг
(на что надежды не было),  то  поможет.  Если  враг,  все  равно  приятнее
умереть от оружия, чем быть задушенным мокрым песком.
   А он уже возник и на этот раз не остановился, подражая мне, как обычно,
а бодро двигался, приближаясь, и был теперь в  километре  от  меня.  Долго
сохранять положение, в котором я бы его видел, было невозможно.
   Откинуться, что ли, назад и попробовать вытащить сначала хотя  бы  одну
ногу, хоть на немного...
   Лежу на спине. Нога несколько вытащилась, но силы прямой и широкой мышц
мало, чтобы совсем выдернуть ее из песчаного плена.  Напрягаюсь  что  есть
мочи, не получается. А замечаю, что между тем и спину  начинает  понемногу
засасывать.
   Выпрямился, опять оглядываюсь. Преследователь заметно ближе.
   Ноги продолжают погружаться, теперь песок уже выше колен. Засасывает со
скоростью сантиметра три в минуту, полностью скроет минут через пятьдесят.
   Под ступнями холоднее, чем наверху.
   Оглядываюсь.
   Пресвятая богородица! Не мужчина это, а женщина. Вьюра!
   Мужчиной издали оттого казалась, что за плечами какой-то груз, делающий
их с виду гораздо шире.
   Подошла.
   - Во-первых, поведаю вам, что  еле  удерживалась  от  смеха,  когда  на
Совете  при  вашем  участии  говорили  об  усадьбе.  "Феодальный   строй",
"господа", "прислуга", "эксплуатация". Да, действительно, у нас господа  и
слуги.  Первые  занимаются  самообразованием,  изящными   видами   спорта,
музыкой, танцами и другими искусствами. Вторые выращивают на полях урожай,
снимают его, сохраняют, готовят господам пищу, убирают  в  особняках  и  в
саду. Но мы меняемся ролями через год - вот что! - Сбросила со спины груз,
вещевой мешок с короткими саженцами какого-то растения, присела  на  песок
(не на зыбучий, конечно). - Хорошо,  пусть  горожанам,  но  вам-то  как  в
голову не могло прийти, что только  такое  общество  приучает  человека  и
повиноваться с достоинством,  и  повелевать  с  уважением,  расширяет  его
духовный кругозор, дает одним неотъемлемую перспективу стать выше, чем они
сейчас  есть,  остерегая  вторых  от   злоупотребления   своими   правами.
По-вашему, может быть только так, что высшие - постоянно высшие, а  низшие
вечно внизу, и единственная альтернатива этому -  равенство,  при  котором
человек - ни то,  ни  другое,  а  нечто  среднее,  не  способное  быть  ни
дисциплинированным, как часовой механизм, ни полностью свободным в выборе,
чем заняться?
   За время этой речи я успел опуститься в песок сантиметра на  четыре,  и
шея моя задеревенела. Спросил Вьюру, не сможет ли она сесть так, чтобы мне
не надо было изгибаться, поворачиваясь к ней, и  добавил,  что  место,  на
котором я нахожусь, очень опасно, что его следует обойти далеко.
   Она встала, оставив мешок на месте, с  изящным  поклоном  поблагодарила
меня за своевременное предупреждение, обошла вокруг мыса по  воде  и  села
напротив опять-таки  на  твердый  песок.  За  две  минуты,  пока  она  это
проделала, я погрузился уже по пояс.
   - Слушая вас на острове, - начала она, - я все ждала, когда же  наконец
вы скажете о том, что лидеры и  руководители  в  ваших  странах  время  от
времени меняются местами со своими согражданами, которыми управляют. Но не
дождалась.
   У меня было что ответить на этот упрек, но, признаться, больше думал  о
том, понимает ли она положение, в котором нахожусь. Могла бы  бросить  мне
одну из длинных лямок вещмешка, которую я  привязал  бы  к  лямке  своего,
могла бы выкопать небольшую  яму  и,  упершись  в  нее  ногами,  дать  мне
возможность вытащить себя из западни.  Гордость  не  позволяла  мне  ввиду
наших достаточно сложных отношений просить у нее помощи.
   Я спросил, правильно  ли  мое  предположение,  что  она  принадлежит  к
видящим  и  являлась  в  городе...  (тут  я  замялся,  поскольку  не  знал
иакатского  эквивалента  понятиям  "шпион",  "резидент",  "тайный  агент")
...наблюдателем.
   - Совершенно правильно. - Она  кивнула.  -  Вы  догадливы.  Могу  также
открыть вам, что участвовала в обсуждении плана, как остановить машину.
   - Но если так... - На мгновение я даже забыл о том, что меня продолжает
засасывать. - Если так, зачем вы спасали детей и  даже  отчасти  взрослых,
которых старались вытащить из домов, чтобы они шли на море за рыбой?
   - А кто спас бы их? Кто? - В ее  голосе  был  оттенок  презрения.  -  В
членах нашего уважаемого Совета... О присутствующих не говорят, конечно. -
Сидя, она слегка поклонилась мне. - В членах Совета я не  заметила  особой
расторопности.
   Я сказал, что тут нечему  удивляться,  учитывая  те  условия,  которыми
горожане были воспитаны, и спросил, зачем она вообще затеяла всю историю с
островом, если ее конечной целью было погубить город.
   - А вы не понимаете? - теперь в голосе была и жалость.
   - Нет. - Мое погружение несколько замедлилось, так как  уже  не  только
ноги, а более объемные части тела уходили вниз.
   - Потому что по справедливости он должен принадлежать городу.
   - Который вы, как и все видящие, ненавидели.
   - Конечно.
   - Где же логика? - Мне уже начало сжимать нижнюю  часть  груди,  дышать
стало труднее. - Вы приберегали остров для  себя  и  сами  же  отдали  его
горожанам. Хотите, чтобы города вовсе не  было,  и  сами  же  делаете  все
возможное, чтобы выручить его из беды. Наконец, если мне  будет  позволено
перейти  от  общего  к  частному  и   незначительному,   выказываете   мне
неодобрение и недоверие, но, как я слышал, дежурили в  подвалах  центра  с
привязанной к ноге веревкой. Не вижу последовательности.
   Она рассмеялась.
   -  Даже  удивительно,  как  тупы  могут  быть  мужчины.  Что   касается
последнего, того, кто в беде, надо выручать,  неважно,  друг  он  вам  или
враг. Вы не находите?
   - Да. Но кто же вы сама при таких обстоятельствах?
   - Человек. - Пожала плечами. - Человек, в котором, может быть, намешано
много разного. Я, как вы, очевидно, поняли, была воспитана средой, где  мы
пробегали по всей клавиатуре чувств, не ограничиваясь единственной  нотой,
от непрерывного ее употребления уже дребезжащей, фальшивящей. Даже  любовь
и ненависть могут соседствовать, не  говоря  уж  о  бесчисленных  оттенках
других, противоположных чувств.
   Тут она попала в самую точку, потому что я сам в этот момент  ненавидел
ее за светский тон, неуместный при том положении, в каком я  находился,  и
любил не меньше, чем в тот день, когда она нагая стояла под  черным  небом
на площади. Даже больше. Любил и любовался  ею  похорошевшей,  расцветшей,
прибавившей к  суровой  сосредоточенности  последних  месяцев  сегодняшнюю
беззаботную шаловливость. На лице, которое  она  так  долго  скрывала,  ни
следа болезни.
   Встала.
   - Извините, я на минуту.
   Побежала опять вокруг мыса. Подумал, что решила наконец помочь  мне,  и
тут же сообразил - поздно. Спасти меня мог бы, пожалуй, только  экскаватор
с большим ковшом на длинной стреле и никакая другая  сила  на  земле  и  в
небе. Хотел подольше видеть девушку бегущей, но корпус был уже под песком,
а шея больше чем на девяносто не поворачивалась.
   Впрочем, она и не собиралась со мной возиться. Просто вспомнила о своей
ноше.
   Вернулась.
   - Приятно было поболтать с вами. Спасибо. Я, к сожалению, тороплюсь,  а
вы здесь, по-моему, будете заняты долго. Всего хорошего.
   Быстрым шагом пошла вдоль берега на восток, фигурка ее  уменьшалась,  я
следил за ней, пока ее не скрыла небольшая дюна.
   Теперь мне оставалось совсем немного  времени,  чтобы  приготовиться  к
смерти. Длинной вереницей посыпались они, с кем дружил, за  кем  ухаживал,
кого просто однажды встретил, увидел незнакомого,  незнакомую.  Девушка  с
серьезным умным лицом прошла мимо на Невском - несет виолончель в футляре,
приятель-физик, с которым слушали записи Высоцкого,  силачи-весельчаки  на
Лепестке, всегда готовые вылететь  на  аварию,  и  много-много  всяких  за
считанные секунды. Потом выше всех стали они,  мать,  отец,  чуть  поодаль
дед, которого уже давно нет на свете. Простят ли меня за  страшную  весть,
что придет из Московского управления ОКР? Ужасно, что один я  у  них  был.
Родился в семидесятом. Маленькая комнатка в коммуналке. Отец эмэнэс -  сто
десять  в  месяц,  мать  -  актриса  в  Ленинградском  областном.   Всегда
автобусная тряска по городкам и поселкам, а зарплаты целых девяносто, если
без вычетов. Не решились выпустить в мир второе дитя. Но  простят.  Космос
бывает жесток, ОКР тогда посылает длинные  письма,  где  есть  слова  "без
вести". Напоминает последнюю большую войну. А здесь почти  и  была  война,
только маленькая. В детстве завидовал деду, который участвовал в боях  под
Ленинградом, Курском, входил в освобожденные  города  Европы,  побывал  на
высотах исторического деяния. А я здесь чуть сдвинул историю. И  настоящая
любовь озарила. Жизнь была.
   Стало неудобно в плечах - сам погружаюсь,  а  вытянутые  руки  снаружи.
Поспешно принялся выкапывать ямки с одного бока,  со  второго.  С  усилием
просунул руки к животу. Если иначе, стало бы выворачивать  из  суставов  -
дополнительная мука.
   Три-четыре  минуты  оставалось  до...  Смерть  не  из  самых  страшных,
мучиться недолго. Потеряю сознание, тело еще  будет  ворочаться  в  тисках
мокрого песка. Чтобы скорее все прошло, надо  считать  в  уме  секунды.  С
яростью, с гневом на глупую неудачу. От единицы сотен до трех...  Вещмешок
давит на затылок.
   И...
   И ноги уперлись в твердое.
   На твердом плотно стали ступни.
   - Черт возьми! Ну черт же возьми! Знала ведь паршивая девчонка,  оттого
невозмутимость тона.
   Вдруг разом  вспотело  все  лицо.  Выдернул  руку,  ладонью  вытер.  Ну
теперь-то совсем другое дело.
   Стал выкапывать яму перед собой. Докопался  до  колен,  упираясь  одной
ногой в камень, легко вытащил вторую.
   Переступил. Теперь все зависело от того, будет ли впереди  опора.  Если
да, то важно, выше она или ниже места, где отставшая нога.
   Чуть повыше.
   До полудня прокапывал мгновенно заплывавший сзади ров. Из последней ямы
вышел на трясущихся ногах, упал у берега. Чтобы в дальнейшем не испытывать
отвращения к песку, погладил его влажный от набегающих волн разлив.
   - Ты не виноват. От моей глупости получилось.
   Пролежал,  задремывая  и  просыпаясь,  шесть  часов.  Встал,   воду   и
продовольствие в куртку, брюки и туфли туда  же.  Побежал;  По-настоящему.
Весь вечер и всю ночь. На рассвете вдали увидел Вьюру. У  самого  дыхание,
как у рыбы, выброшенной на берег, ноги словно  колоды.  Пока  добрался  до
нее, она уже закидывала свой рюкзак за плечи. Сел, обессиленный, на песок.
   Сказал ей, что, во-первых, у них в усадьбе пятьсот, может быть, человек
со сравнительно несложным кругом дел, в то время как на Земле  государство
- огромное образование, где сотни миллионов людей  должны  быть  прекрасно
обученными  профессионалами  в  десятках  тысяч  специальностей.   Поэтому
невозможна такая смена ролей, какая практикуется в усадьбе.
   Она прервала меня.
   - Это вы виноваты.
   - В чем?.. Что сотни миллионов...
   - Во всем. Горожане на Иакате спокойно и тихо уменьшались в числе. Если
б не вы, все так  и  шло  бы.  В  усадьбе  были  споры  о  судьбе  города,
спокойные,  теоретические.  И  вдруг  с  неба  -  вы.  Да  еще   начинаете
пробуждать. Возникает обстановка,  требующая  немедленного  решения...  Ну
что, пойдемте? Нам по дороге.
   Видела же, что на ногах не стою.
   И так оно пошло. Вьюра убегает. Я должен догонять, но нет сил, нуждаюсь
в отдыхе,  и  болит  травмированное  бедро.  Понял,  что  сорвал  себя  на
двадцатичетырехчасовом пробеге, когда после зыбучего песка догонял.
   Вьюра заметила мое плохое состояние, стала чаще отдыхать  сама.  Порой,
прежде чем ей убежать, разговаривали минут по тридцать  и  больше.  Обычно
она уходила, задав мне какой-нибудь  вопрос,  ответ  на  который  я  потом
обдумывал в одиночестве на бегу.
   - А может быть  так,  что  в  результате  своих  научно-технологических
успехов человек потеряет инициативу в устройстве собственного будущего?
   Или:
   - Вы  согласны  с  тем,  что  ритуалы  безмерно  легче,  чем  свободная
деятельность? В них ведь укладываешься, как в мягкую постель.  В  ритуалах
люди ищут себе рабства, ими же защищают себя от свободы. У  вас  на  Земле
есть ритуалы?
   Но больше я размышлял о ней самой  и  об  истории  усадьбы  на  Иакате,
которая открывалась в некоторых ее репликах. Оказывается,  я  не  ошибался
относительно причин почти полной гибели жизни на планете. С усадьбой  было
сложнее. В ней после пуска машины прожило жизнь  шесть  поколений.  Первые
ближайшие потомки бюрократов вели себя так, как раньше их родители. Но уже
не было и не могло быть борьбы за  теплые  местечки,  нравственный  климат
усадьбы стал меняться.  Вместо  бывшего  в  чести  понятия  "иметь"  стали
интересоваться понятием "быть". Над материальными  ценностями  возобладали
духовные, дети господ и слуг стали составлять дружеские пары и  тройки  не
по кастовым признакам, а по другим.  Несмотря  на  сопротивление  глубоких
стариков в четвертом поколении, взрослые и  молодежь  решили  периодически
меняться с обслугой ролями. Строй, который сначала действительно напоминал
феодальный, сохранили затем, чтобы внутренне не распускаться, не  упускать
в прошлое традиционные качества лучших представителей аристократии. Такие,
как понятие чести,  рода,  ощущение  человеком  собственного  достоинства,
воспитанность, безусловная порядочность,  утонченность  чувств,  рыцарское
отношение  к  женщине  -  то,  наверное,   чем   в   первых   десятилетиях
девятнадцатого  века  в  России  могли   похвастать   дворяне   из   круга
декабристов, Пушкина, Грибоедова, Чаадаева.  Целью  маленького  усадебного
общества  стало  восстановление  былого   величия   Иакаты.   Промышленная
цивилизация, чей крах остался в памяти, была признана  порочной,  считали,
что надо остановиться на земледельческой.  Но  пугалом,  дамокловым  мечом
висело над оазисом странного рыцарства  более  чем  стотысячное  население
горожан, необразованных, ленивых иждивенцев машины. Из боязни,  что  город
пойдет на усадьбу, создали корпус "младших братьев". По вопросу  о  судьбе
старой  столицы  усадьба  при  господстве  пятого  и   шестого   поколений
раскололась на две группы примерно поровну...
   На четвертый день пути на горизонте  показались  горы.  Я  все  шел  по
следам Вьюры, иногда догонял. Разговаривали, потом она уходила вперед.
   У предгорья набрел на  остатки  примитивных  строений.  Внутри  утварь,
грубые земледельческие орудия. Понял, что "край" - место, куда лет  двести
назад из разоренного голодного мегаполиса в долине бежали те, кто  потерял
надежду на  промышленную  цивилизацию.  Поблизости  кладбище  -  несколько
полузанесенных песком,  развалившихся  на  части  скелетов.  Теперь  кости
последних обитателей "края", просто оставленные на земле, не удивили,  как
те, что попались в первый день на Иакате, когда шел от корабля  к  городу.
Вообще отношение к смерти и мертвым очень разное не только  по  Галактике,
но даже  у  нас  на  Земле.  Особенно  в  прошлом.  По  рассказу  Геродота
персидский царь  Дарий  Первый  однажды  устроил  дискуссию  между  своими
подданными греками и индусами. Первые сжигали трупы отцов и  матерей,  что
вторым казалось чудовищным, поскольку  согласно  собственным  обычаям  они
поедали тела умерших родителей.
   Горы были испытанием. Осыпи, эрозированные склоны,  за  каждым  высоким
перевалом открывался новый, еще выше.  Все  нагоняло  тоску  однообразием,
отсутствием малейших признаков  зелени,  жизни.  Вьюра  козочкой  взбегала
наверх, я еле догонял ее со своим растревоженным бедром. Потом двое  суток
шли по ровному, как налитому плоскогорью. Никаких ориентиров - ни  дерева,
ни животного, ни человека. От этого впечатление, что не вперед  двигаемся,
а только топчемся на месте. На высоте стало  холодно,  ночевать  на  голом
камне было неуютно.  Далеко  впереди  появились  белые  кучевые  облака  -
первые, какие видел  на  Иакате.  Вьюра  ушла  так  далеко,  что  не  стал
догонять, ночью лег, уснул.
   Утром разбудила.
   - Идем.
   Первый раз обратилась на "ты", что так же редко на  иакатском,  как  на