лпились
у палаток-киосков,  у  некоторых  стояли  длинные  очереди.  Что  они  там
покупают? - подумал я. С тех пор как исчезли импортные товары, торговля  в
стране резко оскудела. А здесь, гляди-ка, что-то еще осталось. Ну да,  юг.
Фрукты-овощи.  А  очередь,  наверное,  за  маслом,  за  сахаром,   которые
отпускают по талонам.
   У гостиничного подъезда хлопотали в поисках корма голуби. Один  из  них
вдруг распустил веером одно крыло и стал, курлыча, кружиться вокруг  сизой
голубки.
   - Дмитрий! - позвал Сорочкин. - Наш Ибаньес на проводе.
   - Здравствуйте, Родриго Михайлович, - сказал я в трубку, пропуская  это
дурацкое "Ибаньес". - Я Дмитрий Рассохин, спецкор "Большой газеты"...
   - Знаю, уже знаю, - послышался высокий, немного в нос, голос.  -  А  по
какому делу пожаловали в наши края?
   - По поводу крейсера "Пожарский". Когда вы смогли бы меня принять?
   - Так. "Пожарский", понятно. Ну что ж, подгребайте к трем часам. Раньше
не смогу.
   - Хорошо, - сказал я, - в три часа.
   Мы договорились с Сорочкиным, что он заедет за мной в час. Мне хотелось
сначала прокатиться в  порт,  посмотреть  на  крейсер,  стоящий  у  стенки
судостроительного завода.
   Мы допили вино. Сорочкин уехал в  свою  редакцию,  а  я  решил  прилечь
отдохнуть. Скинул куртку и ботинки, взял с  кровати  одеяло  и  улегся  на
диван. Посплю часика полтора. По привычке двух последних лет перед сном  я
вызвал в памяти лицо Насти.


   Садясь в потрепанный "Москвич", я взглянул на Сорочкина. Вид у него был
серьезный, сосредоточенный. Вместо джинсовой куртки -  широкий  полотняный
китель, как у пожарного.
   - Что у вас под кителем? - спросил я. - Меховой жилет, что ли?
   Сорочкин засмеялся и нажал на газ. Мы выехали с  площади.  В  безлюдном
переулке Сорочкин наклонился ко мне и сказал вполголоса:
   - Я напал на след заговора.
   - Какого заговора?
   - Они хотят ровно в полночь бабахнуть по мэрии, ну, по  горсовету.  Как
раз наступает двадцать пятое  октября,  понимаете?  Годовщина  по  старому
стилю.
   Я не понимал: кто и из чего хочет бабахнуть?
   - Ну, с крейсера, ясно же. - В голосе Сорочкина послышалась  досада.  -
Корабль отбуксируют на рейд, и там Братеев  подготовит  одну  из  пушек  к
стрельбе.
   - Какой Братеев?
   - Бывший артиллерист. Кавторанг в отставке. Когда я служил  срочную  на
БПК, Братеев был у нас командиром бэ-че-два. Красавец мужик!
   - Валя, - взмолился я, - не говорите загадками!
   - Да ну вас, Дмитрий, - отозвался он, сворачивая на широкую, обсаженную
платанами улицу. - Неужели непонятно? Нашим коммунистам не  нравится,  что
дело не  доведено  до  конца.  Что  правительство  Некозырева  чешет  себе
задницу, когда заходит речь о полном восстановлении советской власти.  Тут
Анциферов  вступил   в   сговор   с   Комаровским,   ну,   с   начальником
военно-морского училища, и тот выведет  своих  курсантов  на  улицы  сразу
после того, как с крейсера бабахнут. Или даже раньше -  этого  я  пока  не
знаю.
   - Кто это Анциферов?
   - Бывший  секретарь  обкома  комсомола  и  нынешний  секретарь  горкома
компартии.
   - Ну, выведут курсантов - а дальше что?
   - Как что? У  них  давно  подготовлены  списки  либералов,  демократов,
коммерсантов, будут хватать и свозить на стадион.
   - Хм, на стадион. Как когда-то в Чили при Пиночете.
   - Вот именно. Сейчас заедем за Давтяном, вы  посидите  минут  десять  в
машине, я за ним сбегаю.
   Машину он поставил возле палисадника одноэтажного дома. У  палисадника,
где росли густые кусты боярышника, сидели на скамейке, греясь на солнышке,
три старухи. Все три вязали и одновременно разговаривали. Стекло в  машине
было опущено, и я невольно прислушался.
   - А помнишь, - говорила одна детским голоском, - как Виктория рожала, а
Энрике принял роды?
   - Ты все перепутала, -  возразила  старушка,  чье  птичье  личико  было
словно затянуто паутиной. - Виктория родила от  Энрике,  а  роды  принимал
Альберто.
   -  А  вот  и  не  Альберто,  а  Адальберто!  -  прошамкала  третья,   с
провалившимся ртом. - Сама все путаешь.
   Прямо три парки, подумал я. Парки, прядущие судьбы людей. Тут  одна  из
трех, с птичьим личиком, внимательно на меня  посмотрела.  Как  их  звали,
парок  этих,  по-гречески  мойр?  Клото,  Лахесис  и,  как  ее,   Атропос,
обрезающая нить жизни. Которая же из них кинула на меня  многозначительный
взгляд? Уж не страшная ли Атропос?  На  всякий  случай  я  сложил  фигу  и
осторожно выдвинул ее из окошка. Но "парка" уже не глядела  на  меня.  Она
говорила весьма авторитетно:
   - Уж эта Виктория! Как я возмущалась, когда она бросила мужа!
   - Еще бы, - подтвердила старушка с детским голоском. - А  помнишь,  как
переживала Алисия, когда появился Амадор?
   - Ну да, считали, что она его убила, а он сидел в тюрьме.
   - А как ее любил Диего! Ах, как любил!
   - Разве Диего? А не Альберто?
   - Нет, Диего!
   Из-за кустов вышел Сорочкин, а за ним чернобородый  молодой  очкарик  и
худенькая девица, стриженная под мальчика, в  серых  брючках  и  серой  же
ветровке. Я познакомился с ними, это был Мартик Давтян и его жена  Нинель.
Они сели на заднее сиденье,  и  Сорочкин  погнал  дальше  свой  "Москвич".
Давтяны наперебой принялись мне рассказывать, что в 1840 году, по дороге в
штаб Тенгинского полка, Лермонтов провел три дня здесь, в Приморске - в ту
пору город еще не существовал, а была казачья станица Трехверстная. Тут, а
не в Тамани, как  обычно  считается,  у  Лермонтова  произошла  встреча  с
декабристом Лорером.
   - Ну и как? - Нинель сияла от  гордости.  -  Замечательный  факт,  ведь
правда?
   - Мы надеемся, - произнес Мартик Давтян глубоким, утробным  голосом,  -
что в "Большой газете" найдется место для подготовленной нами статьи.
   - Ну что ж, - сказал я,  -  давайте  статью,  я  передам  в  наш  отдел
культуры. Только учтите, они будут проверять, обратятся к ученым...
   Тут оба обрушили на меня такую филиппику в отношении официальной науки,
что я  предпочел  замолчать  и  только  кивал  головой,  словно  китайский
болванчик. Я спросил Сорочкина,  куда  мы  направляемся.  Оказывается,  мы
ехали на мукомольный  комбинат,  где  Давтян  служил  главным  технологом.
Мукомолы, пояснял  Сорочкин,  единственное  в  городе  успешно  работающее
частное предприятие. Они уже много лет упорно  противятся  национализации,
которой их хочет подвергнуть городское начальство. Это единственная сила в
городе, способная противостоять морскому училищу.
   - А они что - вооружены? - спросил я, но не получил внятного ответа  на
свой наивный вопрос.
   По дороге на мукомольный Сорочкин  остановил  машину  возле  невзрачной
пятиэтажки - ему надо забежать на минутку к маме. Почему-то я решил  зайти
вместе с ним.
   Мы пошли по лестнице на четвертый этаж. Перед нами поднималась  пара  -
рослый мужчина с высоко выбритым затылком, а с ним - вы не  поверите  -  с
ним шла девица в короткой джинсовой юбке, с круглыми, как кегли, икрами, а
по ее спине были пущены вольной волной рыжие волосы...
   - Это Братеев, он наш сосед, - шепнул мне Сорочкин. Мне было  наплевать
на Братеева, я не спускал встревоженного взгляда с Насти.  Ее  фигура,  ее
волосы... Как она сюда попала?.. Или это не она?..
   - Настя, - позвал я негромко.
   Рыжеволосая дева не оглянулась, а  Братеев,  лязгнув  замком,  впустил,
даже втолкнул свою спутницу в квартиру. Перед тем как захлопнуть дверь, он
бросил на меня быстрый и как будто насмешливый взгляд.
   Сорочкин отпер дверь рядом с братеевской и жестом пригласил меня войти.
Однако я стоял, как вкопанный, и пытался уловить  звуки  из-за  двери  его
бритоголового соседа. Тишина... Или какие-то вздохи? Я не  заметил,  когда
рядом со мной вновь появился Сорочкин.
   - Дмитрий, что с вами? Вам плохо?
   - Плохо, - кивнул я. - Очень плохо.
   - Дать валидол? Валокордин?
   - Ничего не надо. Вы уже навестили маму?  Тогда  едем  к  мукомолам.  И
вообще, в три часа я должен быть у вашего Ибаньеса.
   Да нет, уверял я себя, это не она... Откуда ей здесь взяться?  Какая-то
девица, похожая  на  нее.  Мало  ли  рыжих  в  джинсовых  юбках  ходит  по
российским городам?
   Однако что-то саднило в глубине души.


   Мукомольный представлял собой огромный комбинат на  городской  окраине.
Когда-то оборудование закупили в Италии, и с тех пор его цеха бесперебойно
выпекали хлеба и булки разных сортов.
   Как только мы вышли из  машины,  я  ощутил  жар,  идущий  от  множества
заводских печей. По двору ездили вагонетки, сновали люди с распаренными от
праведных трудов лицами, все в белых куртках и брюках. "Шумит,  как  улей,
родной завод", вспомнил я слова из старой-престарой песни.
   Мы вошли в здание заводоуправления. Давтян привел нас в  свой  кабинет,
где за стеклянными витринами лежали на полках все виды изделий комбината.
   - Прошу зайти ко мне, - сказал кому-то Давтян в  телефонную  трубку.  -
Да, очень важное. Ну, Педро Васильевич, вы же знаете,  я  бы  не  стал  по
пустякам...
   - Сейчас придет директор, - сообщил он, положив трубку. -  Его  телефон
наверняка прослушивается, придется пользоваться моим.
   Директор, обширный краснолицый блондин средних лет, с  шумом  распахнул
дверь и вошел в нее боком.
   - Ну, в чем дело, Мартик?
   Давтян  познакомил  нас,  а  потом  громким  шепотом  рассказал   Педро
Васильевичу про заговор. Директор выругался в  полный  голос,  после  чего
схватил трубку и, набрав короткий номер, закричал:
   - Диего Карлос,  привет!  Да,  это  я.  Тебе  известно  что-нибудь  про
"комаров"? Неизвестно? Ну так готовься! Они хотят отнять у твоих ребятишек
игрушки! Когда, когда... Может,  сегодня  вечером,  а  может,  уже  сейчас
отправились... Что? Разрешение округа? Если будешь  ждать  разрешения,  то
тебя...
   Педро Васильевич сказал открытым текстом, что сделают "комары"  с  этим
Диего Карлосом. Я догадался, что разговор шел с командиром местного полка,
который  без  особого  разрешения  округа  не  имел  права  выдать   своим
"ребятишкам"  боекомплект.  Не  нравилось  мне  все  это.  Ох,  сильно  не
нравилось!
   - Ну, тогда, - кричал в трубку директор, - не взыщи, я  приведу  своих.
Понял,  Диего?  Так  и  доложишь  начальству:  пришли,  мол,  мукомолы   с
хлебопеками и... Что? Ну, звони, звони! А нам терять время нельзя.
   Кинув трубку, Педро Васильевич бросил на Давтяна раскаленный взгляд:
   - Смотри у меня, Мартик! Если тревога ложная - голову оторву!
   Боком пролез в дверь и с грохотом захлопнул ее.
   - Кто это - "комары"? - спросил я.
   - Курсанты  военно-морского  училища,  -  пояснил  Сорочкин.  -  У  них
начальник контр-адмирал  Комаровский.  В  кабинете  у  него  стоит  статуя
Сталина в полный рост. Соответственно - и обучение.
   - У них в училище, - встрял Давтян, - не все  такие  "комары".  Есть  и
нормальные парни. Ходят в лермонтовский кружок. От них мы,  собственно,  и
узнали о заговоре.
   - На что рассчитывает Комаровский? - поинтересовался я. - Ну, допустим,
ему удастся бабахнуть по мэрии...
   - Да нельзя этого  допустить!  -  Сорочкин,  что  называется,  сверкнул
очами. - Вы что, не понимаете  значения  такой  символики?  Опять  выстрел
революционного крейсера - а то, что сигнал раздастся не в Питере,  особого
значения не имеет. Приморск  -  известный  в  стране  город.  Может  такое
начаться! Правительство Некозырева в Москве и почесать задницу не  успеет,
как коммуняки  ворвутся  в  Белый  дом,  заарестуют  розовых  и  полностью
захватят власть. У них, вы что, не знаете, давно готовы декреты о  запрете
всех партий, кроме  своей,  и  закрытии  всех  прочих  газет.  И  вот  вам
достойная встреча столетия Октября!
   Ну и влип я! Дрянная командировка, чертов крейсер!  Сидел  бы  себе  за
компьютером в Москве, кропал отчет о пресс-конференции  Кимвалова.  Небось
не докатилось бы  до  Москвы  бабаханье  "Дмитрия  Пожарского".  Тоже  мне
"Аврора"! У Некозырева правительство, конечно,  никудышное,  но  есть  же,
черт дери, конституция, пусть обкорнанная и урезанная думцами, но все же -
основной закон, запрещающий насильственные действия...
   А ты, Настя? Ну, признавайся, это ты была с Братеевым? И вообще, как ты
тут очутилась?
   Да нет, чепуха, реникса! Какая-то девица просто похожа на тебя. Мало ли
рыжих? Да и что бы могло привести тебя в этот окаянный Приморск?


   Я спросил у Сорочкина:
   - А почему вы Валентин, а не Хуан Карлос какой-нибудь?
   - Да потому что молодой. Я когда  родился,  латиноамериканские  сериалы
уже не крутили. Вы-то ведь тоже с нормальным именем.
   - Да, - сказал я. - Хотя я мечтал об имени Лопе де Вега.
   - Тоже красиво, - усмехнулся он. - Если хотите, буду вас так называть -
Лопе де Вега.
   Неспешно мы подъезжали к мэрии - солидному зданию советского имперского
стиля, со скрещенными каменными знаменами над массивной дверью.  У  двери,
охраняемой двумя вооруженными  милиционерами,  толпились  люди.  Тут  были
горожане  обычного  невзрачного  вида,  но  были  и  хорошо  одетые  люди,
вероятно, в недавние времена называвшиеся "новыми русскими".
   Мы вышли из машины и принялись было проталкиваться сквозь толпу, но тут
дверь, ахнув пружинами, отворилась, и из мэрии вышел собственной  персоной
Головань. Плечистые охранники начали расчищать  ему  дорогу,  но  Головань
остановил их.
   - Вы ко мне, граждане? - вопросил он зычно.
   - К вам! К вам, Игнат Наумович! -  раздались  голоса.  -  Защиты,  отец
родной! Запретили  вывозить  хурму  за  пределы  района,  а  куда  девать?
Уродилось-то хурмы столько, сколько на весь Эс-Эн-Гэ хватит...
   -  Эс-Эн-Гэ!  -  Головань  надул  щеки,  как  всегда  это  делал  перед
значительным заявлением. - Это уродливое  образование  доживает  последний
год! Шо? Это я вам говорю! Белорусы уже с нами - куда им деваться со своей
бульбой? Армения тоже вернется,  как  только  армянской  диаспоре  надоест
платить ей денежки...
   - Игнат Наумыч, а вот опять повысили плату за воду и электричество...
   - Электричество! - бурно подхватил Головань. - Закроем наглухо кран  на
нефтяной трубе - и шо будет делать Украина  без  света  и  тепла?  Плясать
гопак с голой задницей при  свечках?  Точно  вам  говорю,  придут  к  нам:
пустите, братья-славяне, обратно!  Молдавия  пусть  забудет  о  Румынии  -
введем войска, не позволим!
   -  Игнат  Наумыч,  -  кричал  главный  строитель  Шуршалов,  размахивая
беретом. - Эх, пропустите, земляки! Я насчет крейсера хочу, Игнат  Наумыч!
- надрывался он.
   - А-а, крейсер! - услышал  Головань  его  отчаянный  вопль.  -  Крейсер
"Дмитрий Пожарский" должен быть достроен, это я  вам  говорю!  Нельзя  его
продавать Чили! Мы направим авианосец к берегам Чили, но  не  на  продажу,
нет, господа латиноамериканцы! Свою морскую мощь им показать - и  Чили,  и
Перу! - Тут Головань неожиданно  пустил  слезу  и  проговорил  жалостливым
тоном: - Вы, наверно, знаете, шо мой младший  брат  Вениамин,  кровиночка,
пропал в перуанской сельве...
   - Игнат Наумыч, так как насчет хурмы...
   - Пропал, исчез! - плача, выкрикнул Головань. - Я послал его установить
связь с "Тупаку амару", была с ними договоренность о межпартийных  обменах
- а он пропал! Полгода уже ни слуху, ни духу!
   Один из охраны подал Голованю огромный клетчатый носовой платок,  и  он
звучно высморкался.
   - На достройку "Пожарского", - кричал Шуршалов, - нужно всего четыреста
миллионов!
   - Да, деньги! - Головань схватил главного строителя  под  руку.  -  Жен
заложим, а деньги достанем, брат мой,  страдающий  брат!  Может,  там  уже
съели тебя дикари...
   - Не позволим! - выкрикнул прилично одетый щекастый человек  в  зеленой
шляпе. - Не позволим съесть твоего брата, Наумыч!
   Я заметил, что этот, в зеленой шляпе, украдкой вытер свои туфли о брюки
стоявшего рядом пожилого ротозея. Туфли сияли, сверкали. Вот,  подумал  я,
простейший способ содержать свою обувь в порядке. Пожилой ротозей медленно
хлопал глазами, он держал в руках плакат: "Свободу Сундушникову!"
   - Кто это - Сундушников? - спросил я у Сорочкина.
   - Делец, - ответил  он.  -  Из  этих,  из  новокомсомольских  деятелей,
молодой да ранний. Спекулировал драгметаллами, разбогател, но  попался  на
хищении бронзового бюста Инессы Арманд. Теперь он в  тюрьме,  но  сидит  в
комфорте. Его бывшие дружки, нынешние деятели компартии, за него хлопочут.
Подводят под амнистию.
   -  Амнистия  не  потребуется.  Его  освободят,  как   только   бабахнет
"Пожарский".
   Сорочкин пристально на меня посмотрел.
   - Послушайте, Дми... то есть Лопе де Вега. Крейсер не должен бабахнуть.
Мы вас вызвали из Москвы для того, чтобы...
   - Ясно, ясно, Валентин. Конечно, я постараюсь помочь вам. - Я  взглянул
на часы. - Без пяти  три.  Я  бегу  к  вашему  Ибаньесу.  Где  мы  с  вами
встретимся?
   - Как только освободитесь, давайте сразу в редакцию.  Она  вон  за  тем
углом, метров сто пятьдесят. Газета "Приморское слово".


   Когда я, миновав последний - секретарский -  кордон,  зашел  в  кабинет
мэра, то бишь, как их теперь опять называют, председателя горсовета,  меня
поразил огромный портрет Маркса и Ленина - оба стояли  в  полный  рост  за
креслом Сидоренко, причем у Маркса был вид слегка брезгливый, а  Ленин,  в
кепке, улыбался с хитростью - оттого, наверное, что дело было сделано.
   Родриго Ибаньес Михайлович Сидоренко встал мне навстречу  -  маленький,
толстенький, в светло-коричневом костюме-тройке. Волосы у  него  были  как
будто крашеные.
   - А, корреспондент, - сказал он немного в нос и протянул мягкую руку. -
Вот, знакомьтесь, - кивнул он на сидящего у приставного  столика  крупного
мужчину в милицейской форме, с асимметричным лицом. - Наш начальник УВД.
   - Полковник Недбайлов, - привстал тот и пожал мне руку.
   - Вот, Хулио Иванович, -  сказал  мэр  (будем  так  уж  его  называть),
пригласив и меня сесть за приставной столик, -  приехал  корреспондент  из
Москвы разбираться с крейсером.
   -  А  чего  разбираться?  -  Полковник  завозил  пол  столом  огромными
ботинками. - Продавать надо крейсер, пока он весь к свиньям не сгнил.
   - Вот, - кивнул мэр. - Таково наше мнение. Оно  родилось  не  вчера,  и
пришли мы к нему не просто. Вас как зовут? Дмитрий Сергеич?  Вы  запишите,
Дмитрий Сергеич, - сказал он, увидев у меня в руках раскрытый  блокнот,  -
что продажа авианосца есть наилучшее решение  данной  проблемы.  Денег  на
достройку судна нет и не будет.
   - Это  спорный  вопрос,  Родриго  Иба...  Михайлович,  -  сказал  я.  -
Требуется четыреста миллионов, это не такая уж безумная сумма.
   - Я так и думал: вы уже встретились с Шуршаловым! Не  слушайте  его.  -
Мэр постучал указательным перстом по неожиданно звонкому лбу. - У него тут
заклинило. Четыреста  миллионов!  Это  он  так  считает.  Наши  финансисты
подсчитали, что нужно не менее трех миллиардов.  Шуршалов  тут,  простите,
всем   плешь   проел.   Превратился,   можно    сказать,    в    городскую
достопримечательность. Вроде Ханы Пугач.
   - Хана Пугач? Кто это?
   - Есть тут одна дама, - усмехнулся мэр. - Перед ней как раз  захлопнули
выезд евреев в Израиль. Вот она ходит и всем рассказывает...  Да  не  надо
это писать, - строго добавил он, между тем как я  строчил  в  блокноте.  -
Это, знаете, внутренние наши проблемы.
   -  Родриго  Михайлович,  продажа  недостроенного  крейсера   оскорбляет
патриотические чувства многих россиян,  -  заметил  я.  -  Это  отнюдь  не
внутренняя проблема. Только что я слышал, как у дверей мэрии на  стихийном
митинге  Головань  обещал  главному  строителю,  что  изыщет   деньги   на
достройку...
   - Головань... - Начальник милиции состроил пренеприятнейшую физиономию.
- Этого трепача надо повесить на столбе у въезда в  Гнилую  слободу.  -  В
конце чуть не каждой фразы полковник добавлял нечто шипящее - вроде "шиш".
   - Почему в Гнилой слободе?
   - Да он оттуда родом, шиш. Он это скрывает, а вы спросите  у  Пугачихи,
это же