через сотню  шагов
еще одно распростертое тело. Издали определил, что женщина и что мертва  -
лежит лицом в землю.
   Понятно стало, что едущие, идущие по шоссе иакаты привыкли к такому, не
обращают внимания на умирающих. А те и не ждут внимания.
   Дорога теперь вела через холмы. Поднялся.  Впереди  город  -  окраинные
дома и крыши, крыши до горизонта. Что-то зловещее в  раскинувшейся  передо
мной панораме.
   Сел на бугорок. Каков же первый  итог  знакомства  с  Иакатой?..  Почти
безжизненная планета, где единственное большое поселение таково, что  люди
уходят оттуда, предпочитая существованию в этом городе смерть в пустыне.
   Но раз уж высадился, надо как-то отъесться, окрепнуть. Идти  в  столицу
Иакаты, разведать насколько возможно новый для нас мир. Это обязанность.
   Однако ничего жуткого на окраине не  было.  Город  как  город.  Старый,
довольно  запущенный  и  некомфортабельный.  Среди  трехэтажных  кирпичных
зданий  иногда  попадались  четырехэтажные  с  украшенными   карнизами   и
подъездом, но тоже обветшалые.  Удивляло,  правда,  отсутствие  заводов  и
фабрик,   складов   и   мастерских   -   вообще   каких-то    свидетельств
производственной деятельности горожан. Двигаясь бодрым шагом,  я  оставлял
за собой перекресток за перекрестком, но нигде  не  попадалось  ни  одного
магазина. Немногочисленные прохожие шли праздно - в том смысле, что  ни  у
мужчин, ни у женщин  не  было  в  руках  сумок,  в  которых  им  бы  нести
приобретенные по дороге домой  продукты  или  другие  покупки.  И  никакой
жестокости в лицах. Пожалуй, только вялость и равнодушие.
   Там и здесь на стенах были укреплены доски с текстами, но  поскольку  я
знал лишь устный язык Иакаты, они мне ничего не говорили. Впрочем, судя по
несложным и часто повторяющимся  символам,  на  планете  было  принято  не
слоговое  или  иероглифическое  письмо,  а  буквенное,  которое   нетрудно
изучить.
   Миновал обнесенный решеткой скверик.  В  центре  возвышалась  статуя  -
мужчина в рост, сложивший на груди руки. Вокруг  на  скамейках  с  десяток
горожан. Сказал себе, что позже, когда  сквер  опустеет,  смогу,  если  не
найдется лучшего, здесь переночевать. Правда, мне  представлялось,  что  я
все еще на какой-то старой окраине,  что  вот-вот  откроются  новостройки,
административные и торговые здания, кишащие народом, гостиницы, театры  и,
главное, предприятия, где люди работают, производят. Однако  все  тянулись
по бокам жилые  дома  со  следами  обвалившейся  штукатурки,  а  под  ноги
стелилась все та же выбитая мостовая, где  участки  разрушенного  покрытия
перемежались с плотно утрамбованной землей. Прохожих не  прибавлялось,  их
лица  были  неоживленными,  и  не  исчезало   разлитое   кругом   ощущение
безразличия и потерянности.
   Один только пункт я отметил как заслуживающий в  дальнейшем  подробного
знакомства. То было украшенное колоннами и фризом  здание  с  двумя  очень
длинными  одноэтажными  флигелями.  Окна  центрального  массива  все  были
заложены кирпичом, но флигели смотрели живыми глазницами. У входа в  левый
стояла,  чего-то  ожидая,  группа  местных  жителей.   Подошел,   спросил.
Оказалось, музей. Поскольку под фризом по архитраву шла рельефная  надпись
в одно слово, я, надеясь, что иакаты так и пишут, как произносят, запомнил
последовательность восьми составлявших ее символов.
   А еще минут через тридцать город кончился. Как обрубленный.
   Справа  улица  обрывалась  последним  домом,  слева  тоже,   и   ничего
переходного вроде строений полудеревенского типа, сараев, заборов,  садов.
Я стоял посредине, и мостовой, вернее, того, что от нее  осталось,  дальше
не было. К югу полого лежало  неподвижное  штилевое  море,  которое  из-за
ровности, из-за покоя казалось чем-то вроде безграничной  мелкой  лужи,  а
впереди и справа к северу сразу от моих ног  начиналась  и  уходила  вдаль
пустыня. До самого горизонта.
   Конец. Я пронзил этот город насквозь.
   Солнце уже чуть-чуть перешло полдень, было  жарко.  Небо  стало  теперь
совсем чистым и холодно-перламутровым, как  у  нас  оно  иногда  светит  в
средних широтах не в середине дня, а ближе к  вечеру,  рождая  у  человека
чувство отчуждения и одиночества. Тихо.  Со  стороны  пустыни  легкий,  но
устойчивый ветерок нес мелкие  песчинки.  Затем,  осматриваясь,  я  увидел
метрах в трехстах от себя темно-красную стену, а за ней здание без окон  с
очень толстой, расширяющейся книзу трубой - наподобие каупера. Если б туда
от города вела дорога или хоть тропинка, можно было  бы  думать,  что  это
наконец завод, производство.
   Но даже ни  следа  единого.  Только  бархатные  нетронутые  поверхности
песка.
   Ладно, оставим на потом. Повернулся, пошел назад к  центру,  каким  мне
представлялся тот скверик. Но кружным путем, взяв  на  первом  перекрестке
правее. Опять хотелось есть - я искал взглядом магазин  или  ресторан,  не
зная, чем буду расплачиваться за еду, если она найдется. Попалась на глаза
очередь у входа в трехэтажный дом.  Время  от  времени  дверь  отворялась,
оттуда выходило с десяток  человек,  а  новая  группа  входила.  При  этом
ожидавшие на  тротуаре  выглядели  совсем  унылыми,  а  те,  кто  выходил,
пооживленнее и  самодовольными.  Стал  в  конец  и,  переждав  две  порции
впускаемых, вошел в просторное, с низким потолком помещение. Около  дюжины
столов, все занятые, за исключением одного, к которому мы  и  устремились.
Вышло так, что я  обогнал  пожилого  мужчину,  за  которым  стоял.  Тотчас
появилась женщина, подала каждому по  большой  миске,  наполненной  густой
серой массой. Несколько ложек убедили меня, что это тот же хлеб, что я  ел
у крестьян. Но не испеченный, а в виде каши.
   Стучали и скребли ложки. Я вдруг увидел, что для того  пожилого  иаката
не осталось места. Вероятно, входить полагалось десятками,  а  я  оказался
одиннадцатым в партии. Бедняга потолкался возле нашего стола  и  отошел  в
сторону.
   Пища  была  опять-таки  сытная,  приятная  на  вкус.  Вся  наша  группа
опустошила миски одновременно.  Платы  или  каких-либо  талонов  никто  не
спрашивал. Последний доел, мы встали, направились к двери. Пожилой субъект
тоже вышел. Я ощущал перед ним неловкость  и  обрадовался,  когда  он,  не
глянув в мою сторону, побрел прочь.
   Посмотрел на вывеску над дверью. Должно было быть слово "столовая" или,
точнее,  украинское  "едальня".  Звучание  его  я  на  иакатском  знал   -
"буконад". Это позволило мне понять еще семь букв местного алфавита.
   А теперь куда?
   Улица была обсажена невысокими деревцами, их кроны приветливо  сияли  в
лучах солнца. Настроение после обеда улучшилось, город  не  казался  таким
мрачным.
   Вблизи столовой на углу трое рабочих  сгружали  с  тракторного  прицепа
"клубнику" - не только ягоду, мятую и  раздавленную,  а  все  растение  со
стеблем и листьями. Один подавал с прицепа, а двое  заталкивали  охапки  в
толстую желтую трубу, конец которой прямо из тротуара торчал на  полметра.
Шествуя дальше, я убедился, что труб много, - почти на каждом  перекрестке
- и понял, что видел такие же на первой улице. Тогда не обратил  внимания,
а теперь вспомнил, поскольку отпечатались в сознании. Подошел к  одной.  В
глубине, во мраке что-то журчало  и  перекатывалось.  Присмотрелся.  Внизу
вращается глубоко нарезанный винт с широким шагом. Что-то вроде мясорубки.
Но огромной.
   Выходит, производство все-таки есть. Под землей. Но не стал раздумывать
об  этом.  Хотелось  найти  какое-нибудь   правительственное   учреждение,
представиться, получить статус гостя. Инцидент после посадки  корабля  все
еще казался недоразумением, не верилось,  что  развитые  городские  жители
набросятся на меня, узнав, что я нездешний.
   Теперь,  имея  в  распоряжении  пятнадцать  понятных  мне  букв,   стал
внимательнее приглядываться к вывескам  и  надписям.  На  стенах  наиболее
частым был призыв-лозунг "Ешьте  еду!",  который  представлялся  таким  же
несущественным, как "Летайте самолетами!". Нередко попадалась рекомендация
носить то ли какую-то часть одежды, то ли определенную  материю.  Здесь  я
тоже не  находил  особого  смысла,  поскольку  все  прохожие  выступали  в
одинаковых по фасону и  материалу  коричневых  куртках,  брюках  и  юбках.
(Кстати, и мой костюм был светло-коричневым.)
   На новом перекрестке тоже была труба. Мужчина впереди сорвал  с  дерева
несколько небольших плодов, бросил их  в  торчащее  из  тротуара  жерло  и
пошагал дальше. Я догнал его  и  спросил,  где  в  городе  помещается  его
административный центр.
   Он задумался.
   - А что это такое?
   - Ну... городской Совет,  что  ли,  группа  людей,  которая  направляет
работу по обслуживанию населения. Какие-то ответственные руководящие лица.
   - Мною никто не руководит, - сказал он после долгой паузы. -  И  вообще
никем никто... Каждый делает, что ему хочется.
   В  ходе  этого  затянувшегося  разговора  я  сорвал  с  дерева  плод  и
попробовал.
   Лицо моего собеседника выразило ужас.
   - Что вы делаете?! Нельзя. Смерть! - Огляделся, как бы  желая  призвать
кого-нибудь в свидетели моего поступка, отступил и поспешно ушел.
   К следующему иакату я решил обратиться с более простым  вопросом  -  от
какой организации он  работает.  То  был  маляр  или  декоратор.  Стоя  на
невысокой лесенке,  он  подновлял  на  деревянной  доске  знакомый  призыв
питаться пищей. Когда он повернулся, я узнал старика, которого  лишил  его
порции в столовой. Но маляр, не связывая меня со случившимся,  неторопливо
сошел с лесенки и сказал, что не знает никакой организации.
   - Но кто-то сказал вам, что это надо делать. - Я показал на доску.
   - Сам хочу.
   Странным образом и мне пришло  в  голову,  что  неплохо  бы  поработать
здесь. Вернее, не так. Вдруг  ощутил  тоску,  тяжесть,  томленье,  желание
что-то делать. Не очень понимая, зачем мне это, выхватил из  рук  пожилого
иаката орудия производства и прямо с тротуара, так как был  выше  старика,
несколько раз мазнул кистью  по  выгоревшему  фону  надписи.  Сразу  стало
легче, дурнота прошла. Удивленный своим деянием, я вручил старику кисть  и
банку.
   - Спасибо.
   Мимо шла женщина, остановилась, подала мне и маляру по листу  сложенной
бумаги. Я развернул свой. Газета.
   Вот это дело! Теперь можно во всем разобраться.
   Старик сразу же  присел  на  нижнюю  перекладину  лестницы  и  принялся
читать. Я же, пользуясь  грязеотталкивающими  свойствами  своего  костюма,
устроился прямо на тротуаре.  Увы,  запнулся  сразу  же  на  названии.  По
знакомым  буквам  получалось  что-то  вроде  "Ни  в  коем  случае..."  или
"Непрестанно только...". Но чего именно надо избегать или  чем  все  время
заниматься, было непонятно.  И  старик  не  помог.  Он,  по-моему,  читал,
довольствуясь только самим процессом. На  каждый  мой  вопрос  он  отвечал
повторением того же вопроса. Так  мы  просидели  около  часа.  В  какой-то
статье я разобрал фразу,  что  есть  трудности  с  набором  студентов.  Но
поскольку пока не видел учебных заведений, это мне мало что дало.
   Когда старик поднялся, я  тоже  встал.  Дошли  до  ближайшей  трубы,  в
которой тоже что-то рокотало и хлюпало. Мой спутник сложил  газетный  лист
по складкам, бросил его в жерло. Я пошел было дальше,  намереваясь  выжать
еще что-нибудь из своего экземпляра. Но старик догнал меня и не то чтобы с
укоризной, но с возмущением вырвал газету из моей руки, сунул ее туда  же,
в рокочущий мрак. Тут мы расстались. Он побрел к незаконченной  работе,  я
повернул на юг - может быть, там у моря те институты и техникумы.
   Опять сосало в желудке. Заглянул в  столовую  -  не  в  ту  прежнюю,  в
другую. Через раскрытую  дверь  увидел,  что  женщины-официантки  сами  за
столом. Одна неохотно поднялась, принесла миску, наполненную,  правда,  до
краев. Все выгреб - показалось, с неделю не захочу.
   Новый проспект  был  пооживленнее.  У  стен  кое-где  стояли  скамейки,
сидели, прогуливались горожане. Тут я заметил, что  газет  хватает  не  на
всех, и они передаются от одного к  другому.  Некоторые  читали  медленно,
усидчиво, но в подавляющем большинстве случаев  человек  окидывал  лист  с
двух сторон небрежным взглядом  и  сразу  передавал  очередному  читателю,
который после  столь  же  недолгой  процедуры  вручал  газету  соседу  или
соседке. Когда же таковых не оказывалось, обязательно нес лист к ближайшей
трубе. Никто не оставлял газету на скамье, не бросал на землю.
   Шагал  с  полчаса.  Снова  попалась  столовая,  но  решил,  что   после
длительной голодовки хватит того, что сегодня наел.
   Отсюда мостовая шла на спуск. Впереди открылся простор. Южной  стороной
город почти подступал к морю. Все узкое пространство между стенами крайних
домов и линией берега было заполнено загорающими.  Тут  я  впервые  увидел
большое множество лиц сразу. Ни одно  не  привлекало  живостью,  энергией.
Разговаривали мало. Лишь изредка над пляжем зависал тихий  слитный  говор,
как серое прозрачное облако в небе мегаполиса.  Безмолвие  поражало  здесь
так же, как тишина на городских улицах. Идут, стоят в очереди к  музею,  в
столовую, и ни звука. Так, будто каждый глубоко задумался о своем. Однако,
судя по выражению лиц, просто говорить не о чем.
   Ни  травинки,  ни  деревца  на  пляже,  лишь  перемешанный  с  галькой,
многократно перевернутый и от этого грязный песок.
   А метров за полтораста  в  море  длинный  каменный  остров.  Невысокие,
изрезанные ущельями обрывы с белыми пляжами внизу. Валуны,  пологий  склон
на втором плане. Заливы, бухточки.
   Нашел незанятый клочок пространства, сел.  Жарко,  душно  от  скопления
людей. Вплотную рядом двое с ребенком.
   - А что, туда нельзя?
   - Куда? - Молодая женщина не смотрела на меня.
   - На остров?
   - Какой?
   С другой стороны от меня приподнялся лежавший мужчина.
   - Где остров? - повернулся к своему соседу.  -  Знаете  где-нибудь  тут
остров?
   Черт их бей, они не видели острова, как утренние  крестьяне  -  меня  и
моего корабля на клину! Сгрудились на полосе шириной  в  три  метра  и  не
замечают простора и свежести всего в двух сотнях шагах от них.
   - Какой еще остров? Откуда вы взяли? - Это уже ко мне.
   Несколько пар глаз уставились на меня с подозрением. Поднялся, побрел к
западу, по возможности обходя распростертые тела или переступая через них.
Дома на берегу  ничем  не  отличались  от  тех,  что  в  центре  -  та  же
поштукатуренная кирпичная кладка. Только  здесь  я  понял,  почему  еще  с
полдня в меня въелось ощущение заброшенности этого города. Стекол не  было
- вот в чем штука! И рам тоже. Пустые проемы.
   Во второй раз за какие-нибудь два часа почувствовал дурноту. Обессилели
руки, ноги, закружилась голова. Опять страстно хотелось что-то делать.
   Неожиданно словно ветер пронесся по пляжу. Лежащие  быстро  вскакивали,
собирая одежду; кто купался, поспешно выходил из воды. Вся  масса  народа,
обтекая меня, ринулась вперед и направо  в  боковую  улицу.  За  несколько
минут берег опустел, как выметенный.
   Что это - опасность с моря?
   Переждав последних, бегом заторопился за  ними.  Сразу  стало  веселее.
Сзади добавилось еще людей, пошли узкой улицей,  прижатые  друг  к  другу.
Открылась  площадь.   Будучи   повыше   ростом   большинства   окружающих,
осмотрелся. Собралось тысяч  двадцать  пять.  В  центре  площади  каменная
трибуна. Пустая. Стоим. Стихли разговоры, все напряженно застыли.  Минута,
другая... Откуда-то донесся вздох,  короткий  неуверенный  смешок.  Вокруг
заговорили, зашевелились. Толпа стала рассеиваться.
   Зачем сошлись, чего ожидали?
   Вернулся на берег. Опять пошел на запад. Остров теперь остался  позади.
От полуразрушенной башни стена  домов  повернула  в  пустыню.  За  песками
увидел здание с трубой.
   Посмотреть все-таки?
   До темноты оставалось еще часа полтора. Очень незащищенным выглядел мой
одинокий след на мелких шелковистых барханах. По мере приближения к зданию
стена вокруг него становилась все  выше.  С  северной  стороны  изъеденные
ржавчиной полураскрытые ворота. Большой пустой двор, единственная дверь  в
кирпичном кубе, лестница вниз. Спустился - облицованный  металлом  широкий
длинный коридор. У входа темно, но вдали свет  -  зал  с  белыми  стенами.
Что-то раздражало - будто насекомое возле уха. Отмахнулся.  Но  оказалось,
звучит не в одном ухе,  в  обоих.  Еще  несколько  шагов,  писк  усилился.
Собственно, не писк уже, а свист, резкий, режущий. Заткнул  пальцами  уши,
вступил в зал. По две двери в боковых  стенах,  одна  прямо  передо  мной.
Никаких ламп - плотным светом светил сам  потолок.  Шаг  вперед,  но  звук
теперь пробивает пальцы. Не знаю, отчего был уверен,  что  за  центральной
белой дверью рубильник, которым можно выключить звук. Чуть приоткрыл  одно
ухо - словно молотком по голове. Едва на ногах устоял. Повернулся, отбежал
назад в коридор. Черт возьми, неужели не осилю?! Отошел  к  лестнице,  где
совсем  тихо,  передохнул.  Разорвал  пополам  носовой  платок,  затолкал,
сколько поместилось в ушные  раковины,  прижал  ладонями.  Быстро  миновал
коридор, вступил в зал, и тут меня остановило. Шагах в  пяти  от  заветной
двери. Звук стоял невидимой стеной  -  в  него  лезть,  словно  головой  в
камень. Дверь почти рядом, только ручку повернуть. На миг оторвал руку  от
уха, свалился от страшного звукового взрыва в голове.  Мутилось  сознание,
подумал, сейчас умру. Собравшись с  силами,  перекатился,  зажав  уши,  по
кафелю, - в зале кафельный пол - потом по коридору. Перевел дыхание, бегом
к лестнице и наверх.
   Сел, обессиленный, в кучу песка. Уф-ф-ф... Тишина будто  высасывала  из
тела звук, очищая меня.
   Солнце наконец зашло. Здешний  день  -  часов  восемнадцать  -  тянулся
больше среднего нашего, и поскольку солнце в зените  стояло  над  головой,
ночи полагалось быть такой же. Небо было усеяно  звездами.  Высокие  стены
окружали двор темной полосой, но в  решетке  ворот  я  различал  отдельные
прутья. От усталости, что ли, ощутил себя каким-то покинутым, заброшенным.
Хотелось на корабль, к Лепестку, на базу и оттуда на  Землю.  Какого  мне,
собственно, рожна тут надо, на Иакате? Поболтаюсь недельку от столовой  до
столовой, может быть, отыщу место, где пищу не  кашей  дают,  а  хлебцами,
насушу сухарей и как-нибудь, с голодовкой, доберусь.
   Потом вздохнул, покачал головой. Но, с другой  стороны,  тайна!  Должно
ведь быть здесь нечто,  объясняющее  свойство  иакатов  что-то  видеть,  а
что-то нет, их  потерянную  унылую  повадку,  вот  этот  звуковой  барьер.
Похоже, что в городе никто не работает. Но откуда тогда берется в столовых
пища?
   Вышел за ворота. Было тепло - нагретая за долгий день пустыня  отдавала
жар. Чуть слышно шептало дальнее  море,  оттуда  доносился  запах  соли  и
тлеющих водорослей.  Под  звездами  склоны  невысоких  барханов  светились
голубым  серебром,  только  на  востоке  темнела  линеечка  города.   Ночь
умиротворяла, звала понять, простить. Да, они скучны, вялы, те горожане, с
кем я общался сегодня. Но это скорее всего беда, не  вина  их.  Почему  бы
жалкому  городу  не  оказаться  реликтом  некогда  цветущей   цивилизации,
погибшей  в  результате  стихийной   катастрофы   планетарного   масштаба?
Неодолимая засуха, например, вообще изменение  климата...  А  может  быть,
внутренние причины. Скажем, старение разума.  Естественное.  Ведь  подобно
всякому явлению он должен расти по некой кривой, и, пройдя  высшую  точку,
клониться  книзу.  Или  к  разуму  эта  закономерность  не  относится?   В
принципе-то человеку свойственны  любознательность,  инициатива,  энергия.
Если бы понять, что здесь, на Иакате, произошло.
   Теперь я шагал по  собственной  отчетливо  видной  дорожке  шагов.  Но,
приблизившись к первым домам, вдруг осознал, что это не мой  след.  Потому
что он вел не к башне у моря, откуда два часа назад я взял напрямик,  а  к
середине западной окраины г