Сначала  спиной  почувствовал  общее  напряжение,  потом  услышал,  как
изменился, сбив ритм, шаг роты за мной.
   Лиц "младших братьев" не было  видно,  мы  приближались  к  ним  против
солнца. Они переговаривались между собой,  разминались,  как  гимнасты  на
ответственных соревнованиях перед выходом к  снаряду:  приседали,  крутили
плечами или торсом. И как-то без команды выстроили  покрывающую  весь  наш
фронт шеренгу с длинными, совершенно одинаковыми интервалами. С их стороны
раздался резкий свист, все они застыли, слегка  расставив  ноги,  свободно
опустив  руки  вниз.  Что-то  очень  угрожающее  было   в   их   спокойной
уверенности.
   Сзади наша ощетинившаяся пиками двойная линия сама собой остановилась.
   Подумал, что будь я в хорошем состоянии  (а,  возможно,  и  такой,  как
есть), сумел  бы  со  своим  ножом  поубивать  или  серьезно  ранить  всех
"братьев", если бы с каждыми двумя-тремя встречался по очереди. Все  мы  в
ОКР люди исключительно реактивные и хорошо обученные  -  есть  такие,  кто
успевает увернуться от неожиданного удара палкой, когда она уже  коснулась
материала  куртки  на  спине,  либо  от  учебной  пули,   услыхав   щелчок
спускаемого сзади курка, чего  никак  не  может  нормальный  человек,  для
которого щелчок и выстрел сливаются в одно.  Но,  во-первых,  есть  закон,
запрещающий убивать на других планетах  даже  в  тех  случаях,  когда  это
единственный способ  сохранить  свою  собственную  жизнь.  Во-вторых,  это
тягчайшее преступление  вряд  ли  принесло  бы  горожанам  пользу.  Только
сделало бы их иждивенцами не  одной  лишь  машины,  а  еще  моего  боевого
искусства.
   Очень растянутая линия "братьев" была для указанной манеры боя удобна -
успел бы, пожалуй, пробежать по ней со своим смертоносным оружием с одного
конца до другого прежде, чем они опомнились бы.
   Так или иначе решили с  Крджем  вступить  в  переговоры.  Пошли  вдвоем
вперед, подняв пустые ладони - безоружные, мол. До "младших"  было  метров
шестьдесят. Когда прошли треть этого расстояния,  один  из  них  нагнулся,
взял с земли камень или нечто  похожее,  сильно  метнул.  Эта  штука  явно
летела мимо нас, в сторону, однако на излете вдруг повернула прямо ко мне.
Успел отскочить в последний момент, едва не сбив с ног Крджа.
   Значит, не хотят. Повернулись, пошли к своим.
   Скомандовал нашим ротам идти вперед.
   А они стоят, мнутся.
   С левого дальнего  фланга  вдруг  выскакивает  человек...  Змтт!  Двумя
руками держит пику,  пригнулся,  двухметровыми  прыжками  прямо  на  того,
который кинул в нас свое устройство. Тот стоит спокойный. И  только  когда
Змтт добежал, корпус ловко в сторону, пропустил  острие  пики  мимо  себя,
взмахнул сверкнувшим на солнце мечом...
   Ужас! Никогда не забыть! Голова Змтта на земле. Тело - фонтан крови  из
шеи - споткнулось об нее, упало.
   В то же мгновение два длинных свиста. Обнажены все мечи, шеренга  синих
идет на нас.
   Сзади всеобщий стон. Тишина... топот. Не выдержали  наши  бедолаги.  Да
куда им, вовсе непривычным. На землю летят пики,  топоры,  лопаты.  Втв  в
середине раскинул руки, что-то кричит.
   Что делать - побежали и мы. Крдж хватает за плечо, показывает.  Бог  ты
мой, со стороны  моря  поднимается  такая  же  шеренга  -  ночью,  видимо,
выкопали в песке ямы и там укрывались, ожидая нас,  справа,  на  анлаховом
поле - третья. Выходит, с утра уже знали.  Кто-то  в  городе  слышал  речь
Крджа, сразу побежал предупредить... Нет, не  с  утра.  Раньше.  Иначе  не
успели бы здесь подготовиться.
   Приблизилась окраина. Сзади, с боков, держа строй  какого-то  открытого
каре, бегут "братья".
   А  это  кто  стоит,  прижавшись  к  стене  дома   на   углу?..   Вьюра!
Увязалась-таки.  Схватил  ее  за  руку,  вырвала,  бежит  рядом.   Впереди
ополченцы рассеиваются в переулки, подворотни, парадные.
   Куда?.. К башне! Прямо.
   Пронеслись мимо решетки разоренного сквера. На улицах  пусто  -  то  ли
паника нас обогнала, то ли в самом городе что-то  случилось.  Выбежали  на
перекресток.
   Впереди во всю ширину улицы плотный строй, синих. С обнаженными  мечами
идут от музея на нас.
   - В разные стороны!
   Кто это крикнул?.. Я, кажется.
   Толкнул Вьюру с Втвом  налево  к  морю,  Крджа  направо.  Сам  прямо  с
тротуара в ближайшее окно - прыжок на мировой рекорд. В комнате пусто,  на
пыльном полу черные пятна с разводами. Бросился к  противоположной  двери,
по грудь провалился сквозь гнилые доски в подпол. Внизу в чем-то  застряла
ступня - похоже, что в древнем  пружинном  матрасе.  Дергаю.  Под  второй,
опорной ногой что-то ломается. Пытаюсь упереться руками в  доски,  но  они
гнилые, от них куски отваливаются.
   Заслонило в комнате свет. Во всех трех окнах "братья" с мечами.
   - Бросай нож!
   Про нож знают. Откуда?.. Бросил.
   - Выходи.
   На улице Крдж в окружении синих. Рот  в  крови.  Успели  с  ним  только
переглянуться.
   - Пошел! - Толкнули в спину.
   Во дворе за столовой дом с решетками на окнах. Не знал  даже,  что  тут
есть такой. Обитая железом, плотно пригнанная дверь  в  камеру  открылась,
чавкнув,  словно  вытащенный  из  насоса  поршень.  Под   самым   потолком
застекленное отверстие в два кирпича. Привыкая к полумраку, сел у стены.
   Какие-то бессмысленные мелочи лезли  в  голову.  Удивился,  что  нет  в
камере пауков, потом сообразил - новый же день, а не вчерашний. Вчера, как
поднялось  солнце,  они  все  вместе  с  ящерицами   исчезли,   и   кто-то
рассказывал, что видели ядозуба, быстрыми рывками пробегающего по улице  к
пустыне. Представил себе, как от него шарахаются, а он и кусать никого  не
собирается,  только  хочет  своими  непредсказуемыми  бросками  выйти   на
пески... Ни с того ни с сего  вспомнилось,  как  "доброволица"  Совета  во
время собственного выступления вдруг заснула, не окончив начатой фразы,  -
что и говорить, утомлялись, конечно, все.
   Только  к   ночи   стал   думать   о   главном.   Итак,   нас   разбили
одним-единственным ударом. Зачеркнули Вьюру, такую счастливую  тогда  днем
на острове, молодежь, ночью ожидающую открытия  нового  настоящего  музея,
все планы СОДа сделать город независимым от машины. Теперь в лучшем случае
- если не перебьют всех безоружных горожан - снова грязный пляж, маленькие
молчащие очереди к столовой, песок, заносящий дома.
   Утром чавкнула дверь. Атлет в синем костюме  бросил  в  камеру  хлебец,
поставил на пол кружку воды. За ним в коридоре еще три фигуры -  в  одной,
казалось, узнал старосту. Постояли посмотрели. Снаружи лязгнул засов.
   Хлеб взял. Пока живой, умирать незачем.
   Понятно было, почему  они  так  легко  своего  добилась.  Опыт.  Веками
накопленное умение удерживать власть.  А  нам-то  как  раз  не  надо  было
срываться со всех дверей, открывать свои карты. Но ведь не  знали  ничего.
На  усадьбу  случайно  наткнулся.  Тот  старик,  который  насчет  "младших
сыновей",  слишком  поздно  возник,  когда  на  нас  уже  другие  проблемы
навалились. Тут и сыграла роль секретность, которой распределители  всегда
себя окружали. А теперь  как  дальше,  что  за  общество  у  них  будет?..
Наверное, постараются стабилизовать в усадьбе  феодальный  строй,  сделать
неизменным на все времена.
   Обо всем готов был думать. Только не о том, что с Вьюрой сделают,  если
ее схватили. И при этом понял, что полюбил по-настоящему, только когда  на
митинге  под  огромным  красным  солнцем  и  черным  небом  она  выступила
обнаженная, с распространенной точки зрения страшная -  руки-ноги,  словно
кости, и маска  на  лице,  наверняка  обезображенном.  Конечно,  она  была
прекрасна в  купальнике,  когда  решили  плавать,  но  еще  прекраснее  на
трибуне.  Редка  ли  такая  любовь  или   нет?..   У   английского   поэта
девятнадцатого века Йейтса есть стихи "К  Анне  Грегори".  Там  проводится
разница между любовью подлинной и наносной, мимолетной.  Юноша  говорит  о
золотистых волосах девушки, пробудивших его любовь. На это Анна  отвечает,
что может сделать волосы каштановыми или черными и так узнать, ее ли самое
любит юноша. Тут вступает автор с мыслью о  том,  что  как  личность,  как
нечто независимое от внешности Анну Грегори может  любить  только  бог,  а
человеку  свойственно  получать  выход  в  духовную   сферу   лишь   через
впечатления материальные, физические. В  камере  мне  стало  понятно,  что
люблю, как бог. Что бы с ней ни случилось, какой бы и кем ни стала. Только
ее и никогда другую...
   Три дня, три черствых хлебца.
   На четвертый с  рассветом,  но  раньше,  чем  обычно,  загремел  засов.
Открылась дверь, но хлебец не летит, воду на ставят. Значит,  моя  очередь
на допрос и на пытки.
   Вошел один. Рослый. Посмотрел на окошечко под  потолком,  по  сторонам,
хотя было еще темно.
   Кивнул слегка.
   - Привет... В тот раз как-то не представился. Бдхва.
   Парень, которого встретил на посевах анлаха. В коридоре за ним  никого,
а он стоит ко мне боком без всякого опасения.
   Будто угадав мои мысли, вынул  из-за  пазухи  нож.  Мой.  Крепко  держа
рукоятку, повел им в воздухе. (Попробуй  броситься,  руку  отсечет,  и  не
заметишь сначала.) Прошелся по камере.
   - Того, который на авлахе вашему человеку голову  отрубил,  этой  ночью
зарезали.
   - Кто?
   - Неизвестно. - Совсем спиной ко мне стал. - А тут лес есть.
   - Лес?
   - Где?
   - От дюны берегом шесть дней пути... Горы, за ними лес.
   Повернулся ко мне. Теперь в лицо ему падал свет  из  окошечка.  Голубые
глаза, взгляд со знакомой ленцой.  Поднял  нож,  аккуратно  разрезал  себе
рукав синей обтягивающей блузы. Провел лезвием по обнажившейся руке. Кровь
хлынула. Вдруг вскользь ударился плечом и  головой  о  шершавую  кирпичную
стену. Испустил длинный вопль такой отчаянности - показалось, стены вокруг
рушатся. Стал заваливаться назад.
   Как он упал, я не видел. Под этот ужасающий вой уже мчался по коридору.
Сбил с ног двоих, которые в вестибюле  застыли,  прислушиваясь,  в  дверях
свалил третьего. Выскочил через дверь на улицу,  дал  спринт.  На  главном
проспекте полно "братьев" - сразу встрепенулись. Повернул в переулок,  там
во двор. Думал, проскочу сквозь квартиру  на  нижнем  этаже,  а  если  пол
гнилой, то у самой стенки быстрой ящерицей ползком. Будут гнаться напрямик
через середину комнаты, сами попроваливаются.
   И затормозил в подворотне.
   Вьюра.
   Вольная, статная, уже без маски. Во дворе отходит от группы  "сыновей",
подняв руку приветственным прощальным жестом. И те ей так же отвечают.
   Встретились взглядами. Она, покраснев, дернулась назад.
   Повернулся, вылетел со двора. И с одной стороны синие, и с другой.
   Рядом труба. В ней рокочет.
   Прыгнул.
   Боги бессмертные!  Оказался  в  щели  вращающегося  барабана.  Отрывает
ногу...  Уже  оторвало.  Спускает  вниз  головой,   сунуло   на   выгнутую
поверхность. Стенки щели движутся, толкают меня, отворачивают  шею.  Зерно
себя так чувствует под жерновом... Выкинуло. Нога, кажется, со  мной.  Еду
на чем-то... Стало светло, впереди опускается и поднимается  нож.  Весь  в
комок. Не сознание, а что-то другое само сжало... Проскочил. Опять  качусь
на ленте.  Впереди  затянутое  молочным  туманом  пространство.  Чувствую,
куда-то меня сейчас сбросит. Мимо проплывает узенький  коридорчик.  Прянул
туда. Головой в твердый пол. Вскочил, упал, отключился.
   ...Лежу. Рядом гудит лента. Поднялся, побрел в конец коридорчика. Дверь
без ручки. Уперся - все равно что в  пирамиду  -  видимо,  с  той  стороны
открывается. Железо почему-то мокрое.
   Пошел в другой конец, к ленте. Быстро катит и справа метрах в  тридцати
обрывается прямо в воздух. Если бежать по ней, повернувшись спиной к ходу,
можно подобраться ближе к концу, увидеть,  на  миг  оглянувшись,  что  там
внизу. Но опасный эксперимент.  Зазеваешься,  сбросит  в  бункер,  либо  в
какой-нибудь чан. А влево по ленте нож, как гильотина. Для резки анлаха.
   Сел. Посидел.
   Выходит, у Вьюры все было обманом. Что не видит острова, притворялась -
там, в ущелье, как раз ее место отдыха. Сама  из  "видящих".  Даже  ростом
больше походит на тех, кто в усадьбе, чем на  горожан.  Лгала  мне,  когда
ужасалась тому, что ем сырой жуг с  дерева,  когда  спрашивала  о  разнице
между инстинктом и разумом. Ложью было все то, что я  принимал  за  чистую
монету.
   Даже интересно стало - единственный я такой лопух во всей Вселенной иди
где-то в глухих ее  уголках  могут  быть  мне  подобные?..  Но,  с  другой
стороны, ведь она детей спасла. Необъяснимо.
   Что же касается моего теперешнего положения, выхода нет из  западни,  в
которую себя загнал.
   Подумал, что если бы сейчас вместе  с  железным  коридорчиком  стал  бы
проваливаться  в  бездну  или  какая-нибудь  другая  катастрофа,  огромное
испытал бы облегчение от того, что все кончается. Даже счастлив был  бы  -
думать уже не надо, стараться понять, что-то делать.
   Увы, это прекрасная, но только мечта! Катастрофы нет, а самому прыгнуть
сейчас на ленту-конвейер - предательство.
   Еще посидел. Отчаяние надо уметь преодолевать. Еще  в  юности  заметил,
что слишком  эмоционален,  взялся  себя  контролировать.  Когда  серьезная
неудача, надо со всей силой ее пережить. Уйти вглубь, представить себе все
возможные последствия и ужаснуться. Один раз  так,  другой,  третий...  От
этого повторения она перестанет так уж волновать. Да, умру здесь в крайнем
случае. Ну и что? Бессмертных нет. Однако ведь свершилось нечто на Иакате.
Вымирали горожане целых полтора столетия, и  если  б  не  произошло  здесь
что-то экстраординарное, так и исчезли бы лет  через  сто.  Но  произошло,
пробудились. Что бы  там  дальше  ни  было,  однако  хоть  в  усадьбе,  но
останется об этом  память.  Кого-то  когда-то  зацепит...  От  этой  мысли
тропиночка пролегла к Бдхву. Раз уж выпустил меня, может быть,  он  что-то
сделает. Кроме того, ребята на Лепестке. Когда  решил  высадиться,  послал
сообщение. Дойдет дней через сорок пять... То есть  почему  "дойдет".  Вот
как раз сейчас дошло, читают. Будут ждать следующего. Не дождутся,  станут
связываться и опять связываться с кораблем, с "Аварийцем".  Одним  словом,
месяцев через пять на Иакату прилетят. Вопрос в  том,  чтобы  продержаться
без пищи полторы сотни дней. Но ведь и больше  люди  голодали.  По  двести
пятьдесят - была бы настоящая цель.
   Вдруг  тревога  пронзила.  Вскочил,  побежал,  ведя  рукой  по   стенке
коридора. Мокрая. Воздух здесь влажный,  в  нем  тонны  и  тонны  воды.  К
позднему утру туман конденсируется каплями. Если одной  рукой  сгребать  в
другую, стакана два-три буду получать. Ура!
   Теперь насчет цели. Не имею права умирать, потому что с  этим  островом
вовлек горожан в кризис. Пока неизвестно, благодетелен он  или  нет.  Если
город останется жить - первое.
   Конечно, оно не так-то просто - полгода не есть. Тем более  что  третья
голодовка за сравнительно короткое время. Главное - тут в коридоре  делать
совершенно нечего. Но раз нельзя работать телу, остается сознание. Надо  с
утра придумывать, о чем весь день думать, и строго  выполнять  задуманное.
Если пущу мысли вразброд, конец мне.
   Лег, положил  руки  за  голову.  Задача  -  не  сойти  с  ума.  Начнем.
Попытаемся, например, составить нравственную историю Иакаты...
   Хотя нет! Сначала  два  постулата.  Во-первых,  считаю,  что  город  не
погибнет - не решатся видящие прибегнуть к крайней мере, ведь  кто-то  уже
наказан. Во-вторых, не думаю о Вьюре.
   ...На первый взгляд нравственная история - нелепость. Говоря о прошлом,
всегда имеет в виду череду событий,  обусловленных  экономикой,  классовой
борьбой. Однако, если мера всех вещей - человек,  то,  скажем,  положение,
когда его слово стоит копейку, и в обществе ни на кого  нельзя  ни  в  чем
положиться, точнее  характеризует  эпоху,  чем  зримые  успехи  в  области
технологии или объявленные - в сфере культуры. Потому что в конечном счете
человек  живет  другим.  Сердцем  и  головой,   чувствами   и   понятиями.
Существенно при этом, что он (как, вероятно, все живое  в  природе)  более
приспособлен для наслаждения,  чем  для  страдания.  В  отношении  семь  к
одному!   Ставшая   крылатой   мысль   Чехова   "создан    для    счастья"
экспериментально доказывается устройством мозга. Шестьдесят процентов  его
массы  заняты  физиологией,  так   сказать   "техническим   обслуживанием"
организма. Но из оставшихся сорока процентов на раздражение  электрическим
током тридцать пять реагируют чувствами  удовольствия,  подъема  и  только
пять - тоской, болью, тревогой,  страхом.  Как  правило,  жизнь  делят  на
общественную и личную - при этом последняя понимается как отношения  полов
и быт. На самом же деле общественное и личное интегрированы, входят одно в
другое. Не только дома, но и на работе  человеку  может  быть  хорошо  или
плохо; там и здесь он испытывает либо вдохновение, либо  тоскливую  скуку.
Чувствует. Эти чувства неподконтрольны никому, ничему,  и  от  них  именно
зависит его поведение хоть на заводе, в институте,  на  поле,  хоть  дома.
Забвение власть имущими указанного обстоятельства приводит  к  неминуемому
провалу их собственных планов, так как ход истории  в  данной  стране  (на
данной планете) определяется как раз уровнем народной  нравственности  или
безнравственности.  Конечно,  сама  она   зависит   от   многих   факторов
социально-экономического толка, но  взятых  обязательно  в  их  конкретном
жизненном проявлении, не в абстрактно-лозунговом плане.  Назвать-то  можно
все как угодно, а важна только фактическая ситуация...
   Однако, может быть, Вьюра...
   Сбился, затем опять подхватил ускользающую мысль.
   ...В этой зависимости всего  происходящего  в  мире  от  индивидуальных
чувств и понятий есть  что-то  принципиально  утешительное.  Самое  важное
везде зависит от  нравственности,  а  она  является  прерогативой  каждого
сознающего себя личностью...
   С этими соображениями заснул и проспал больше суток.
   Казалось бы, в моем положении неожиданности  исключены.  Но  они  были.
Проснулся. Неторопливо - энергию надо беречь - подошел к шуршащей ленте  и
как раз застал феномен. Справа на моих глазах  молочный  туман  прорезался
солнечным лучом. Получалось, в центре машинного зала тоже наверху труба, а
солнце в зените как раз проходит над ней.
   Вообще же дни потекли одинаковые. Приучился спать по восемнадцать часов
подряд - только с боку на бок переворачиваешься. Прогулка  взад-вперед  по
коридорчику, легкая гимнастика, размышления, сон.
   Додумал про иакатское общество, взялся за  машину.  До  каких  пределов
можно вообще развивать технологию? У нас на Земле, две тысячи шестой  год,
наиболее   изощренные   и   быстродействующие   компьютеры   могут    быть
сконструированы лишь самими компьютерами с незначительной  только  помощью
человека. Завтра уже вовсе  без  помощи.  Но  в  результате  уже  начинает
ускользать  возможность  приведения  к  человеческому  смыслу  научных   и
технологических истин. Их можно доказывать уже только математически. Новые
мыслящие машины создаются и действуют, однако их устройство и  функции  не
соответствуют нашему жизненному опыту, не выражаются словом. Этим  мы  как
бы выпускаем вожжи из рук, отдаемся на милость  технологии,  будучи  не  в
состоянии понять того, что в состоянии сделать. Наша  сила  обгоняет  нашу
мудрость. Вот создали здесь на Иакате кормящую машину,  получилась  унылая
серая жизнь. А если бы  такую  придумали,  что  как  раз  предполагала  бы
неимоверные усилия для добычи пищи из нее? Какие поколения  выросли  бы  -
толпы гениев!..
   Вообще дисциплина ума много сложнее дисциплины тела и поведения. Трудно
удерживать  мысль  постоянно   в   должном   направлении.   Но   старался.
Распределил. С утра первая порция размышлений: социология, философия.  Это
легко проходило, потому что впереди главный в сутках момент  -  пью  воду.
Второй этап сам