иеся в пространстве  ледяные  и  каменные  глыбы  -  кажутся
неправдоподобно близкими.
   - Вы не могли рассчитать курс без внешних  датчиков,  -  жестко  сказал
командир. - Я запрещаю...
   Тут он осекся.  Он  был  командир  и  мог  запретить  что  угодно,  но,
запрещая, он должен был продиктовать свое решение.  А  решить  что-либо  в
этой дикой ситуации было невозможно.
   Морозов тряс за плечи сидевшего рядом Заостровцева.
   - Да очнись ты! - крикнул он ему в ухо. - Вовка,  очнись!  Что  дальше?
Корректировать надо!
   В  отчаянии  он  сгреб  пятерней  Володины  волосы,  мокрые  от   пота.
Заостровцев вдруг дернулся, открыл глаза.
   - Поправки! - обрадованно закричал Морозов. - Чего уставился,  поправки
давай!
   Мутные глаза Заостровцева прояснились. Он расправил  плечи,  потянулся,
на его худом лице появилась улыбка, показавшаяся командиру идиотской.
   - Так хорошо, - тихо сказал Заостровцев. - Так не давит...
   Морозов притянул его голову вплотную к своей.
   - Давай, милый, - лихорадочно шептал он. - Поправки давай.
   И снова командиру показалось, что они сошли с ума.
   Из дальних времен  парусного  флота  перешло  в  космонавтику  железное
правило: при живом капитане рулем не командуют. А  эти  двое  командовали.
Они колдовали над блоком  программирования,  вводили  поправки.  Они  вели
корабль - а он, командир, смотрел на них, ничего не понимая и  все  острее
ощущая свою ненужность...
   Время шло. Космотанкер, все еще разгоняясь, описывал  выходную  кривую,
которая, как опасался командир, могла оказаться безвыходной. Опасались  ли
этого те двое? Похоже, им было безразлично.  Теперь  они  не  суетились  у
пульта. Откинувшись в креслах, они спали. Заостровцев то и дело ворочался,
как будто  пытался  забраться  на  сиденье  с  ногами,  сжаться  в  комок.
Обхватывал голову руками, стонал. Морозов лежал в кресле, уронив  лобастую
голову на грудь.
   Да, они спали.
   Командир  понял,  что  будить  их  бессмысленно.  Все   было   сплошной
бессмыслицей в этом окаянном рейсе, с тех пор как по ушам ударил ревун. Он
еще раз посмотрел на мнемосхему,  по  которой,  удлиняясь  неприметно  для
глаза, ползла кривая. Тупо подумал, что не эта, вымышленная, кривая, а та,
истинная,  по  которой  шел  корабль,  могла  в  любой  момент  оборваться
грохочущей гибелью.  Он  сам  удивился  безразличию,  с  которым  об  этом
подумал. Перенапряжение брало свое. Командир закрыл глаза.


   Дивергенции начались  с  того,  что  Заостровцев  опоздал  на  рейсовый
корабль.  Ждать  его,  понятно,  не  стали.  Рейсовый  ушел  на  Луну   по
расписанию,  увозя  группу  практикантов,  а  Володя  остался  на   Земле.
Растерянный и виноватый, он  более  суток  околачивался  на  космодроме  и
надоедал диспетчерам, пока его не подобрал Лавровский, который вез на Луну
с десяток ящиков, исписанных устрашающими надписями.
   Биолога Лавровского Володя немного знал по спецсеминару и  по  статьям,
время от времени  появлявшимся  в  научных  журналах.  Это  был  сухонький
человек лет тридцати пяти - тридцати семи, с острыми  быстрыми  глазами  и
жидковатыми белобрысыми волосами, с глубокими залысинами.
   Теперь они сидели вдвоем в тесной пассажирской кабине грузолета.
   - Почему вы опоздали на свой рейс? - спросил Лавровский.
   Врать Володя не умел.
   - Я шел на космодром и... не  сумел  перешагнуть  какой-то...  какую-то
преграду, - сказал он угрюмо.
   - Что? - поднял брови Лавровский. - Какую преграду?
   - Не знаю, как объяснить...
   И верно, как объяснить то, что с ним вчера произошло?
   Он шел к северным воротам космопорта - шел не по дороге, как  остальные
практиканты, а напрямик, по тропинке.  По-утреннему  сильно  пахли  травы.
Володе казалось, что он чувствует запах каждой травинки, каждого  полевого
цветка в отдельности. Была какая-то особенная острота восприятии. Вдруг он
остановился. Ему ничто не мешало, а шагнуть вперед он не мог.  Машинально,
еще не отдавая себе отчета, он свернул и зашагал по росистой траве,  мягко
шелестевшей под ногами. Он как бы искал  проход  в  невидимой,  неощутимой
стене. Прохода не было - он чувствовал это. Он забыл о времени, забыл  обо
всем. Вернулся к тропинке и убедился опять,  что  не  может  идти  по  ней
вперед. Снова пошел вдоль невидимой  преграды.  И  только  когда  дрогнула
земля и над космопортом,  опираясь  на  клубящийся  черный  дым,  поднялся
корабль, - только тогда Володя пришел в себя. Он  с  легкостью  перешагнул
"преграду" и пустился бежать, хотя прекрасно понимал, что  теперь  спешить
бессмысленно. С удивлением он обнаружил, что бродил по полю больше часа...
   - Вы  не  знаете,  как  объяснить,  -  кивнул  Лавровский,  после  чего
повытаскивал из карманов кучу катушек пленки,  аккуратно  расставил  перед
собой на выдвижном столике и, зверски прищурившись, стал  разглядывать  их
по очереди на свет.
   - У меня есть проектор, - сказал Володя и полез в свой рюкзак.
   Он отдал проектор Лавровскому, а потом, немного  помедлив,  вытащил  из
рюкзака панели полусобранного прибора.
   После того разговора с Морозовым идея анализатора любви крепко засела в
голове у Володи. В течение трех недель все свободное время  он  возился  с
микромодулями. Конечно, толку от прибора не было никакого. Но  Володя  был
упрям.
   Теперь он разложил перед собой панели с микромодулями  и  погрузился  в
хитросплетения схемы. Он забыл  обо  всем  -  о  постыдном  опоздании,  за
которое еще предстояло держать ответ на Луне, о  мучительной  размолвке  с
Тоней и о Лавровском тоже.
   А между тем Лавровский уже несколько минут пристально наблюдал за ним.
   - Как ваша фамилия? - раздался его высокий голос,  от  которого  Володя
вздрогнул. - Заостровцев? Позвольте,  вы  не  сын  ли  того  Заостровцева,
который... Сын? Очень приятно. И вы тоже готовитесь  стать  бортинженером?
Так! Скажите на милость, с чего  же  это  вас  повело  на  бионику?  -  Он
пригляделся к пестрой мозаике микромодулей. - Да еще, насколько я понимаю,
на нейросвязи высшего порядка?
   - Видите ли... - Володя  прокашлялся.  -  Мне  пришла  в  голову  мысль
относительно... э-э... одного частного случая биоинформации...
   - Частный случай биоинформации, - повторил Лавровский. Он откинулся  на
спинку кресла и нежно погладил себя по  щеке,  как  бы  проверяя  качество
бритья. - Вот что, Заостровцев. Расскажите все по порядку.
   Володя  заколебался  было.  Но  Лавровский  так  и  излучал   спокойную
заинтересованность  сведущего  человека.  И  Володя  начал   рассказывать,
опуская, впрочем, детали личного свойства.


   - Не люблю собак,  -  ворчал  сантехник  Селеногорска,  медлительный  и
всегда как бы заспанный Севастьян. - Не положено собак  на  Луне  держать.
Пошел вон! - крикнул он на Спутника, пожелавшего обнюхать его ноги.
   В предшлюзовом вестибюле было,  как  всегда,  многолюдно.  Севастьян  и
другие работники  космодрома  готовились  встретить  внерейсовый  корабль.
Этого же корабля  дожидался  Морозов,  справедливо  полагая,  что  на  нем
прилетит отставший от группы Заостровцев. Тут же крутились две симпатичные
дворняги - Диана и Спутник. Их завез на  Луну  кто-то  из  космонавтов  и,
будучи пламенным почитателем  Жюля  Верна,  дал  им  клички  собак  Мишеля
Ардана. Собачки оживленно  бегали  по  вестибюлю,  обнюхивали  герметичные
стыки шлюзовых дверей.
   - Нюхают, - ворчал Севастьян. - Им радио не нужно. Они без радио знают,
что Лавровский прилетит. Такой серьезный человек, а любит эту  нечисть.  Я
ему докладываю - блохи от собак. А он мне - блох, дескать,  давно  вывели.
Объясняю: у собак блохи сами собой заводятся - а он смеется...
   Вскоре  после  прилунения  пассажиры  внерейсового   -   Лавровский   и
Заостровцев - появились  в  вестибюле.  Морозов  тут  же  отвел  Володю  в
сторону:
   - Что случилось? Ты ведь шел с нами, а потом куда-то исчез.
   - Потом расскажу, - ответил Володя. - Если сумею.
   - Ладно. Чтобы  наши  объяснения  не  расходились,  ты  скажешь  Платон
Иванычу вот что...
   Тем временем собаки бурно прыгали возле Лавровского. Биолог потрепал их
за уши, а потом преподнес по большому куску колбасы.
   - Вот вам еще один феномен, - сказал он, остро взглянув на Володю. - На
Земле собаки чуют хозяина на большом расстоянии, более того  -  они  точно
знают  время  его  прихода.  Ну,   это   общеизвестно.   Новейшая   теория
телеодорации, гипотеза Арлетти - Смирнова... Но объясните мне  такое:  уже
который раз я прилетаю сюда - заметьте,  не  в  определенное  время,  -  а
собаки задолго до моего прилунения занимают здесь  выжидательную  позицию.
Ждут не то меня, не то колбасу...
   - Запах, - несмело сказал Володя. - Телеодорация эта самая.
   Лавровский замахал на Володю руками, будто отгоняя пчелу.
   - Да бросьте вы эти словечки! Телепатия, телеодорация и прочие  явления
дальней биологической связи - всего лишь частные  случаи.  Жалкие  обрывки
того  мощного  канала  информации,  которым,   очевидно,   неплохо   умеют
пользоваться Диана и Спутник.
   После долгого разговора с Лавровским во время рейса  Володя  чувствовал
себя бесконечно усталым. У него  болела  голова,  болел  затылок.  Тут  на
выручку подоспел Морозов.
   - Извините, - сказал он. - Заостровцеву  надо  срочно  предстать  перед
руководителем практики.
   Лавровский спохватился:
   - Ай-яй, как бы на транспортере мою аппаратуру не перекантовали!  -  Он
рысцой побежал к грузовому отсеку, на ходу обернулся, крикнул:  -  Вечером
загляните ко мне в девятнадцатую!
   Володя, запинаясь, изложил руководителю практики вполне  правдоподобную
версию относительно своего опоздания, придуманную Морозовым.
   - Жаль, жаль, Заостровцев, - пробасил руководитель, не глядя на  Володю
и водя пальцем по списку практикантов. - Были вы у меня на хорошем  счету.
Хотел я вас включить в танкерный рейс к Юпитеру,  а  теперь,  само  собой,
придется заменить... -  И  он,  водя  пальцем  по  списку,  забормотал:  -
Заремба, Зикмунд, Зимников...
   Володя, ошеломленно моргая, смотрел на  ползущий  по  списку  палец,  в
котором, казалось, сосредоточились все беды  последнего  времени:  трудные
отношения с Тоней, странное происшествие по дороге в космопорт...
   - Платон Иванович, - осторожно напомнил Морозов, - мы  с  Заостровцевым
тренировались в паре, хорошо сработались.
   - Верно, - согласился руководитель. - А я и вас  заменю.  -  Палец  его
устремился вниз по списку. - Мухин, Новиков...
   Тут они взмолились оба - Заостровцев и Морозов. Перебивая  друг  друга,
ссылались  на  достоинства  своих  вестибулярных  аппаратов,  на  качество
психотехнических тестов и даже на поперечное сечение мышц. Они  взывали  к
человеколюбию руководителя. И руководитель сдался. Он  покачал  головой  и
убрал палец со списка.
   - Ладно, - прогудел он. - Допускаю к медосмотру. Потом  разыщите  Радия
Петровича Шевелева, командира  космотанкера  "Апшерон",  поступите  в  его
распоряжение. Рейс будет зачетным. - Он  сунул  список  в  карман,  грозно
добавил: - И учтите: то, что вам сходило у меня, у Шевелева не сойдет.


   Лаборант контрольно-медицинского пункта усадил Морозова и  Заостровцева
на жесткие белые стулья спиной друг к другу и ловко  оклеил  датчиками  их
обнаженные торсы, руки и  ноги.  От  датчиков  тянулись  к  пульту  тонкие
разноцветные провода.
   Врач, пожилая женщина с властными манерами, защелкала  переключателями.
Морозов поежился: кожа под датчиками ощутила быстрые бегущие  уколы  тока.
Не в первый раз проходил он предполетный медосмотр,  но  сейчас  почему-то
было неспокойно на душе. Надо было отвлечься, думать о постороннем,  лучше
всего, как советуют опытные пилоты, - о смешном. Но, будто  назло,  ничего
смешного  не  удавалось  вспомнить.  В  голову   лезли   одни   неприятные
воспоминания, связанные с последней практикой здесь,  на  Луне.  Чернышев,
стоящий в предшлюзовом зале и наговаривающий письмо к Марте,  -  никак  не
мог Морозов отделаться от этого  видения.  Он  и  теперь  на  Луне,  Федор
Чернышев, завершает подготовку к большой комплексной экспедиции.
   - Курсант Морозов, - раздался властный голос врача, - не ерзайте  и  не
вытягивайте шею.
   Морозов послушно замер, даже дыхание затаил. Тихо жужжало в белом шкафу
за пультом. Сопел за спиной Заостровцев. Зачетный рейс  к  Юпитеру  -  это
здорово, продолжал думать Морозов. Только бы скорей уйти...
   - Все, - сказала врач,  щелкнув  тумблером.  -  Осмотр  окончен.  Жора,
отцепи от них датчики.
   И тут Морозову стало смешно, он не сдержался, прыснул. Врач подняла  на
него удивленный взгляд.


   - Ну вот, - сказал Платон Иванович, разгладив широкими  ладонями  ленту
медицинского самописца, к  которой  был  подколот  анамнез  -  карточка  с
несколькими строчками слов и цифр. - Сонастроенность у вас высокая.  Можно
сказать - высшая...
   Морозов и Заостровцев быстро переглянулись. Ну,  еще  бы!  Недаром  они
тренировались в паре и понимают друг друга с полуслова.
   - Что же касается индивидуальных показателей, - продолжал  руководитель
практики своим монотонным голосом,  -  то  тут...  не  совсем  понятно.  У
курсанта  Морозова  отмечено  подавленное  состояние.   Депрессия   класса
ноль-четыре.
   - Депрессия? - Морозов уставился на него. - У меня депрессия?
   - Да, - кивнул Платон Иванович  и  ткнул  пальцем  в  одну  из  строчек
анамнеза. - Вот. Ноль-четыре, - повторил он, как бы сам недоумевая, откуда
могла взяться у выпускника-пилота депрессия такого класса. - Само собой, к
зачетному рейсу вы не допускаетесь. Очень жаль.
   - Платон Иванович! - закричал Морозов. - Это ошибка! Нет у меня никакой
депрессии! Врет ее машина!
   Руководитель практики поморщился.
   - Кричите, как на ипподроме, Морозов, - сказал он. - Что  же  делать  с
вами, Заостровцев? - взглянул он на Володю. - С кем еще  из  штурманов  вы
работали?
   Заостровцев переступил с ноги на ногу, прокашлялся.
   - Тут действительно ошибка, - сказал он неуверенно. - Если у кого-то из
нас ноль-четыре, то...
   - Платон Иванович,  -  решительно  перебил  его  Морозов.  -  Я  требую
повторного осмотра.
   - Повторный осмотр,  о  котором  вы  просите,  -  руководитель  как  бы
подчеркнул последнее слово, - будет  через  месяц.  Вы  сдавали  зачет  по
организации службы и знаете это не хуже, чем я. Ровно через  месяц.  -  Он
отвел взгляд от бледного, взволнованного лица  Морозова  и  добавил  более
мягко: -  Вы  можете  сегодня  же  вылететь  в  студенческий  дом  отдыха.
Приведите в порядок свои нервы.
   Выйдя из каюты  руководителя  практики,  Морозов  потерянно  побрел  по
коридору. Заостровцев шел рядом, говорил,  что  не  станет  искать  нового
напарника, попросит перенести зачет на месяц, и  они  обязательно  полетят
вместе, только вместе. Морозов уговаривал его не откладывать зачет, лететь
с любым другим штурманом, но тот и слышать об этом не хотел.
   Может, оно и к лучшему, - сказал Заостровцев. - У меня, по правде, тоже
сейчас...
   Он не договорил.
   - Что - тоже? - спросил Морозов.
   - В общем, Алеша, полетим через месяц. Ничего  страшного.  Ну  что  нам
месяц? Успеем еще налетаться за целую-то жизнь.
   Трудно было смириться с отсрочкой зачетного рейса, но  что  же  делать?
Оставалось  одно  -  как-нибудь  убить  несколько  часов  до   отправления
рейсового корабля на Землю. Морозов пошел в библиотеку, порылся в  книгах.
Что-то не читалось ему. Избегая встреч с однокурсниками,  он  слонялся  по
отдаленным коридорам Селеногорска.
   Один из коридоров вывел  его  к  предшлюзовому  залу.  Морозовым  вдруг
овладело желание выйти наружу, под черное небо Луны.
   У  выходного  шлюза  не  было  никого,  кроме  сантехника   Севастьяна,
дремавшего в углу на диване. Морозов поднял было руку  к  кнопке  шлюзовой
двери, но тут Севастьян приоткрыл глаза и спросил:
   - Ты куда, мальчик?
   - Я не мальчик, - сказал уязвленный Морозов. - Я курсант.
   - Курсантам без руководителя выходить нельзя. Порядка не знаете? Каждый
приезжий будет себе самовольничать - это какой же порядок? Отойди  на  три
шага.
   Морозов послушно отступил.
   - Сам был курсантом, - неторопливо продолжал бубнить Севастьян. -  Знаю
я вашего брата.
   - Вы были курсантом? - удивился Морозов.
   - А что - не похоже? Был. Значок,  как  у  тебя,  носил.  Реакция  меня
подвела, а то летал бы не хуже других. Медленную реакцию машина  признала.
Ну и пусть. Мне быстрой и не очень-то надо. Что смотришь? Не согласен?
   - Не знаю, - сказал Морозов. - Кому какая нужна. Я предпочитаю быструю.
   Тут  прозвенел  звонок,  замигала  лампа  вводного   шлюза.   Севастьян
отправился принимать пришедших. Морозов  потоптался  в  зале,  раздумывая,
куда идти и чем заняться. Пока он  размышлял,  в  зал  вернулся  из  шлюза
Севастьян, а за ним ввалилась шумная компания пилотов. Морозов сразу узнал
в ней экипаж комплексной экспедиции  и  забился  в  угол,  чтобы  избежать
встречи с Чернышевым. Но Чернышев увидел его.  Увидел,  широко  улыбнулся,
подозвал жестом.
   - Давно с Земли? - спросил он, обняв Морозова за  плечи  и  увлекая  за
собой в коридор. - Смотри-ка, время  как  быстро  пролетело:  был  ты  еще
недавно зеленым курсантом, а теперь  -  без  пяти  минут  пилот.  Когда  в
зачетный рейс уходишь?
   -  Через  месяц,  -  мрачно  ответил  Морозов.  -  Если  пройду   новый
контрольный осмотр.
   - То есть как? - Чернышев посмотрел на него сверху вниз, хотя Морозов и
сам был не малого роста. - Ты не прошел осмотра? Почему?
   Не было смысла уклоняться от ответа.
   - Машина  признала  у  меня  подавленное  состояние.  Депрессия  класса
ноль-четыре. А почему - сам не знаю... Ошибка, наверно...
   - Ребята, - повернулся Чернышев к своему экипажу. - Обедайте без  меня,
я позже приду.
   Он привел Морозова в свою каюту, усадил  на  диван  плеснул  в  стаканы
коричневого шипучего витакола.
   - Слушай, Алексей, - сказал Чернышев, отпив из своего стакана  и  горой
нависнув над Морозовым. - Машина не ошибается.  Ноль-четыре  не  такая  уж
страшная степень, с кем не бывало в наш суматошный век, - тут вся штука  в
том, чтобы знать причину. Тогда можно быстро  справиться,  если,  конечно,
сам этого хочешь. А я причину твоей депрессии знаю. Молчи,  -  сказал  он,
видя, как вскинулся Морозов. - Это для меня давно не секрет. И  для  Марты
тоже.
   - Я ей никогда ничего...
   - Не в словах дело. Она прекрасно все  понимает.  -  Чернышев  поставил
стакан на столик. - Ты, Алексей, не мальчик уже.  Пора  научиться  владеть
собой, а не научишься - уходи из Космофлота, найди другое занятие.  Говорю
тебе, как друг.
   Он обхватил Морозова за плечи и рывком  поднял  с  дивана.  Теперь  они
стояли, глядя друг другу в  глаза.  Морозов  знал,  что  Чернышев  ожидает
ответа на свои безжалостные слова.
   Чурбан безмозглый, обругал он мысленно себя. Ну что ты по  сравнению  с
Федором Чернышевым? Да тебе молиться на него, а не ревновать...
   - Я справлюсь, Федор, - сказал он.
   Чернышев смотрел испытующе, как бы  желая  убедиться  в  твердости  его
решения.
   - Справлюсь, - повторил Морозов.
   - Ну вот и отлично. Речь не мальчика, но мужа...  -  И,  когда  Морозов
шагнул к двери, Чернышев окликнул его: - Алеша, погоди.  Ты  вот  что:  не
говори пока с Платоном...
   - Платон меня на Землю отправляет. В дом отдыха.
   - Не надо в дом отдыха. Ты в какой каюте? В курсантском общежитии?  Вот
и сиди там. Ясно?
   Выскочив из Чернышевской каюты,  Морозов  вздохнул  освобожденно.  Черт
побери, он научится владеть собой. Вытряхнет из души  всю  эту  муть,  это
треклятое ноль-четыре. Он сам избрал свою судьбу, и не свернет в  сторону.
Кончено, кончено! Никаких женщин. No more women. Суровое одиночество - вот
что нужно пилоту Как там пели гренадеры? "Наши жены - ружья заряжены..."
   Он кинулся разыскивать Заостровцева, чтобы предупредить: они  не  летят
на Землю, остаются здесь.


   Вечером они протис